Изменить стиль страницы

В черных от дождя плащ-накидках с отброшенными капюшонами стоят офицеры. Гусев прошелся вдоль строя:

— Товарищи офицеры! Я приказал поднять полк по тревоге. Личный состав части четко и организованно выполнил поставленную задачу. Честь вам и хвала! Но, к сожалению, и в ваших рядах нашелся офицер, для которого личные дела дороже интересов службы. Мне горько, что этот офицер — сын нашего боевого соратника Героя Советского Союза полковника Верховцева. Беззаветно хранил Алексей Верховцев верность полковому Знамени, чистоту звания советского офицера. Сын его забыл об этом!

Юрий стоит по команде «смирно». Только лицо бледнеет, и кажется, еще немного и он покачнется, как подрубленный.

…Незадолго до рассвета полк вернулся в казармы. Орлов обошел подразделения, гаражи и, убедившись, что все в порядке, направился к воротам контрольно-пропускного пункта. Усталым голосом приказал дежурному:

— Пришлите ко мне Верховцева! — и ушел домой.

Командир роты Щуров, передавая лейтенанту Верховцеву приказание Орлова, сокрушенно вздохнул:

— Жаль полковника. Дорого обошлась ему сегодняшняя ночь!

И Юрий не выдержал. Не попрощавшись с товарищами, быстро пошел к воротам. Веточкин рысью его догнал:

— Не спеши, Юра.

Верховцев не ответил, не замедлил шаг.

— Да постой ты, — схватил его Веточкин за рукав. — Расшагался. Все обойдется. Был у меня приятель…

Верховцев остановился. Посмотрел невидящими глазами.

— Ты меня не успокаивай. Я не маленький. Все сам знаю. Только прошу, оставь меня…

Веточкин хотел было что-то сказать, но только полез в карман за носовым платком. Проклятые окуляры имели привычку запотевать в самое неподходящее время.

Подошел Щуров.

— Ушел Верховцев? Хотел я с ним побеседовать, успокоить. Жаль все-таки человека. Не плохой он парень. Самолюбивый, конечно, и самонадеянный. А так — ничего. Правда?

— Да… верно, — и Веточкин пристально посмотрел на капитана.

— Что так смотришь, может быть, думаешь… — настороженно начал Щуров. Он уже был не рад, что ввязался в разговор с Веточкиным.

— Ты угадал. Стою и думаю: откуда у нас еще столько дряни, мелких, ничтожных душ?

— На кого намекаешь?

— Ни на кого не намекаю.

— Смотри! Я никому не позволю себя оскорблять. У меня не такие правила.

Обычно добродушное, незлобивое лицо Веточкина стало свирепым:

— Знаешь что! Вались ты к чертовой матери со своими правилами. — И, повернувшись, ушел.

…Усталый и огорченный, вернулся домой Михаил Кареев. По лицу мужа Нелли сразу догадалась: произошла неприятность.

— Что случилось, Мишенька?

— Верховцев опоздал на сбор по тревоге.

— Я так и предполагала, — беззаботно проговорила Нелли. Кареев с недоумением посмотрел на жену:

— Почему ты предполагала?

— Раз за дело взялся Щуров, он своего добьется. Он делился со мной своими планами…

— Что ты говоришь! — закричал Кареев.

Нелли повела бровью:

— Не понимаю, почему ты так волнуешься? Не ты же опоздал, а этот выскочка.

— Не смей так говорить о моих друзьях!

— Ты вздумал повышать голос? С каких пор! — раскричалась и Нелли. — Если бы не Верховцев, то твой взвод занял бы первое место. Ты бы мог стать командиром роты…

— Опять ты за свое! Сколько раз я тебя просил не вмешиваться в мои служебные дела.

— Буду, буду, раз ты сам не можешь за себя постоять. Очень рада, что Верховцев споткнулся…

— Дура! Понимаешь ли ты, что на всю роту ложится пятно!

Никогда еще Нелли не видела своего тихого и выдержанного мужа в таком состоянии, никогда он не говорил с ней так грубо и резко. И испугалась: она наделала глупостей, стала участницей грязной интриги. Робко проговорила:

— Прости меня, Миша!

Но Кареев уже не слушал ее.

— Я знал, что ты праздная, легкомысленная, но я никогда не думал, что ты способна участвовать в таких гадостях. Хватит! Знать тебя больше не хочу! Все! — И, уходя, в сердцах так хлопнул дверью, словно подорвал гранатой свою семейную жизнь.

Пораженная, с минуту стояла Нелли посередине комнаты, еще не веря в то, что произошло. С криком бросилась за мужем:

— Мишенька! Куда ты? Миша!

В открытую дверь влетел ночной ветер, за дверью — мокрая пустота…

Страшно одной в квартире. Нелли бесцельно ходит вокруг стола, переставляет посуду, передвигает стулья… Виновата! Виновата перед Мишей, перед Юрием! И перед Леной! Леночкой! И, набросив на голову платок, выбежала на улицу.

XXII

В полутемной столовой в кресле сидит Акулина Григорьевна. Рядом, положив голову на колени бабушке, пристроилась Лена.

Акулина Григорьевна рассказывает:

— Воин для меня — святое слово! Дед твой, Иван Петрович, царство ему небесное, солдатом был. В пятнадцатом году его на Карпатах убило. Осталась я с тремя ребятишками на руках. Солдаткой меня в ту пору звали. Всего довелось испытать. Да пришла Советская власть, помогла сынов вырастить. Хороших сынов. Жить бы, радоваться. А тут опять война началась. Благословила я материнским словом сынов, на фронт проводила. Стали звать меня солдатской матерью. Два сына не вернулись с войны, положили свои головы. Такая, знать, наша материнская доля. Вот, доживаю я уже, а внуков нет. Одна ты у меня, внучка… И такого я тебе мужа желаю, чтобы как орел был, отцу твоему и деду под стать. Тогда и род наш не кончится, в правнуках и моя кровь жить будет.

— Бабушка, моя милая, — обнимает Лена Акулину Григорьевну. — Солдатская мать моя родная. Дай я морщинки твои поцелую.

Нервно зазвонил звонок в передней.

— Кто так поздно? — со вздохом поднялась Акулина Григорьевна.

Вошла Нелли.

— Леночка, несчастье, — бросилась она к подруге. — Я, я во всем виновата.

— При чем ты?

— Я помогала камень подкладывать.

— Какой камень?

— Щуров все подстроил. Щуров.

— Щуров… камень… ничего не понимаю, — и Лена трясет подругу за плечи. — Что ты говоришь? Ты только подумай, что ты говоришь!

А Нелли сбивчиво твердит:

— Щуров хотел, чтобы Юрий сорвался. И я хотела. Как гадко! Как гадко!

Лена пристально смотрит в окно. А за окном — дождь. Крупные капли быстро, обгоняя друг друга, бегут по черному стеклу. Нелли со страхом шепчет:

— Лена, почему ты молчишь? Что с тобой? Ты презираешь меня? — И заплакала.

— Успокойся, я больше всех виновата.

— Дома у меня как в гробу. С Мишей поссорились. Не была я раньше такой. Училась. Работала. А последний год словно в тину погружалась. Стыдно как! Мне страшно одной, Леночка! Я у тебя останусь ночевать. Можно?

— Иди ложись.

— А ты на меня не сердишься? — спросила совсем уж по-детски.

— Спи спокойно.

…Спит Акулина Григорьевна, ворочаясь и вздыхая. Притихла, по-кошачьи свернувшись в комочек на Лениной кровати, Нелли. Порой она вздрагивает во сне и чуть ли не к подбородку подтягивает колени.

А Лена все бродит по комнатам, прислушивается к каждому шороху: когда же наконец вернется отец?

Как все было весело и легко! Мимолетные встречи, разговоры… Она не хотела его любви. Просто приятно было чувствовать на себе влюбленные, восхищенные взгляды… Она не хотела ему зла. А как все обернулось. Что же теперь? Выговор? Гауптвахта? Трибунал? А может быть, он… Нет, этого не может быть!

Орлов тяжело вошел в переднюю, расстегнул ставший тугим ворот кителя. Лена бросилась к отцу:

— Что с ним?

— Явился с опозданием. Как ты посмела назначать свидание среди ночи! Я не вмешивался в твои личные дела, Елена. Но вопрос слишком серьезный и для него, и для тебя. Что у вас произошло?

— Я сказала Юрию… сказала… что люблю другого.

— Другого? А ты любишь другого? Выдумки. Театр!

Лена не выдержала. Вся эта беспокойная ночь, волнения — и она зарыдала:

— Что вы, сговорились мучить меня сегодня!

Отходчиво отцовское сердце. Орлов подошел к плачущей дочери, положил руку на ее растрепанную голову: