Но не до сна Акулине Григорьевне. Еще на лестнице услышала она неверные шаги внучки. Теряясь в догадках, чуть не плача от беспокойства и обиды, что внучка не поделилась с нею своими секретами, набросилась на Лену:

— Где была? Совсем девка свихнулась. Моду взяла среди ночи из дому убегать. Актерка! Да если отец узнает…

Не обращая внимания на сердитые слова бабушки, Лена шепчет:

— Что делать? Что с ним?

Акулину Григорьевну напугал измученный вид Лены.

— Что стряслось? Лица на тебе нет, — склонилась она к внучке. Лена прижалась головой к теплой бабушкиной груди:

— Что я наделала!

— Господь с тобой, Ленушка, — совсем взволновалась Акулина Григорьевна. — Успокойся, касатка моя. Ишь дрожишь вся. Что случилось?

— Несчастье, бабушка. С Юрием несчастье. Я во всем виновата. После спектакля в парке я ему сказала, что другого люблю…

Акулина Григорьевна вздохнула с облегчением:

— Какое ж тут несчастье, Ленушка? И вина твоя какая? Только я тебе так скажу: хороший Юрий человек. Сердечный, простой. И отцу нравится.

— Тревогу объявили, а Юрий в штаб не явился.

Акулина Григорьевна нахмурилась.

— Как так не явился! Ты что говоришь, одумайся! Тревога — не пустяк. Может, опять кто на нашу землю позарился, а он в парках променады устраивает. Куда годится! Какой он после этого офицер советский!

— Любит он меня…

— Э, сердечная, — рассердилась Акулина Григорьевна. — Он тебя любит, другой — другую. А службу кто нести будет? Нет, Олена, и слышать не хочу.

— Я виновата.

— Твоя вина — девичья, а его — солдатская. И толковать нечего. Иди спать лучше.

— Страшно, бабушка. Гроза какая.

— Да, застанет в поле или в лесу — натерпишься. Воробьиная ночь. Я, когда молодой была, — любила в такую ночь у окошка сидеть. Известно, в молодости все хорошо.

— Хочу я тебя, бабушка, спросить, что ты думаешь о Леониде?

— Задала задачу, — насупилась Акулина Григорьевна.

— Только правду говори, бабушка.

— Ну, коли правду хочешь, — изволь. Не лежит у меня к нему сердце — да и только. Нет к нему моего расположения.

— А он, может, мужем моим будет…

— Твоя на то воля. Только я по-простому, по-деревенски скажу: смотри, тебе жить!

XX

Подразделения полка построены, но стоят «вольно», ждут дальнейших распоряжений. Командиры взводов первого стрелкового батальона столпились у штабной машины. Все обеспокоены:

— Куда он запропастился?

— Всегда был как штык.

— Почему опаздывает?

Щуров усмехнулся:

— Простые смертные опаздывают, а Верховцев, как начальство, — задерживается!

Подошел Кареев, он даже побледнел от волнения:

— Просто ума не приложу. Всегда в двенадцать был дома, а тут — как назло. Непонятно!

— Все мы виноваты, и я больше других, — с покаянной миной заметил Щуров. — Так и генералу надо доложить: поблажки ему делали.

— Какие поблажки? — нахмурился Кареев. — Ты же сам прекрасно знаешь, что Верховцев — офицер дисциплинированный.

Щуров махнул рукой:

— Напоказ все было. Для виду. Я и раньше замечал, но к моим словам не прислушивались. А теперь позор на всю роту падает.

— Ты серьезно? Не ожидал!

— Ты думаешь, я не переживаю, — со слезой в голосе продолжал Щуров. — Переживаю, и еще как. Рота — моя! Но нельзя из-за чувства ложного товарищества оправдывать Верховцева. Подвел он полк, роту нашу подвел. Мы, фронтовики, прямо правде в глаза смотрим.

— Я уверен, что только несчастье помешало Верховцеву явиться по тревоге. У меня предчувствие: с ним что-то случилось.

— Дорогой мой, — пожал плечами Щуров, — но это же мистика. А ты факты бери, факты. Верховцев нарушил приказ командира дивизии, не был на квартире после двенадцати часов. Это раз. Не явился по тревоге, совершил проступок. Это два. Все ясно!

Стоявший молча в стороне командир батальона майор Казарчиков не выдержал:

— Уж больно быстро вы, товарищ капитан, по полочкам разложили. Как прокурор.

— Натерпелся я с ним, товарищ майор. Вам, начальству, не все видно, да и нет времени в мелочи входить, а мне каждый день с ним возиться приходится.

Кареев вышел из себя:

— Зачем вы так, товарищ Щуров? Разве не Верховцев подтянул взвод!

— Вы по-приятельски его выгораживаете, а я правду в глаза говорю. За это меня некоторые и недолюбливают. Сами подумайте, как теперь будем с солдат дисциплину спрашивать, если командир взвода — первый нарушитель? Интересы службы должны быть дороже всего!

— Перестаньте, товарищи, спорить, не время, — вмешался Казарчиков. — Лучше скажите, кто видел Верховцева последним?

— Весь спектакль в пятом ряду сидел, а куда потом отправился — не знаю, — развел руками Щуров. — Загулял, видно, от радости.

Из темноты выкрикнул, судя по тембру, старшинский голос:

— Лейтенанта Кареева к полковнику Бочарову!

Заместителя командира полка по политической части Михаил нашел у гаражей. Бочаров спросил отрывисто:

— Пришел?

— Все еще нет.

— Где он может быть?

Кареев на мгновение заколебался. Может быть, он с Леной? Но как сказать? Не прозвучит ли сплетней, доносом? Смутившись, проговорил:

— Не знаю, товарищ гвардии полковник!

— Вы ясно представляете себе, какой оборот принимает эта история?

— Может быть, он… — начал Кареев и замолчал. Повторил упавшим голосом: — Я не знаю, где лейтенант Верховцев.

— Идите! — сердито буркнул Бочаров и отвернулся.

Кареева нагнал запыхавшийся, с пляшущими на носу очками Веточкин. Жарко зашептал на ухо:

— По главной аллее пробежал — нет! Сон в летнюю ночь, да и только. Надо было бы весь парк прочесать.

— Почему решил, что он в парке?

Веточкин полез в карман за платком, начал с остервенением протирать стекла:

— Видишь ли, такое дело…

— Ты не верти. Не время дипломатию разводить.

— Свидание ему назначили. После спектакля. Он там был.

— Кто назначил?

Веточкин замялся. Кареев — друг Верховцева, но дело сугубо интимное. Следует ли говорить? Протянул невразумительно:

— Так…

— А-а! Понятно! Что же делать? Сказать Бочарову?

— Что скажешь! — поморщился Веточкин. — Да вон уже и начальство идет.

Из конца в конец плаца пронеслась команда:

— Полк, смир-но!

К строю в сопровождении адъютанта приближался генерал. Орлов пошел навстречу командиру дивизии, доложил:

— Товарищ генерал! Личный состав полка поднят по тревоге. Командир полка гвардии полковник Орлов.

— Все налицо?

— Отсутствует командир первого взвода лейтенант Верховцев!

— Кто, кто? — нахмурясь, переспросил Гусев.

— Лейтенант Верховцев!

— Так-с! — и генерал с неприязнью посмотрел на Орлова. Если бы дисциплину нарушил любой другой молодой офицер, Гусев, вероятно, не принял бы это близко к сердцу. Сколько лейтенантов в полку! Но Верховцев! Было такое ощущение, будто и он виноват в том, что сын Алексея Верховцева нарушил дисциплину. Другому, пожалуй, можно простить: молод, прогулял, проспал — все в жизни бывает. Но дать поблажку Верховцеву — разве не оскорбить память его отца? Дал бы такую поблажку сыну сам Алексей?

Замерли темные шеренги. Ночью, в зыбком свете фонарей, лица кажутся угрюмыми, замкнутыми. По команде «смирно» стоит гвардии полковник Орлов. И все глаза устремлены на генерала — невысокого, немолодого, с сухим жестким лицом и время от времени нервно вздрагивающим веком левого глаза:

— Что случилось с Верховцевым?

— Причина неявки… неизвестна, — неуверенно доложил Орлов.

— Приняты меры к установлению его местонахождения?

— Так точно! Немедленно доложу, когда выяснится!

По тону, каким была сказана эта фраза, Гусев почувствовал, что Орлов догадывается о его душевном состоянии, и это еще больше рассердило генерала:

— Странно. Очень странно. Мне докладывают, что лейтенант Верховцев лучший командир взвода. Я объявляю ему благодарность. А что оказывается на деле? Как понимать такие порядки, товарищ гвардии полковник? — И, не ожидая ответа, приказал: — В ноль тридцать выйти на Новое шоссе, достичь высоты 286,8 и занять на ней оборону. Выполняйте!