— Ромео проклятый!

«Любовь Яровая» сыграна. Были аплодисменты, вызовы, крики «браво» и даже цветы. Спектакль удался — это безошибочно чувствовали все его участники. Надо радоваться. Почему же на душе неуютно, как в доме без хозяйки, все разбросано, перепутано — ничего не разберешь?..

Лена сидит перед зеркалом, снимает грим, благодарит за поздравления, улыбается, а сама не может отделаться от смутного чувства неловкости и беспокойства. Вошел Щуров, уже переодевшийся.

— Успех! Полнейший успех. Ты слышала, какие были аплодисменты?

Лена сосредоточенно стирает грим.

— Ты недовольна?

— Неприятно, что так поздно назначила встречу Верховцеву. В двенадцать всем вам надо быть дома.

— Не беда. Ну, немного он опоздает. Ведь простая формальность. Да никто и не узнает. — И пытливо глянул на Лену: — Ты недолго будешь с ним беседовать?

— Конечно, — нахмурилась Лена.

— Может быть, проводить тебя до парка? — Сухость, с какой разговаривает Лена, начала беспокоить Леонида Щурова.

— Нет, я одна, — и, быстро покончив с гримом, Лена вышла из клуба под прохладные ночные звезды.

Парк недалеко, на соседней улице, откуда доносятся звуки духового оркестра. Но гулянье уже заканчивается, и навстречу Лене то и дело попадаются знакомые. На углу ее встретили Бочаровы.

— Куда так поздно, Леночка? — окликнула Варвара Петровна. — Смотри, отцу расскажу!

У самого входа в парк почти столкнулась с Веточкиным. Сделав загадочное лицо, Виктор многозначительно продекламировал:

— Что, что? — переспросила Лена, но Веточкин ушел, ухмыляясь.

Лена вошла в темную аллею. Пусто. У фонаря посмотрела на часы: как поздно!

Замерли прощальные звуки марша, за деревьями взлетела и осыпалась золотым дождем ракета: гулянье окончено!

С неизъяснимым волнением направилась Лена к беседке. Лучше бы не приходил Юрий, не состоялся разговор! Но из темноты уже вышел Верховцев. Лена начала виновато:

— Не удивляйтесь, Юра, что я была так настойчива и назначила встречу в поздний час.

По голосу ее Юрий чувствует: Лена взволнована.

— Что случилось, Лена?

Лена понимает: нужно сразу взять правильный тон, чтобы легче было объясниться. Старается говорить спокойно, даже холодно:

— Мне необходимо поговорить с вами по одному важному для меня вопросу.

— Я слушаю вас!

Лена перевела дух — словно ей не хватало воздуха.

— Я не старомодная институтка и не из тех барышень, что жеманничают и боятся называть вещи своими именами. Разрешите мне быть откровенной?

Лена на мгновение заколебалась: говорить ли? Но она обещала. Дала слово. Подняла голову — конец так конец!

— Мы с вами часто встречались, и я не ошибусь, если скажу, что подружились…

Юрий прошептал чуть слышно:

— Это самые счастливые дни моей жизни.

— Скажу больше, вы были мне симпатичны.

Вот и пришла твоя радость, Юрий Верховцев! Но Лена снова заговорила, и голос ее звучит теперь резко:

— Но разве это дало вам право говорить всем своим товарищам, что я… влюблена в вас, что вы… — Лена запнулась, — что вы с моей помощью хотите сделать карьеру?

— Лена! Клянусь! — вскрикнул Верховцев. Но Лена не слушала. Гордость, оскорбленное самолюбие, обида сожгли прежнее доброжелательное чувство к Юрию. И она говорит с раздражением:

— Я прошу вас выслушать меня. Дело даже не в этом, хотя сам по себе такой факт показывает вас и ваше отношение ко мне.

— Лена, одно слово, — пытается возразить Верховцев. Он еще не верит, что могли возникнуть такие чудовищные подозрения. Но недаром у Лены твердый отцовский характер.

— Предположим, этого и не было. Я даже хочу верить, что не было. Но я поступила нехорошо, легкомысленно, встречаясь с вами. Я должна была, я не могла не сказать вам, что… — Как трудно произнести эти слова! Но она обещала сказать, она скажет. И выпалила: — Я люблю другого. Я выхожу за него замуж.

Юрий стоит с жалким бледным лицом. Еще минуту назад он был счастлив, жизнь казалась праздничной и яркой. Но все рухнуло. И в душе пусто, как в ночном парке.

Лена посмотрела на Юрия: как изменился он за несколько секунд.

— Простите меня. Я не хотела огорчать вас. — И поборов рождающуюся жалость, заключила: — Но я прошу вас не искать встреч со мной, забыть обо мне.

Забыть! Разве можно забыть?

— Лена! — с усилием произнес Юрий. Но Лена не слышит.

— Вот и все, что я хотела вам сказать.

Сейчас она уйдет. Уйдет навсегда. И хотя уже нет надежды, уже сказано все, — Юрий все же твердит:

— Лена, умоляю вас…

Пора заканчивать разговор — и так тоскливо на душе.

— Не надо больше. Мне тоже трудно. Еще раз — простите меня. И прощайте! — И Лена уходит. В пустой аллее затихают ее шаги.

Бредет по опустевшему парку Юрий Верховцев. Деревья обступают все плотнее, смыкаются черными, как сгустки туши, кронами. Как душно! И вдруг нестерпимый белый свет залил парк. Сразу стали четко видны и стволы деревьев, и поредевшие кусты, и пустые скамейки, и укромные беседки. Горным обвалом обрушился на парк гром, разорвавшись, рассыпался за прудом. Юрий снял фуражку. Ветер взлохматил и спутал волосы, провел по ним гигантской растопыренной пятерней, окропил лицо редкими тяжелыми каплями.

Юрий наткнулся на скамью, сел, опустив голову на руки.

Тяжело, по-старушечьи поднялась Лена по лестнице и тихо, виновато нажала кнопку звонка. Дверь открыл отец.

— Ну, Ленушка, молодец! Хороший спектакль, — начал Орлов, но, взглянув на дочь, встревожился: — Ты что невесела? Что случилось?

— Ничего, папа. Все в порядке.

— Так ли? Может быть, поговорим? Давно мы с тобой по душам не беседовали. А?

— Я устала сегодня. Значит, понравился спектакль?

— Просто не ожидал, что так получится. Шел в клуб и думал: будет самодеятельность. А попал на профессиональный спектакль. Честное слово! Ты хорошо играла.

— А Щуров как?

— Щуров? — замялся полковник. — Щуров… тоже неплохо играл. Но все же…

— Что все же?

— Ничего, просто так.

— Теперь я от тебя не отстану. Что тебе не понравилось в его игре?

— Как бы тебе сказать, — подбирал слова Орлов. — Все будто на своем месте: и жесты, и мимика, и тенорок бойкий. Только огня творческого нет. А без вдохновения какое искусство?

— Странно. И мне вдруг показалось, что Леонид лишь повторял заученные слова.

— Великая сила — вдохновение, — убежденно продолжал Орлов. — Оно того осеняет, кто по своей дороге идет. Актер ты, врач или офицер — все равно должен быть у тебя свой конек! А Щуров? Нет у него своего конька: ни в полку, ни на сцене.

Лена сидит, задумавшись.

— Ты устала, Леночка?

— Как-то на душе нехорошо…

— Ну, спать, спать! Утро вечера мудреней, — и, поцеловав дочь, Орлов ушел к себе.

Но спать не хотелось. Почему Лена пришла такая грустная, измученная? Что с ней стряслось? Что-то не ладится у дочери. А что? Ушла в себя, как улитка. Молчит. Как разобраться в делах дочери? Что посоветовать? Чем помочь?

И ходит, ходит Петр Иванович Орлов по кабинету, так что вздрагивает стоящая на письменном столе фотография. Удивились бы подчиненные полковника, увидев сейчас лицо своего невозмутимого, твердого командира.

Шел первый час ночи. Дежурный по полку майор Квасцов, предвкушая несколько спокойных — до подъема — часов, только было расстегнул верхние пуговицы ворота гимнастерки, ослабил портупею и хотел прилечь на диван, обитый черным дерматином, как в штаб прибыл командир дивизии. У майора даже заныло под ложечкой: «Вот тебе, бабушка, и Юрьев день. Отдохнул!»