— Ни одного, товарищ генерал.

Гусев нахмурился.

— Балуете солдат. Добренькими хотите быть.

— Никак нет, товарищ генерал. Проступков не было. — Прямо смотрит на генерала молодой офицер. Нет, такой не слукавит. Гусеву приятно думать, что такой сын вырос у Алексея Верховцева.

— Как с личной подготовкой?

— Он над собой серьезно работает, об академии мечтает, — вставил Орлов.

— Правильно. Сейчас без этого нельзя. Армия не та. Я старик, а и то учусь.

Веточкин в нерешительности топчется возле начальства. Собравшись наконец с духом, вытянулся перед Гусевым:

— Товарищ генерал! Разрешите начинать спектакль?

— Здесь он хозяин, — кивнул Гусев в сторону Орлова. — А я всегда готов.

Улучив момент, Веточкин дернул Верховцева за рукав:

— Юрий, тебя ждет Лена.

— Разрешите быть свободным, товарищ генерал? — обратился Верховцев.

— Идите, идите, веселитесь. Верно, ждет уже какая-нибудь? — И, заметив попытку Верховцева возразить, Гусев махнул рукой. — Все равно не поверю. Сам таким был.

Задумавшись, смотрит вслед Юрию генерал.

— Растут дети, растут, — проговорил он, обернувшись к Орлову. — Неплохим командиром будет Верховцев.

— Дельный офицер.

— А нас партия учит — выдвигать молодых способных людей. Правильно? У него командиром роты капитан Щуров?

— Так точно!

— Как Щуров?

— Без перемен. Главная его беда — не любит он военное дело, формально относится к службе, без души. В армии давно. Фронтовик. А не растет. Застрял на одном месте.

Гусев поморщился. Нервно дернулось веко.

— Без нас не начнут? — кивнул в сторону зрительного зала.

— Думаю, что нет, — чуть улыбнулся Орлов.

— Когда спектакль окончится?

— В двадцать два тридцать.

— Отбой в двадцать три?

— Так точно.

— Мой приказ о том, чтобы все офицеры после полуночи находились на своих квартирах, соблюдается?

— Строго соблюдается, товарищ генерал. Ни одного нарушения не было.

— Отлично! А сейчас — на спектакль. В последний раз я «Любовь Яровую» еще до войны в Малом видел. Как там говорится? — Гусев призадумался и вдруг проговорил неожиданно молодым голосом: — «Крепи, Швандя!»

— «Креплю! В мировом масштабе!» — в тон ему репликой из пьесы ответил Орлов, и оба рассмеялись.

Говорят: пришла беда — отворяй ворота. А вот пришла одна радость — похвала генерала, и вслед за нею сразу другая — «Тебя ждет Лена!» Взволнованный, сияющий подошел к Лене Юрий Верховцев. И, как всегда, она показалась ему еще лучше, еще милей, чем он представлял ее.

— Мне так хотелось увидеть вас перед спектаклем, пожелать успеха.

— Спасибо! У вас сегодня счастливый день.

— Не подумайте, Лена, что я счастлив лишь потому, что меня похвалил генерал. Приятно, но, ей-богу, не в этом дело. Я любил полк, когда был за тысячу километров от него. И вы знаете почему. Когда приехал сюда, то увидел, что и все офицеры любят полк, патриоты полка. И я теперь горжусь, что в успехах полка есть и моя, пусть маленькая, доля.. Это для меня самая большая награда…

Сбивчиво, горячо и искренне говорит Юрий. Он весь еще под впечатлением речи генерала, его добрых слов. И все же Юрий заметил, что Лена грустна.

— Простите, Лена, вы не слушаете меня?

— Я слушаю вас, Юрий. Только… мне необходимо поговорить а вами о другом.

— Прошу!

В дверь постучал Веточкин:

— Лена, начинаем!

Лена нахмурилась:

— Как же быть? На сцену пора.

— Может быть, разговор отложим на завтра?

— Нет, нет, сегодня.

Но еще настойчивей голос Веточкина:

— Занавес поднимаем, Лена!

— Приходите после спектакля в парк. К беседке. Помните, мы там были с вами?

— Но в двенадцать мне надо быть дома. Приказ…

— Знаю, знаю. Я не задержу вас.

— Может быть, завтра?.. Лучше завтра. Здесь моя мать. Мне нужно ее проводить…

— Нет, сегодня. Пожалуйста. Я вынуждена говорить сегодня, — уже просит Лена. А стук в дверь все настойчивей. — Иду, иду, — кричит Лена и вопросительно смотрит на Юрия.

— Хорошо, я приду в парк, — покорно соглашается Юрий.

Великолепен и ярок праздничный вечер в парке культуры и отдыха. С жгучими придыханиями поют о любви трубы оркестра. Призывно горят, пробиваясь сквозь темное кружево ночных лип, разноцветные, как флаги расцвечивания, фонарики. Плавно, не касаясь земли, плывут пары, и мерные всплески вальса покорно ложатся им под ноги.

А в темных, так сказать, периферийных аллеях парка неясные силуэты парочек, невнятный шорох, возгласы, приглушенные голоса, смех, запах нарциссов и цветочного одеколона.

Эта идиллия порой нарушается грубой правдой жизни. Вот в белый круг, очерченный фонарем, входит, зверски растягивая баян, парень. Роскошный чуб с медным отливом — прямо из «Тихого Дона» — тяжело свисает к багровому (от кваса, что ли?) уху. Едва поспевая за размашистым шагом парня, бойко семенит вертлявая девчонка в желтой, как афиша, кофте. Парень пытается петь, но то и дело дает «петуха», только выручает баян, рявкающий чаще всего невпопад:

А желтая кофта крикливым голосом выводит выше лип и тополей:

На аллее появились Верховцев и Веточкин. Веточкин явно обеспокоен:

— Ты с ума сошел, Юрий. Двенадцать скоро. Приказ забыл!

— Не могу я уйти. Понимаешь — обещал!

— Этим шутить нельзя. Был у меня один товарищ… Впрочем, спать пора. Пошли по домам.

— В такую ночь спать! Святотатство! Надо петь, стихи читать:

Веточкин прервал лирический монолог друга:

— Должен, однако, заметить, что кроме вышеуказанного сердце обязано говорить: «В двенадцать часов по домам», «В двенадцать часов по домам».

Но Юрий не слышит слов товарища.

— Хорошо, черт возьми, жить на белом свете. Сидеть вон в той беседке. Слушать вальс. Дышать ночной прохладой. Смотреть на далекие звезды…

— Ты под счастливой звездой родился. Как выражался один мой приятель, под генеральской звездой.

Юрий смеется:

— Мое счастье всегда со мной. Оно и в звездах, и в цветах, и в улыбающихся лицах гуляющих. Знаешь, Виктор, у меня такое предчувствие, что ждет меня сегодня еще одна большая радость.

— Вполне возможно. Только удивляюсь, почему радость так задержалась. Разгримироваться и переодеться она могла за пятнадцать минут.

— Ты неисправимый остряк. Прозаик. Идем, я провожу тебя к выходу, пока ты не сказал, что этот чудесный вечер был предусмотрен тобой в плане культурно-массовых мероприятий клуба.

— Ты близок к истине. Звезды, луну и прочий реквизит я получил из отдела снабжения политуправления округа. Все остальное в порядке самодеятельности. Кроме шуток, Юрий, идем домой. Могут быть неприятности.

Верховцев взглянул на часы:

— Нет, я останусь. Прощай, друг. Спи спокойно. Пусть тебе приснится, что сам Бочаров стал участником художественной самодеятельности.

— А что ты думаешь! Однажды… — но Юрий уже скрылся за поворотом.

Веточкин сердито протер очки: