Антон на такое выражение пожал плечами.
— Мы с ней сына воспитываем разно, — пояснил Миша. — Не можем никак договориться между собой, споримся…
— Потому и меня пытаете?
— У жены же это все от пупка идет, от пупка. Живет только сегодняшним днем, о завтрашнем дне не думает — социализм так приучил нас; у нас, мужчин, это иначе: мы заглядываем в завтрашний день — строим планы. Я хочу сказать, и Вы наверное, можете то подтвердить, видите, что я не гений, а самая заурядная личность…
— Ладно, заурядная личность, садитесь с нами за стол — время ужина, ешьте поскорей, не отвлекайтесь, — подгонял, как мог Антон Михаила, нежеланного красноречивого визитера. — А мне работать надо. Я не успеваю.
— Ведь сейчас музыкальные школы, — перескочил за едой Михаил, поедая макароны, — они же останавливаются на полпути в развитии ребенка, а дальше что? Куда брести? Не знаю, что с ним, сыном, будет? А искусство ему вроде бы нравится больше, чем что-то другое. Чем техника. Взять хотя бы транспорт. Хотя машины ведь незаменимая вещь. Необходимость! Сколько раз я убеждался в этом. Вы думаете: прокрутите диск телефона и сразу подрулит к вам такси? Не тут-то было… Раз в выходной день мы долго не могли уехать — битый час добирались до вокзала. Шоферы в шахматы играли. Когда они диспетчера боятся, а когда он — их. Тогда мы на поезд опоздали. Билеты пропали. А был бы я на колесах — минутки езды и вот — на месте. Порядок!
Антон хоть и обладал, как он считал, некоторым даром юмора и порой подтрунивал над собой, как все люди с аналитическим складом ума, лишь подумал: «И чем таким я привлекаю людей, что все они хотят посоветоваться со мной в чем-то. Вчера вон сорокапятилетняя дама изливала мне душу насчет восемнадцатилетней своей дочери, сегодня — он. Упрям, должно, как дуб. Закоренел, покрылся изнутри ржавчиной, которая и не сразу заметна, и пилит, наверное, и жену, и сына. Где же сын его послушается…»
Но, и покончив с едой, гость не собирался уходить, исходил весь словами. Заявил уверенно:
— Я еще немножко посижу у вас. Несколько минуток. И пойду. Он, сидя на стуле, то поскрипывал им, то причмокивал — чадил, то комментировал события, происходящие на экране (точь-в-точь, как комментировал обычно молодой сосед за стенкой своей старой жене): «Они, видите ли, думают, что уголовники так примитивно устроены, если уголовники, — о-о, как они ошибаются!»
Был уже одиннадцатый час вечера. Любе нужно было укладываться спать, а посетитель все долдонил. Он был изначально заряжен на говорильню, старался вытряхнуться словесно; он вовсе и не думал-то плакаться о сыне, а был в каком-то своеобразном кураже, будто в наркотическом опьянении, хотя признаков такого опьянения в нем не наблюдалось.
— Много их, детей, тоже плохо, — сказал он к чему-то. — Количество вредит качеству и тут.
— Абсурд! — парировал Антон сердито. — Человек — не вещь, что лежит в шкатулке — этакое совершенство. Ребенок пошел в садик — уже нахватался чужих познаний.
— Да?! — согласился Михаил. — Может быть. Может быть. Мне бы стоило позвонить Вам в сезон, когда я был на колесах, и мы закатились бы куда-нибудь…
«Ишь как выразился собственник, — мелькнуло в сознании Антона. — И такие имеют, кажется, все в быту. И хотят еще чего-то. Побольше. Явиться в друзья к тем, кто обратился за мелкой услугой частным образом и протанцевать, распетушившись, по-тетериному. Мелкое потребительство затмило его разум».
Антон не улавливал ход его мыслей.
— Если бы машину я купил за шестимесячную зарплату, тогда бы поставил одним колесом на тротуар, вторым на проезжую, — пусть тот бок гниет; она послужила бы мне четыре года, потом бы новую купил. И гаража не нужно. А если я целые годы копил на нее сбережения, то, конечно, другой разговор. — И лицо Михаила ожесточилось. По сути он говорил разумно и правильно, но как-то с изъянцем. — Теперь с этим нашим переездом. О, как я погорел, знаете… Где-то я предвидел еще заранее, шевелилось во мне неудовольствие, теперь открылось… О, как бывает…
Он не в меру разошелся, повысил голос почти на крик (вероятно, было слышно и за тремя дверьми, а к этому здесь, в квартире, уже не привыкли), и Кашины ужасались тому, что пошлость в благообразном облике сидела перед ними за столом и распиналась так, упиваясь собственным красноречием — потому Михаил и выступал с таким подъемом — все более взвинчиваясь, хотя причин к тому не было никаких.
— Миша, все: пора! — скомандовал Антон. — Одевайтесь!
Миша с явной неохотой поднялся со стула и успел еще спросить:
— А у Вас, Антон, нигде знакомых нет насчет гаража?
— По этой части — ни-ни! Я не спец. Отсталый…
— Я — на всякий случай… Так как обратиться не к кому. И вот вытаскиваю в памяти знакомых, к кому бы пойти… Авось…
Антон, наконец-то с облегчением открыл ему дверь, и тот растворился в темноте, царившей на лестничных маршах.
Как будто и не было этого явления. Был только мираж.
— Ну, торгаш! У меня было столь сильное желание кокнуть его чем-то, что я удивляюсь себе, что не кокнула, сдержалась, — сказала возбужденная Люба, — до того он был омерзителен, противен мне. Было бы, как в рассказе Чехова: «и присяжные его оправдали…»
— Я тоже хотел его стукнуть: чесались руки, — признался Антон. — Как все предусмотрительно велось в высшем свете раньше. «Мы сегодня не принимаем!» И все тут. А мы — хилая интеллигенция ротозействуем, позволяем ездить на шее вот таким проходимцам. А телик еще моргает, придуривается непослушно: рабочие ручки таким сделали…
ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ
I
Кашин думал еще об одной возникшей проблеме: суперобложку «Графика Карелии» отцелафонировали (вслед суперобложки «Взаимодействие искусств»), и нужно тираж их немедленно отослать в Петрозаводск (в типографию им. Анохина). Однако типография «Художник РСФСР» месячный план в финансовом объеме уже выполнила и не хотела отдавать суперобложки по накладным, чтобы не перевыполнять его. А когда Кашин попросил выдать товар, завпроизводством ему сказала:
— Ну, для Вас, Антон Васильевич, все сделаем!
Через пять минут позвонила, сказала:
— Ой, оказывается, еще не вся суперобложка готова — пленка не снята.
— Что, еще на барабане? — спросил Кашин.
— Да. Ну завтра сделаем. После обеда.
А как же отправить неоприходованный груз? Лучше бы своим автомобильным транспортом. Но нельзя — распутица. А железнодорожное ведомство не примет его без накладной. А склад готовой продукции не оформляет — неготовая продукция, полуфабрикат. И Кашин решил:
— Да, нужно оформить как транзитный груз. И отправить воздушным транспортом. Без задержки будет.
Нечто подобное происходило со многими заказами из-за несовершенства технического оснащения полиграфических предприятий.
Так был заказ — срочно подготовить и напечатать альбом к открытию монумента Вутетича «Сталинградская битва». По велению Брежнева комитетчики собрали директоров московских типографий и поручили им выпустить тираж альбома, а ленинградскому издательству его смакетировать художественно и проследить за качеством исполнения и сроками выпуска. Это все равно что почесать правой рукой левое ухо…
И вот итог. Издательский фотограф сделал снимка монумента, в том числе и облетая его на вертолете. Адамов, бывший радист, герой, с поврежденным зрением, ретушировал большеформатные фотографии. Кашин отвозил их в Москву. В одной Московской типографии — «Образцовой» его совсем необразцово встретил самодовольный завпроизводством и пытался тормознуть назад, ссылаясь на некачественную ретушь: здесь должны были изготовить клише и медные штампы; в другой типографии печатались листы с текстом и фотографиями (с клише), в третьей брошюровали листы печатные и готовили переплет с суперобложкой. И сюда-то, в Москву, нужно было завезти из Ленинграда обмелованную бумагу. И Кашин, наезжая (и Махалов тоже, как редактор альбома), «пробивал» начальниц комитета, не принимавших его, говоривших: «Это ваша проблема». И звонил Вутетичу. И показывали ему пробы типографские.