— Что вы делаете со мной, Лена!

Не луч, не надежда, а уверенность заливала, переполняла душу. Так зимним льдом скованная река, вызволенная к жизни весенним солнцем и теплом, заливает берега.

И как всегда не вовремя появился Веточкин: стремительная походка, поблескивание очков.

— Лена, здравствуйте! И здесь цветы. Мы из лесу как в цветник приехали. Когда начнем репетиции? Аплодисментами, продолжительными, громкими, бурными, горячими и переходящими в овацию, я обеспечу.

— Вы все такой же, Виктор.

— Наоборот. Все мои незрелые качества под влиянием солнечных лучей и указаний начальства окончательно созрели, и я теперь вполне зрелый начальник клуба. — И обратился к Верховцеву: — Юрий Алексеевич! Что я вижу? — Приняв торжественную позу, продолжал с пафосом: — Друг ты мне или не друг? Если друг, то запрещаю тебе называть ее имя. Навсегда я вырвал из своего сердца образ коварной…

Верховцев вспыхнул:

— Перестань, сейчас же перестань!

— Откуда эта сцена? — с недоумением смотрит на них Лена.

— Именно сцена, — кивнул головой Веточкин. — Сцена, разыгранная одним лейтенантом в лесу у большого… дуба.

— Лена! Ничего подобного не было. Он все выдумал, не верьте.

— Ты преувеличиваешь мои способности выдумывать. — Но, видя жалкое, смущенное лицо Юрия, Веточкин смягчился: — Я твой друг, и я ухожу.

Лена и Юрий остались одни. Юрий заговорил:

— Виктор сказал правду. Я хотел забыть вас. Но не мог. Я никогда не смогу забыть вас…

С тревогой и надеждой смотрит Юрий на Лену. Лена проговорила чуть слышно:

— Как мне было больно все это время. Я так ждала вашего возвращения. Так боялась, что вы вернетесь чужим…

На крыльцо вышла Акулина Григорьевна.

— Борщ на столе, а вас не дождешься. Да и Анны Ивановны нет, сходили бы за ней, — ворчливо начала она. Но, посмотрев на Лену и Юрия, поспешно добавила: — Положим, горячий еще борщ, обождать можно. — Ушла, плотно прикрыв за собой дверь.

Не сговариваясь, Лена и Юрий пошли по улице. Последними яркими красками цветут астры в палисадниках. Из распахнутых по-летнему окон несутся голоса, смех, гремят торжествующие радиолы.

Анна Ивановна уже подходила к дому Орловых, когда в конце улицы неожиданно увидела удаляющихся Юрия и Лену. Они шли рядом: высокие, красивые, молодые…

Анна не видела их лиц, не слышала, о чем они говорят. Но она знала: они уходят в свою, новую жизнь, оставляют ее одну, как на другом берегу. И нельзя их догнать, нельзя вернуть назад!

Уходит от нее ее мальчик! Вспомнила: белая палата, она лежит на спине с закрытыми глазами, охваченная невыразимым чувством усталости и счастливого покоя. Кто-то, склонясь у изголовья, шепчет:

— Мальчик!

Мальчик стал Юриком, Юрой, Юрием! А теперь он уходит от нее, уходит навсегда, с чужой женщиной, в свое молодое жестокое счастье.

И та же усталость покоя, горькая отрада охватила Анну.

— Ты их видишь, Алексей?

Остались позади последние дома военного городка. Роща — сквозная, просторная, нарядная.

Юрий и Лена идут молча. Идут, по-детски взявшись за руки.

Под ногами шуршит багрец и золото, а над головой, над рощей, над всем счастливым миром светится высокое чистое небо.

ЭПИЛОГ

Вот и конец, товарищ читатель! На страницах романа автор по мере своих сил пытался познакомить тебя с разными людьми, с их жизнью, делами, радостями и горестями. Одни из них появлялись часто, и ты, возможно, запомнил их имена, лица, может быть, тебя заинтересовала их судьба. Другие только промелькнули смутной тенью, прошли в стороне от главных сюжетных линий.

Но не пеняй на это, читатель! Разве не так устроен и человеческий глаз? Он ясно, в деталях видит то, что вблизи, но на расстоянии предметы теряют четкость своих линий, тускнеет их окраска, и дымка, которую воспевают поэты, но с которой борются оптики, скрывает подробности.

Сейчас, в минуту расставания, дороги мне многие герои книги — и главные, и второстепенные. Мне жаль прощаться с ними. Одних я искренне полюбил. Мне было горько, когда горевали они, я радовался счастью, смотревшему им в глаза. К другим был равнодушен. Скромно и незаметно прошли они положенный путь, не оставив следа в памяти, как случайные попутчики по купе железнодорожного вагона. И, прощаясь с ними, чувствуешь себя виноватым: ведь это я пустил их гулять по белому свету — одного без лица, другого без фигуры, третьего — и того хуже — без характера и души.

Есть в книге, как и в жизни, отрицательные герои. К некоторым из них я отношусь иронически, другие вызывают чувство ненависти и презрения. Так, уже в последний раз перелистывая рукопись, совсем было собрался вычеркнуть из нее Семена Федотовича Салаева. Все неприятно мне в этом человеке: и его фамилия, и физиономия, сужающаяся ко лбу и расширяющаяся к подбородку, со щеками, которые, как опара из дежи, перевисают через ворот кителя, и его маленькие, подозрительно взирающие на мир глазки, и жесткая свиная щетина волос, подстриженных бобриком. Не место такому персонажу на страницах романа. И, как в детских стихах Владимира Маяковского, решил:

Совсем уже было занес я над Салаевым карающий карандаш — и остановился. Если бы свершилось чудо и, вычеркнув Салаева из рукописи, можно было вычеркнуть его и ему подобных из жизни! Но, увы, чудес не бывает!

Оставляя Салаева, я, конечно, не рассчитывал, что, прочитав книгу, он увидит в ней себя, поймет низость своей натуры и, как говорится, перестроится. Не так наивен автор и слишком хорошо знает он Семена Федотовича, чтобы строить столь радужные предположения.

Но, возможно, прочтут книгу люди, окружающие Салаева, каждый день встречающиеся с ним на работе, в столовой, в кинотеатре, сидящие рядом на собраниях, отдыхающие на курортах. Если бы книга помогла им яснее рассмотреть Салаева, и они, не мудрствуя лукаво, сказали бы ему в лицо коротко и справедливо:

— Подлец!

Поставив последнюю точку в рукописи, я спохватился. Пресловутый внутренний редактор, подобно гоголевскому Вию, уставил на меня железный палец: «Кто главный герой книги?», «Что ты хотел сказать своим произведением?», «Куда зовешь читателя?», «Какие чувства воспитываешь?», «Какие мысли внушаешь?», «Да и вообще — в чем главная идея романа?»

Каменные, критические слова тяжело нависли над головой: бесконфликтность, безыдейность, мелкотравчатость, голое отображательство, бытописательство…

Поспешно стал я перелистывать рукопись: в самом деле, куда зовет роман, какая идея в нем заложена, кто главный герой? Перечитывая строки, доставившие мне в поздние ночные часы и радость, и горечь, и сомнения, я начал искать главного героя.

Может быть, это Алексей Николаевич Верховцев? Вся жизнь его прошла на страницах романа. Воин. Командир. Муж. Отец. Любовник. Тяжелые испытания уготовила ему судьба. Честное, большое и благородное сердце было полно противоречивых чувств: долг и любовь!

А Галочка Белова? Не она ли героиня? Не буду скрывать, мне дорога Галочка: прямая, честная, любящая и несчастная в любви. Горячо желает автор ей добра, искренне хочет, чтобы дальнейшая жизнь ее сложилась светло и счастливо, чтобы Дмитрий Костров заставил ее забыть все горести и боли минувшего.

Может быть, главная героиня — Анна? Счастливая мать, несчастная жена. В тяжелую годину народной войны она совершила великий подвиг. Оставшись один на один с врагом, она сохранила в чистоте сердце, душу и жизнь своего сына. Как не преклоняться перед ее мужеством и гордым терпением!

А разве не герои произведения советские офицеры и солдаты: Орлов, Бочаров, Подопригора, Кареев, Москалев — много их! В огне боев свято выполняли они свой долг: бросались в атаки, истекали кровью в медсанбатах, хлебали из котелков солдатский борщ, пили положенные фронтовые «сто граммов», лежали бок о бок под бывалыми шинелями, мечтая о победе. В мирные дни честно — по велению сердца — несут они службу…