— Ну, слышу Ваш голос. — Кашин вошел к нему — он симпатизировал ему — в отдел.

— Да вот — автор статьи — Зинаида Михайловна. — Представил ее, сидящую на стуле. — Она плохо слышит, потому так громко разговариваю.

Однако он, к огорчению Кашина, вопреки договоренности отложил на завтра (по срочным делам) их совместный визит к комитетчикам для уточнения объема выделяемых им бумажных фондов.

— Да и приодеться надо, — добавил он.

Так что Кашин отправился в производственное управление комитета по печати СССР — на Петровку, 24.

— Вот уже вторую аварию легковушки сегодня вижу, сказал таксист — молодой, с щетинками усов.

— Отчего же? — спросил Кашин.

— Скользко.

— Почему же песком не посыпают улицы?

— Не справляются.

— Отчего же? Машин не хватает или шоферов?

— Шоферов.

— Зарплата мала?

— Не выше семидесяти трех рублей. Никто не идет.

— Ну, как у переплетчиков в типографиях… Понятно…

Молодцеватый председатель главного производственного управления, бывший республиканский, уже знакомый Кашину, принял его торопливо, засердился слегка:

— Мне ведь некогда. Мы же даем сведения в комитет РСФСР. Больше лимитов на печать вам выделить не можем. — И в его лице сочеталось выражение первоначальной доброты с капризно-сердитым выражением — словно оттого, что все ходят именно к нему. Как раз в кабинет зашла одна сотрудница и по-быстрому что-то зашептала ему. — Пожалуйста, пройдите в производственный отдел, — договорил он. — Вас познакомят с цифрами. Начальник — Виктор Адольфович.

Последний раз его, председателя, Кашин увидел в Ленинграде на книжной выставке и подошел к нему и, не зная о его повышении, объяснял ему сам по себе, как экскурсовод, на примере выставленных экспонатов, всякие особенности и возможности полиграфических предприятий города.

Виктор Адольфович, суховато-угрюмоватый, негрозный человек, заранее выражал в своем взгляде отказ или безучастие любому прошению от кого бы оно ни исходило.

Его же приятные сотрудницы, напротив, воззрились на Кашина из-за столов весьма дружелюбно. Одна из них, Валентина Васильевна Коржева, которую он знал по телефонным переговорам с ней, теперь, назвавшись, смутилась: она жевала булку, и, извинившись, пояснила:

— Я сегодня не завтракала…

— Это я, извините, кажется, рановато, вклинился, — сказал Кашин.

Приятные сотрудницы Адольфовича, относившиеся, как все простые москвичи (кроме некоторых заевшихся чинуш), особо к ленинградцам, стали уговаривать своего начальника помочь издательству художников с выделением лимитов на печать на «Печатном дворе». Но просили слабо, не настойчиво, боясь его осердить; там ничего уже не пропихнуть — тьма заказов. И Кашину было даже жаль его, начальника, за то состояние беспомощности, которое тот, как видно было, испытывал. И лишь объяснялся:

— Поймите: потому, что вы — республиканские, мы не допустим дискриминации к вам. Нам так трудно распределить: просят двадцать четыре миллиона краскопрогонов, а мы даем только семь, вместо восьми выделяем два. Понимаете?

— Да, тупик, вижу; недостаточно станков, нужных нет, — еще упрямился Кашин. — Но вы же и спускаете сверстанный план даже на неустановленные еще станки на фундамент, гоните туфту. Нам-то, издателям, еще трудней: мы выплатили гонорар, оплатили все расходы, а покойники-книги лежат. Может, Вы хотя бы посодействуете в том, что словесно попросите «Печатный» сверхлимитно напечатать нам что-нибудь на выбор, если окошко там образуется?

— Нет, и этого мы не в силах, — построжал Виктор Адольфович. — Если сверх лимита, то нужно просить об этом главк. Говорить с Рыбкиным.

— Ой, я с ним уже наговорился об открытках. Летом… Хватит.

И вновь Кашин навострился: нужно договариваться на месте по-людски — больше проку из затеи будет!

В предыдущий раз он побывал здесь летом в связи с выпуском альбома со снимками архитектурного комплекса Вутетича на Мамаевом кургане в Сталинграде. Он был в срочном производстве сразу в трех типографиях Москвы. По прилету Кашин позвонил сюда, в производственный отдел, и дама, замещавшая завпроизводством во время отпуска той, строго сказала ему, что не сможет его принять сегодня. Однако Кашин, обойдя три задействованные в заказе типографии и проверив сроки прохождения в них альбома, явился-таки в комитет к сердитой даме. Вживую! И представился ей в присутствии ее сослуживцев. Немного испуганных. Начальница была очень недовольна его самодовольством. Она, возмущенная, тут же демонстративно схватила телефонную трубку, позвонила своему высокому комитетскому начальству и стала высказывать начальнику свое недовольство тем, что вот Кашин нагло приехал к ней, хотя она отказалась принять его, и мешает ей работать. На что Кашин совсем миролюбиво сказал ей:

— Зинаида Марковна, я не в роли просителя у Вас, а союзника, успокойтесь! Я объехал только что все три московские типографии, которые Вы обязали издать известный Вам Сталинградский фотоальбом, объехал и прояснил для себя, что и в каком все состоянии на сейчас, все пощупал руками, Вы-то вряд ли так же проверите. Но ведь этот альбом — срочный, правительственный заказ. И именно с Вас спросят за выпуск его в срок — к открытию монумента, а не с меня. Извините… Вот Вам моя памятка, где и что. Я оставляю для контроля… Звоните, если что…

И в республиканском производственном управлении (на улице Качалова), куда он заехал после, он лишь уточнил и дописал разнарядку по лимитам на печать и никаких спорных и иных вопросов не смог разрешить удовлетворительно, чем был недоволен. Хотя везде были милые, приветливые люди. Не в чем их винить.

На затем, побывав в экспериментальной типографии ВНИИППа (на Цветном бульваре), совсем успокоился. Здесь был лад с заказами. Здесь для издательства печатались факсимильные полулистовые рисунки и акварели русских художников в подборках и альбомах и единичные репродукции. По офсету или фототипией. Факсимильно — значило повторить оригинал в красочности и в формате. Занимался этим прекрасно профессионально-знающий редактор Шлекель. Он-то, кстати, в унисон с другими «пугал» Кашина несговорчивостью Ольги Михайловны, начальницы производства; но Ольга Михайловна оказалась (уже второй раз) вполне сговорчивой с Кашиным, что касалось выполняемых работ. Она отлично все знала, все показывала охотно, водила его по цехам; она, зная все, любила порядок, дисциплину, все решала скоро. Она даже рассказывала ему о себе, как бы чуть кокетничая; ей было смешно, говорила она: у нее уже полуторагодовалый внучек! Он сейчас в больнице: воспаление уха. Была у него температура — 40 градусов, а врачи не могли поставить правильный диагноз; только тогда, когда все там сгнило, и распухла шея, разобрались, в чем дело. Сделали трепанацию черепа, уже дырка в черепе. И она тут же звонила профессору-медику, урологу, разговаривала с ним, переживала.

И Кашин очень сочувствовал ей в этом — главном.

III

Антон Кашин во время командировок в Москву старался не отягощать своих сестер наездами к ним: это отнимало у него и много времени, так как лишь младшая проживала в столице и то на ее окраине, а две старшие — в пригородах. Вась-Вась дал ему направление в гостиницу «Украина» по броне Совета Министров СССР (в связи со съездом художников СССР). И он направился сюда.

Усталая женщина-администратор, сидя за стойкой, долго искала в книжечке список фамилий. Сюда названивали из ВЦСПС, из каких-то управлений, и она отвечала звонившим. Стояла длиннющая очередь ожидающих регистрации. И сидели в креслах иностранцы с различными сумками, чемоданами и рюкзаками.

Женщина наконец нашла нужную фамилию, дала Кашину заполнить анкету. Сказала:

— Я Вас помещу в двухместный.

— А! Мне все равно! — сказал он, будто ныряя в неизвестную глубину. Хотя не раз уже ночевал и здесь, и в гостинице «Россия» с видом на Кремль.

Когда же он отдал ей анкету, она, верно, прочтя, что он ленинградец, зашептала: