Ездил я сегодня на «Пушкинскую» (станция метро) за набранными текстами, встречался с милой девушкой.

— Еще много Вам писать-дописывать? — справился Николай Иванович. — Жена сказала, что уже печатала Вам чистый третий том.

— Все: кончаю, хватит плутать и путать всех. И вот продолжу: там, на переходе, ведущему к поезду моему, что идет в моем направлении, стоит через силу точно беременная девушка, она просит подаяние. Бросил взгляд на нее на ходу — вернулся на пару шагов, достал сотню из кармана, отдал ей. До сих пор не ношу кошельков. Ну, доехал затем до «Гражданского проспекта» (станция метро). Сразу перешел на проспект Просвещения, зашел в шатер-магазин.

— Здравствуйте! — говорю с ходу уже знакомой молодой продавщице. — Мне вот этого или этого, — показываю, — творога, какой из них лучше, — грамм четыреста.

И вдруг справа от меня возникла молоденькая девица и почти одновременно со мной сует продавщице сотенную и быстро говорит ей:

— Вот я добавляю это — взвесьте дедушке побольше.

Хотел я заартачиться, ответить ей: да какой я дедушка! Еще чуть ли не летаю… Оглянулся — а ее уже и след простыл. Мигом она растворилась. Как видение какое.

— Ну, надо же — какие девушки-молодцы! — Только и сказала продавщица. — А Вас давно не было.

— Да-да.

Для меня и мой роман, недописанный еще, как-то сразу потускнел.

— Да это чистая фантасмагория! — определил Анатолий Павлович. — Вроде б вещий сон. Пробуждение.

— Позволь, шурин, я и не спал никогда. Мне не от чего пробуждаться.

— Ну, тогда это дополнение к твоему роману, целая страничка.

— Мне снятся периодически какие-то заросли, я шастаю по ним, примеряюсь и выбираю, что лучше; там-то, впрочем, встречаюсь и разговариваю с друзьями, давно почившими, — самым нормальным образом. А однажды покойная мать с дивой ко мне спешила — по длинной межэтажной лестнице — в каком-то запущенном строении. Здесь были люди, как в спектакле на сцене. И я, не обращая на них никакого внимания, прокричал ей:

— Нет, нет, мама, не подходи; уходи, пожалуйста! — помнил, что встреча с покойной — скверный знак для живущего.

Мать с дивой послушались, развернулись и ушли. После этого она перестала мне сниться совсем. Видно, обиделась.

— О, занятно очень, — сказал Анатолий, — игра мозга.

— А на днях, — продолжал Антон, — свои пейзажи публике представлял. Так одна активная старушка в упор спросила у меня: «Антон Васильевич, Вы узнаете меня?» Я стыдливо признался ей: «Нет, никак, извините». «Я — Оля, — назвалась она, — работала в Вашем отделе техредом. И потом всем говорила, какой хороший у меня был мой первый начальник». И было немудрено-таки не узнать ее: ведь прошло с тех пор — после шестьдесят первого — пятьдесят четыре года!

— Как раз мой возраст! — вставил Николай Иванович. — Кажущаяся целая вечность.

— Также предвижу и новые какие-то встречи. Ведь мы столько рядом друг с другом ходим.

— Вот и я говорю: насколько же тесен мир! Мы качаемся на волнах. И есть несовместимости многих умов.

Антон считал, однако, идеальной совместимость человеческого организма и природы, словно кто-то загодя приготовил для жизни планету Земля, вращающейся в системной разумности Вселенной; она, верно, несет живые нервные клетки, и человеческий мозг тоже способен улавливать посланный ему сигнал — подсказку; так что человек, одаренный слухом и настроем, может услышать и понять его посыл. Значит, способен найти эту тонкую духовную связь с иномиром, быть его союзником — истолкователем по существу. Иного и не может быть по разумению.

Только как истолковать предостережения о том, что может быть? Очевидно, что природные катаклизмы уже как-то точно продублированы в системной известности вперед на сотни лет, как в атомном котле, тогда как человечество все тусуется бездумно и бездарно, погрязши в войнах и разборках? И в капризах вождей и рвачей?

Мозг податлив в воплощении.

Дар — держать эту тонкую духовную связь Вселенскую, научиться чувствовать и распознавать ее тайные сигналы-токи, ее подсказки; они могут быть в ладу с позитивным настроем души, вести ее осмысленно, духовно; а отступление в своих обязательствах душевных вселяет в нас жизненный дискомфорт, неуверенность в свои способности, творит моральные потери, кризис. Счастья нет и не дождешься.

Приложи ухо к пульсу Вселенной. Когда веришь судьбе — его услышишь непременно. Ей служит невидимая соразмерность пространства и времени. Соразмерность в природе всюду рассыпана.

XIX

Тонко прозвинькнули нетерпеливые звонки домофона.

— О-о, вот и мои! — И Антон шагнул к входной двери. — Открою.

Вскоре светлонарядная в предосенье Люба вихрем вошла в раскрытую квартиру, таща за собой синий груженый чемодан на бренчащих колесиках, а за нею павой явилась и яркая Даша, дочь, обе загорелые шоколадно, довольные, но страждущие действовать немедленно; они только что приехали на такси из аэропорта Пулково, прилетев с Мальдив, где отдыхали две недели. И только они чмокнулись с Антоном, здороваясь, как заспешили к нему с вопросом:

— Что, санкции Запад ввел? Да?

— Да, набрюсселили нам санкций бисер, — так скаламбурил Антон.

— Ладно, не занимай нас такой ерундой. Есть что поважней. — Люба взглянула на свои наручные часы. — Есть еще минутка. Лена не звонила? Нет? — И сразу потянулась к телефону городскому, стоявшему на старой родительской этажерке, что приткнулась в конце коридора, у дверей. — Звоню, пока ее застану на работе… Наша турфирма сегодня развалилась, горят деньги у нас. По мобильнику увидели… — И, дозвонившись сразу, стала горячечно разговаривать с еще работающей знакомой, заблаговременно купившей ей и себе путевки на осень в Грецию. Потом, переговорив с Леной и успокоив ту, добавила: — Ну, может быть, семьдесят процентов стоимости выцарапаю. Рано утром поеду на Невский… У тебя обед есть? Поешь без меня… — командовала она Антону, и он говорил:

— Сегодня показали тамошнюю очередь пострадавших — по нашему каналу. Жуть! Некоторые и с вещами уже стояли. Объяснили: дескать, продажа путевок резко сократилась — оттого прогар… Естественно: это же стиль пресловутой обираловки «МММ»: поступления денег — плата за новые турпутевки подпирают прежние суммы… А контроля за деньгами нет… Частники как хотят, так и вертят…

— Это кто-то по-крупному подставил турфирму. Не просто случайность. Контингент отдыхающих непостоянен, не то, что на Западе; система не отработана — молодая, не устоявшаяся. Все — поэтому. — И Люба испуганно всполошилась вдруг: — Что, у нас еще кто-то есть? О-о, здравствуйте, мальчики!.. А я расчирикалась… Я сейчас, сейчас… А ты, Антон, хорош! И молчит! И брат мой зачем-то пожаловал к нам…

— Знаешь, я в пролете полном: вспомнить не могу, зачем я здесь? — немедля признался Анатолий, заспешил. — Вроде бы мы собирались поехать на кладбище к родителям и жене моей…

— Так ты был там? — спросила Люба.

— Нет. — Ответил Анатолий.

— Здравствуй! Вспомнил спустя две недели. Ну, только я одна туда и езжу, убираю там… После меня никому не нужно будет… Особенно молодым, раскрепощенным родственничкам…

— Как же: детки в Донбасс наяриваются, чтобы помочь там жителям спастись от ублюдков-нацистов, — разъяснил Антон.

— Кто?

— Сократ его, внук, — сообщил Антон готовно.

— Что, всерьез? Ну, безбашенный парень. Конечно же: ему, мужику, проще и приятнее, видно, играть в войну, чем заниматься скучной черной работой. — И протиснувшись на кухню и осмотревшись критически, решила: — А чего-й-то мы тут толчемся? Айда в Антонову комнату — за большой стол. У тебя там прибрано?

— Не очень. Но — приберем! Идем!

— Меня только смущает то, что не все восточники-славяне на Украине запротестовали дружно: наблюдается разброд, — делилась сомнением Люба, пока все уже устраивались в комнате за столом с закусками. — И все спускается на тормоза.

— Очевидные преступления бандеровцев сходят с рук, — поддержал Анатолий. — Раз не весь Восток украинский поднялся. Смирился со своей судьбой, не поддержал восставших. Ни Харьков, ни Днепропетровск.