— О кружевах искусствоведом написано? — спросил директор Овчаренко.

— Нет, написала журналистка, — сказала редактор Нилина.

— Не пойдет — не утвердит секретариат.

— Открытки любопытные, могут быть, — сказал искушенный в искусстве Илья Глебович. — «Орешки все грызет» — на Пушкинский сюжет. Только к чему бы это присобачить — подумать надо.

— А кто автор? — мрачно спросил Осиновский. — Профессиональный художник?

— Ко мне пришла опять художница, — сказал безулыбчивый редактор Широков, художник, сверкнув вставными золотыми зубами, — и вот принесла эти открытки. Я говорю, что они не пойдут, а она просила показать на совете — не поверила мне.

Однако не сразу утих взрыв веселья у всех: на предыдущем совете только и были открытки от художниц.

— Она в графическом комбинате — здесь — работает.

— Я хочу сказать одно: профессиональные художники тоже умеют так делать, — с юмором заметил Илья Глебович. — Как один грузин объяснял, что такое айва. «Апельсин видел, знаешь? Лимон видел, знаешь? Ну так айва совсем непохоже». Так и у нас.

По поводу большинства зачитываемых заявок директор повторял, что нужно запросить секретариат Союза Художников, что он думает, как считает, на что некоторые литредакторы, как Нилина, ухмылялись. Протестовал Осиновский.

И дальше гуляли реплики:

— Ну, хорошо, решим так вопрос: дать на согласование?

— Да, дать на согласование в секретариат.

— Мочалов был хороший гравер, не помню, издавалось ли у нас что о нем.

— Альбом. Двеннадцать листов.

— А монографии не было?

— Мочалов — это такая фигура крупная и материал по нему хороший.

— Ну, что: дать в план?

— В перспективный.

— Форфориста предлагают. Конковского.

— И секретариат будет за него.

— Три авторских листа. Это — семьдесят иллюстраций.

— Все за?

— За, за.

— Нам предложили это на секретариате.

— Не предложили, а приказали включить.

— Сейчас Русский музей готовит колоссальную Потоцкинскую выставку.

— Давайте, примем одну заявку, а к другой вернемся на следующий год.

— А кто автор заявки?

— Бутикова — автор. «Исаакиевский собор».

— Архитектурные памятники района.

— Которая будет определять… определенные…

Литредактор прочла очередную заявку.

Нилина предположила:

— Монументалист, наверное? Долбилкин… Странно, однако.

— Да тут перечислены его работы. «Триумф революции» и т. д. «Является художником с ярко выраженной индивидуальностью. Хочу написать о нем простым и доходчивым языком».

По прочтении этого все члены редакционного совета рассмеялись. Посыпались реплики, предложения.

— Послать в секретариат.

— Может, там Долбилкин где-нибудь и проскочит…

— Неужели только от секретариата заявка? Надо согласовать.

— Да, надо согласовать. Может, и одобрят: нашли сами художника.

— Может, он такой скромный, что его никто не знает, а он — талантище.

— Издательству будет принадлежать честь открыть имя этого художника.

— Да, их тыщи, и надо открывать.

— Нет, послать запрос — поступила заявка такая, каково их мнение?

Дальше говорили:

— В таком виде заявка не тянет на рассмотрение.

— Ну, все ясно.

— Тут уже остается одна сторона: художественность, а современность исчезает.

— Издательство ничего не потеряет, если от этой заявки откажемся.

— Но у нас больше нет заявок. Будем на бобах. Надо принять.

— Но чтобы у нас не получилось много.

Было и то, что малость царапнулись друг с другом — отголоски войны межредакторской.

Потом еще царапнулись, когда плановичка Маша стала говорить с другой стороны об этом — что объемы предлагаемых изданий липовые — ей трудно все обсчитать, чтобы потом выполнялись (чтобы плановая калькуляция соответствовала фактической).

По просьбе Григория Птушкина пришедший вечером к Кашиным в коммуналку услужливо-деловитый мастеровой Михаил ловко отладил телевизионную картинку. За что спросил 20 рублей. И вкусно отужинал у них. С приятным разговором. Только на следующий вечер он странным образом вновь появился перед ними. Торопливо, словно охмуряя, проговорил Антону, открывшему ему входную дверь:

— Извините, Антон, я очень хотел бы сейчас посоветоваться… Крайне нужно мне… Голос у него был просяще-жалобливый…

И Антон без лишних слов впустил его в комнату. Он не мог сразу же отказать в какой-то просьбе знакомому Гриши, мастеру, только что выручившему их без промедления. И не станет же он сейчас препираться в чем-то с ним прямо в коридоре в присутствии любопытствующих соседок.

— Вижу, вижу, здравствуйте! — войдя в комнату и увидав в углу работавший телевизор, заговорил нежданный гость и поздоровался с Любой, смотревшей шедшую трансляцию. — Вижу: дышит ваш больной. Я рад!

— Со скрипом все-таки, — сказал Антон натужно, не зная, что нужно тому и зачем то пришел-причапал, и злясь на себя за явную, должно быть (уже было видно) опрометчивость и непредусмотрительность в чем-то ненужном, сомнительном.

— Что ж хотите… — согласился Михаил. — Можно сомневаться… — Старый лампочник. Просится на свалку.

— Извиняемся, у нас не прибрано, — начала Люба говорить, краснея.

— Потому, что я работаю — готовлю кальки и рабочие оригиналы по эскизу режу и стригу бумагу, клею, — пояснил Антон, так и держа в руке рейсфедер, с которым и вышел к позвонившему в дверь визитеру.

— О-о, я лишь маленько поговорю… Дайте мне какие-нибудь тапочки, чтобы не наследить, — попросил Михаил. — Я хотел только спросить, как именно Вы, Антон, все понимаете в образовании, какое нужно получить культурному человеку.

— О чем поговорить? И что я понимаю? Не настолько сведущ…

— О сыне, его воспитании и тому подобном.

— А что, извините, я могу сказать? У нас нет пока детей. Так что и опыта нет. Поделиться мне нечем, увы, Михаил.

— Но у Вас, наверное, могут быть верные наблюдения. Я подумал… Потому зашел… Знаете, мы семьей провожали дружка на вокзале. И благо — здесь рядом брат живет (а мы ведь на Васильевском), зашли к нему, да брат с женой и дочкой ушли куда-то. И вот я жену и сынишку отправил сейчас домой, а сам решил зайти к вам, благо вы рядом тоже…

— Но мне работать нужно, Миша. Работа срочная… заказная…

— Так Вы работайте — ничего-ничего. Я поговорю. Я Вам не помешаю… — Он сел на подставленный Любой стул. Снял с себя куртку. — Я-то хотел вот сына восьмилетнего с кем-нибудь познакомить, чтобы тот увидел, как трудно достается это творчество. Я говорю ему, что иногда нужно сделать сто вариантов-эскизов художнику, чтобы что-нибудь да вышло толковое. Правильно я говорю?

— Да, верно, — подтвердил Антон невесело: свалился же визитер на голову!

И началась у гостя нелепая тянучка-пытка с разговором:

— Вы в прошлый раз подарили мне открытку «С новым годом!» Я сказал сыну, что это дед мороз прислал. А сейчас у Вас нет чего-нибудь еще такого, интересного?

— Нисколько не держу запас, — уже раздражался Антон оттого, что его отвлекал от дела по какой-то безделице некий сытый кругленький и активно не понимающий его и неуязвимый человек. Его голос доходил до Антона как из какой-то утробы.

— А Птушкин сказал, что у Вас тьма пейзажей, и Вы их раздариваете. И я вижу: вся стена ими увешана…

— Я сейчас никому ничего не дарю. — Отрезал Антон. — Только бы не мешали мне, молю…

— Но вот Вам-то жена, наверное, не мешает, — поторопился сказать Миша. — Главное, когда в семье согласие.

— Какое? Объясните…

— Ну, когда работаете, жена не вытирает пыль, не суетится под ногами.

— Ой, тогда ни-ни, — сказала Люба согласно. — Всегда.

— Вот и хорошо, что понимаете.

— А у Вас — что: без понимания? — сыронизировал Антон.

— Есть такое, — признался Миша. — Я-то женился перестарком, считайте, — в тридцать один год. Прежде у меня невеста была да сплыла: не дождалась меня из армии. Пять лет я отбухал на службе. Ведь женщине свое время подай. Когда созрела, как ягодка, ей не дотерпится.