Оригинал Осиновский конструировал книгу, как он возвышенно определил свое художественное ее редактирование и макетирование. Благая цель, конечно: собственными руками изготовить нечто видимое — нужное для людей — то, что можно с радостью увидеть, пощупать и полистать! Однако он, не обладая мастерством художника-практика, а будучи дилетантом-оформителем, не чувствовал шаткости своих позиций, как законодателя моды, и шел напролом, считая, что все ему позволено. Был же человеком с тяжелым, вспыльчивым характером. А потому со временем стал трудноуживчивым с теми работниками в коллективе издательства, кто не соглашался с ним в чем-то, игнорировал его мнение. Он считал себя главным художником (вне должности), хотя занимался той же средней квалификации оформительской работой с книгами, что его сотрудники в отделе. Он фактически ломился в открытую дверь, желая, чтобы все решительно признавали это особенным, воздавали ему хвалу. Хоть немного. Он, казалось, задался целью поразить всех своей необыкновенной способностью сказать новое слово в книжном оформлении, как и даже в том, если придет он к мнению, что Земля круглая, или установит нечаянно, что на улице льется косой дождь. Дилетантство же его и заключалось в том, чтобы заставить всех взглянуть на то или иное произведение искусства или иной объект его глазами, так как он считал, что только он способен тоньше других почувствовать дух вещи с точки зрения ее товарности; то теперь уже было модно, т. е. как и обыграть и подать безделушку, — фрагментарно или в ракурсе.

Все это, выходило, он понимал особенно тонко, и уж от него зависело, что тот, кто не склонялся к такому мнению и не стоял перед ним с раскрытым от восхищения ртом, тот попадал в его противники, которые в силу своей бездарности мешали ему, одаренному. С такими людьми Осиновский боролся своеобразно, шумно, бурля, взрываясь, сверкая красными с обводками глазами, как будто ему назло не давали стать вторым Рафаэлем.

Но мало того, что Осиновский так примитивно настраивал и дисциплинировал своих отдельческих художников-редакторов, так он еще объявлял и производственников никуда не годными неучами. И когда однажды получил отпор от Кашина, то, обозлившись на него, даже перестал с ним и здороваться, исключил его из орбиты своего внимания.

Антон Кашин по натуре своей не был злоблив, мстителен, шумлив или скрытен; он, напротив, приветливый, в меру стеснительный, но твердый в решениях своих, воспринимал и рабочие отношения тоже как товарищеские, дружеские, простые и ясные, как самые человечные отношения — какими они и должны быть на практике.

Кашин сам успешно художничал, сотрудничая с издательствами, вел сложный производственный сектор и даже редактировал тексты, умел корректировать их; он мог рассчитывать без калькулятора затратную стоимость производства любого издания для того, чтобы избежать убытков; он все делал без особых на то усилий и рассуждений, как бы между прочим. Тогда как Осиновский занимался лишь оформлением книги, т. е. приведением рукописи и рисунков в надлежащий формат книжный и форму — область, в которой он царствовал, за что и мог получить очередной диплом. И за что прощалась его петушиная заносчивость.

С выпуском изданий, печатавшихся за границей, более-менее везло; разве что иногда придирался горлит — цензоры, например, нашли, что в фотографиях сокровищ Эрмитажа недопустимо выпячивались атрибуты царской власти да и виден был крест сверху колонны… Требовалось разрешение из Смольного… Основная же масса издательских книг, каталогов, плакатов, открыток печаталась в шести-семи типографиях Ленинграда и что-то в Москве, в Риге и других городах. Приходилось все жестко контролировать. Выпускающие, молодые мамы, следили за прохождением в производстве и за качеством книг. Однако Кашин постоянно объезжал все типографии и лично разбирал всякие случавшиеся нестыковки. Потому он спокойно-иронично относился к вывертам-претензиям Осиновского. Как, впрочем, и к чиновничьим запросам, приходящим из Москвы, о том, как, например, издательство сберегает бумагу — с резолюцией шефа: «Кашину, ответить!» Он сразу же кидал такой запрос в корзинку. Как досадное недоразумение. А потом приходил и повторный запрос…

— Вот так мы и выжили, — говорила женщина, шедшая по тротуару впереди Кашина. — Тогда, в блокаду, я на Ижоре была, и раз очень сильно испугалась грозы, больше, чем бомбежки и обстрелов: к ним уже приноровились мы…

XVIII

Антон Кашин, приехав на «Печатный двор», узнал, что его работники вчера похоронили хорошего печатника. Умер он от разрыва сердечных сосудов. В пятьдесят семь лет. Проработал в типографии двадцать шесть лет.

Кашин спросил у производственников, не лучше ли работается им теперь — после слияния «Печатного двора» с проектными институтами. Ему четко сказали, что стало хуже. Прежний их директор, став генеральным, даже не выхлопотал для них никакой прибавки к низкой зарплате; так что они не уверены, что новый директор добьется какого-то повышения ее. В институтах же служащие получают большую оплату, что обидно. Они — белоручки: однажды в белых перчатках работали в переплетном цехе, когда их прислали сюда в помощь. И ничего они не знают и не умеют, да еще и нажаловались в райком партии: дескать, никто не имел права послать их сюда чернорабочими. Зато премии-то получать от нас — пожалуйста! — охочи до нее. Зарплаты у них побольше, и оттого бухгалтерия делит пропорционально прогрессивку типографскую за ширпотреб. А попросить их, проектировщиков, спроектировать что-то нужное для нас — тоже нельзя; у них знаете, темы в текущий план уже заложены, нужно закончить их в течение этих двух лет.

Кашин хотел выяснить точно, в какое же время «Печатный двор» сможет отпечатать красочный альбом «Дейнека», 42 печатных листа. Вопрос был сложный, сложный потому, что до конца года оставался всего месяц, а между прочим во второй корректуре автор текста о художнике вдруг заметил промашку — не было сносок к цитатам в пяти листах и не были приведены источники, на которые должны быть ссылки. Даже больше того: при пристальном прочтении текста он (автор) обнаружил, что были изъяты некоторые старые, а во вступительной статье именно на эти материалы даются ссылки, и что, следовательно, в этих листах должна быть выкидка ненужного и добавление нового, а значит, переверстка всего текста!

Все эти изъяны автор открыл несомненно под влиянием опытной заведующей редакционным отделом Нилиной. После ухода из издательства главного редактора, которого она не жаловала в своей симпатии, она теперь решила мелко (хотя сама была крупной женщиной) мстить ему, поскольку тот значился в этом альбоме редактором, а она просматривала эту его работу лишь добровольно и увидела в ней такие непорядки.

Кашин прикинул: если вернуть из типографии в издательство нужные для проверки листы на третью корректуру, то работа над ними вновь задержится на неопределенный срок. К тому же только попади они снова в руки автора, — тот вкупе с Нилиной наделает черт знает что; то же самое будет, если дождаться третьей сверки и тогда вносить правку уже в третью — на четвертую корректуру. Так что лучше было бы ее внести непосредственно в типографии немедленно, пока не тиснута выправленная корректура, — внести самые минимальные исправления, необходимые, например, ссылки и перечень источников. Но для того, чтобы это желание произнести вслух тут в типографии, перед замзавом производства, требовалось большое мужество; нужно, чтобы язык повернулся, дабы предложить такое решение вопроса в свою пользу на ускорение выпуска альбома.

В таком деле важно и личное отношение к посетителю-просителю.

Кашин начал выяснять следующее: сможет ли «Печатный двор» отпечатать тираж альбома в этом году? Ангелина Ивановна, твердая начальница, сказала из-за стола, что сейчас неразумно ставить такой вопрос. Точно нельзя на него ответить. Неизвестно, как пойдет импортная обмелованная бумага, произведенная в ГДР, как она акклиматизируется. Нужно, по ее мнению, подождать дней десять. А потом снова вернуться к нему, она предполагает (и настаивает), что они будут печатать на двух машинах, а вот начальник цеха — против.