И мир будет шататься до тех пор, как доллар будет гулять по свету.

Это была не просто заурядная схватка на ковре двух борцов — соперников. А смертельная битва в необычной войне, нацеленной немецким генеральным штабом на поголовное истребление евреев, русских, славян. Не зря на наш народ спустили с цепи зверя еще ночью. На дикую охоту. И к этому никто не был готов. И сколь же существенно и мобильно орудовали на территории России вторгшиеся орды солдат союзнических стран гитлеровской Германии и ее добровольцев. Этих непрошенных гостей было, может, пол-Европы, если пересчитать всех. Своеобразный блок НАТО, воинственный, направленный исключительно против России, как и нынешний, как ни крути, ни темни отговорками. Они лишь ужимки темных закройщиков. Дела не лгут.

Так Россия вынужденно, истекая кровью, в одиночку отбивалась от своры насевших на нее врагов, отбивалась не год и не два. Никто своевременно не поспешил ей на помощь, хотя бы малую. Значит, в этом злосчастии нет вины красных командиров — бойцы, как могли, бились и гибли, спасая население и страну от погибели полной.

В схожей ситуации оказалась одна молодая особа. Как-то ныне днем у бензоколонки в людном месте, двое громил-барсеточников попытались выхватить из ее автомашины сумочку с деньгами, а главное, с офисными документами. И она, такая хрупкая девушка, даже не ожидая от себя такой ярости, в драке расцарапала налетчикам руки, долго не сдавалась и отбила сумочку. Налетчики выругались и скрылись. Это видели посетители бензоколонки, но никто не пришел ей на помощь. Даже и в те полчала, когда она, сидя на траве, рыдала от обиды — не могла сразу успокоиться, — никто не подошел к ней и не посочувствовал ей в беде.

Россия выстояла с честью в битве с нацистами, побила их и изгнала вон и, мало того, затем добила их в логове, при участии уже союзников, освободив от гитлеровцев население большей части Европы, нуждавшееся в таком освобождении, чего оно само не могло сделать.

Однако вышло то, чего нынешняя европейская дама вроде бы стесняется тех случившихся обстоятельств, она стесняется это признать или просто хотела бы быть освобожденной другим роскошным кавалером; она охотно льнет в ряды натовцев, ей к лицу быть лишь в претензии к России за то, что не так что-то было сделано и что она уже не помнит, просила ли она об этом.

Политики Запада пошли на конфронтацию с СССР.

Холодную войну придумал не Кремль, она — на совести бульдога Черчилля и желчного Трумэна, предполагавших начать еще более смертоносную атомную бомбардировку городов России, чтобы сдержать ее политическое возвышение в мире. С этой целью и был создан блок НАТО — вертихвостка в руках американцев, великих мастеров инквизиторских зачисток и устранения неугодных режимов и людей. Сей военный блок уже замешан в развале независимой Югославии и бомбардировке непокорной Ливии. А также в травле псевдоевропейским судом жертв агрессии, а не истинных зачинщиков и покровителей.

На ограничении других нельзя жить, можно жить лишь на самоограничении.

После-то краснобойства тракториста и коммунистического лидера Горбачева, после его предательства одних немцев, друзей, перед другими, и своего народа, после-то развала им Советского Союза и позорного бегства за границу… На задворки истории…

Натовцы ополчились на нас, русских, с легкостью устроив украинскую вакханалию для того, чтобы ослабить Россию; но они и сами теперь не знают, как им остановить такой хаос рядом и выбраться самим из-за этого передела не ужасными злодеяниями, а лишь пошалившими ангелами, которые могут себе позволить все в своей компании.

Впрочем их воинственный напор невелик, несмертелен для нас; он несравним по силе с немецко-фашистским зверьем, спущенным на нас с цепи Европой в 1941 году. Но до чего же живуч аналог: уже четверть века эта непорочная рабская вертихвостка содержит еще собственных рабов — русских неграждан и не замечает такого арпатеида в Прибалтике.

А это уже следствие явного заката западной модели сосуществования европейских народов, исповедующих воинственность во всем в пресловутой борьбе за права человека. Трындят и трындят их оракулы купленные.

Мир людской же стремительно летит вместе с планетой, меняется на глазах, и его ничто не остановит. Ни раж натовских борзых, ни новая холодная война англосаксов, враждебных миру, ни даже африканская чума, ни вспышка неонацизма. И ни государственный терроризм.

Однако нам с Европой, дамой неприятной, дальше жить.

Наши судьи непреклонные — моралисты тертые и извращенные, порченые туфтой-капиталом, православие забывшие; они исходят бранью, несусветное несут о том, какие негодяи эти русские: посмели поступить не по их правилам; у них есть на то на все верное решение — оно в пользу евроинтеграции, и все, хоть умри!

Антон Кашин только-только вник в бегущие телеизвестия дурные (их, нормальных теперь не было), как тренькнул слабенько звонок квартирный — будто бы потерянный какой, далекий; да и сейчас же, будто он, художник, ожидал кого-то или же какого-то явления, нисколько не страхуясь, что неосмотрительно, и не взглянув в дверной глазок, и хотя Люба бросала ему всякий раз: «Не беги — никто не умирает там!» поспешил — запор свернул и без раздумий металлическую дверь открыл. По своей привычке, что поделаешь!

Перед ним тут неясно засветился в тоннеле коридора какой-то полузнакомый забородевший и уже немощный (без плоти — видно было) голубоватый странник, вроде б патриарх небесный и заблудившийся пришелец или же какой-то истый богослов из старого фильма. Он глаза вострил, вглядываясь лучше и еще опоминаясь от того, куда его судьба вдруг занесла.

Антон скорее догадался, чем сообразил, что сюда явился для чего-то Анатолий, Любин брат, заметно сдавший физически.

— Это ты, Антон? — вопросил тот, отшатнувшись, словно бы в недоумении великом оттого, что видит именно его вместо чего-то постоянно привычного для глаза — своего предмета или сослуживца-сотрудника. — Слушай, что-то я не понимаю дико, — пролепетал он. — Решал задачку… аксиому… И мне показалось: нужно быть здесь…

— Заблудился, Толя, что ли? — повеселел Антон, — признав шурина. — Ну, входи. Решать нам уже ничего не нужно, либо нужно в противном случае вторую жизнь прожить… А кто ж нам даст… Заблудился, что ли, ты, физик, в аксиоме неразобранной?

XV

Толя колебался — сумрачный, пестрорядинный, ошалевший, в серой вязаной шапочке (по-демократически); он, стоя под пасмурно светившей коридорной лампочкой в колпаке, еще удрученно лепетал:

— Видишь ли, я все никак не вникну…

— Куда тебя смерчем занесло и ты опустился? — Антон веселел. — И с чего такая трансформация в мозгах?

— Да, примерно так… Дырка от бублика… — Толя понял юмор: рассмеялся еще несмело. — Знаешь, извини, и впрямь бывают у меня заскоки. И тогда, когда на кафедре стою… Порой… Во время лекции… Когда хочется понятнее слова выстроить перед физиками молодыми. Не впасть в маразм…

— Ну, заскоки, или задвижки, ты давай входи — то ведь не позорно для заработавшегося ученого — профессора всю жизнь приносить лишь пользу обществу, стране. — И пошла у них игра слов.

— Да бывает так, что заклинивает разум. Мы — не боги. Что-то там, в голове, блуждает, а понять нельзя…

— Ясно, ясно: хочешь круглую игрушечку придумать, а выходит все квадратная, нелепая.

— Во-во, верно.

— Уточню прозаично. Я тебя не просил о приезде к нам. Но раз залетел ты, сокол — я рад, покалякаем. Давно не виделись. Давай!

— Может, вспомню, что и зачем я тут.

— Чтобы вспомнить точно, следует вернуться на то место, откуда начиналась эта мысль. Но какая?

— В любом деле при забывчивости?

— Непременно.

— Это нелегко.

— Может быть, ты виртуалист? Предпочитаешь виртуальную реальность? Вон западные лидеры уже публично с ней играют…

— Слушай: меня какое-то дело привело сюда… А я, рохля, забыл… И вот зашел… То ли к тебе, то ли к сестре Любе. То ли я что напутал…