Долгая пауза.

— Можем мы этому верить? Мы все? — словно и за того, третьего, спрашивает Орлов.

Три офицера, три полковника, три самых близких человека смотрят на него строго, ждут. Юрий проговорил глухо:

— Даю слово советского офицера!

Орлов заговорил другим тоном:

— Там, за стеной, спят люди, которые безмерно мне дороги. Это мое личное счастье. Я берегу его. Но есть счастье еще выше, еще священней. Мы — солдаты!

…Окна постепенно светлеют: начинается рассвет. Орлов подошел к окну, распахнул настежь. В комнату ворвался свежий ветер, птичий гомон, звуки рождающегося дня. Взглянул на часы.

— Сейчас!

И действительно, как по команде, за деревьями у казарм сигналист заиграл «подъем».

Подошел к окну и Бочаров.

— Труба сейчас возвестила наступление нового мирного дня. А вдруг затрубят боевую тревогу! В ту же секунду мы все должны встать с оружием в руках. Это наше право! Наш долг!

Дождь перестал. Но молнии еще рвали край неба, обнажая зеленовато-розовое нутро грозовых туч. Гром устало перекатывался все дальше и дальше.

Юрий спешил домой. Теперь им владела одна мысль: как мама? Когда он вбежал в комнату, Анна стояла у стола, перетирала посуду. Лицо спокойное, лишь руки, прижатые к груди, предательски дрожат.

— Мама! — бросился к ней Юрий. Он сразу заметил и нездоровую бледность спокойного лица, и жалкое дрожание рук.

— Где ты был, Юра? — как ровен ее голос. — Тебя вызывали в штаб.

Юрий обнял мать.

— Не волнуйся, мамочка! Я опоздал немного. Был сейчас у командира полка. Меня накажут. Но все будет хорошо. Ты только не волнуйся. Все будет хорошо. Я дал слово!

— Как ты мог, Юра? Это она, она, я знаю…

И испугалась: зачем сказала? Каким тоскливым стало лицо сына!

— Она ни в чем не виновата. Она очень хорошая. Но она любит другого.

Юрий отошел к окну, за которым уже утро, солнечное и праздничное после грозы. Стоит молча, только едва заметно вздрагивает черная от дождя спина.

…Еще все спали в квартире Орловых, когда Нелли, потихоньку одевшись, побежала домой. Может быть, пришел Миша, и она скажет ему, что она плохая, гадкая, капризная и во всем виновата. Она будет просить прощения, даже встанет перед ним на колени, только бы он не сердился, не бросал ее, потому что без него она не может жить. Она любит его, и если он уйдет, то она повесится или утопится.

Нелли взбежала на второй этаж, открыла английским ключом дверь и остановилась на пороге: Миши не было. Не тронут ужин, не разобрана постель. Желтым пятном в ярком свете утра тлеет настольная лампа: забыла выключить. И это желтое пятно показалось таким зловещим, невыносимым, словно всю дальнейшую жизнь суждено ему лежать на ее сердце.

«Что делать? Куда идти? Кто поможет?» — металась Нелли по комнате. Если бы здесь была мама! Пожалела бы она свою несчастную дочь!

Вдруг в памяти возник облик полной блондинки с живыми веселыми глазами. Варвара Петровна! Только она может помочь.

И, не долго думая, накинув на голову первую попавшуюся косынку, Нелли побежала в поликлинику, где работала Бочарова.

В ранний час в поликлинике немного больных. Но чтобы, паче чаяния, не увидали знакомые, не стали лезть с расспросами, Нелли забилась в самый дальний угол. Никто бы не узнал в худенькой, тщедушной, заплаканной дурнушке всегда нарядную, красивую и высокомерную Нелли Карееву — генеральскую невестку.

Из кабинета врача вышла равнодушная сестра:

— Кто следующий? Проходите!

Нелли робко перешагнула порог. Варвара Петровна в белом халате и белой круглой шапочке стояла у рукомойника спиной к двери и мыла руки. Привычным тоном сказала:

— Присаживайтесь. На что жалуетесь? — И, обернувшись, узнала Нелли. — Ах, это ты, голубушка! Что случилось? Заболела?

Нелли захныкала:

— Горе у меня, Варвара Петровна. Муж бросил. Миша. Что мне делать? Что делать?

Семейные неприятности Нелли не произвели на Варвару Петровну большого впечатления. Не торопясь вытерла полотенцем руки, поправила шапочку, села за стол.

— Советовала я тебе уже не раз, да все без толку. Сама виновата.

Нелли разревелась:

— Разве я Мише — враг? Я ему как лучше хотела… Я люблю его…

Варвара Петровна перебила:

— Э, матушка! Любовь должна жить помогать, службу нести помогать. А разве любовь, когда она под ногами путается, вперед идти мешает? Офицеру такая жена нужна, чтобы и в мирные дни, и в бою рядом шла. Ты на себя посмотри: такая ты жена?

— Так я молодая, мне повеселиться хочется…

— Мороженое, матушка моя, хорошо в меру да после обеда, а не натощак. Так и веселье. Праздному человеку какое веселье!

— Хорошо вам — вы врач. Везде работа есть. А я лесомелиоратор. Что в городе буду делать?

— Было бы желание, — смягчилась Варвара Петровна. — Давно есть план озеленить наш городок. Средства уже отпущены. Вот и берись. Зазеленеют молодые сады вокруг казарм и офицерских домов, цветники землю украсят. Спасибо скажут тебе наши воины.

— Не справлюсь я…

— Справишься, — поднялась Варвара Петровна. — Поможем. С мужем твоим побеседую. Хотя, по правде сказать, я бы на его месте не так с тобой поступила.

— Только вы это ему не говорите, — робкая улыбка пробилась на заплаканном лице Нелли.

— Ладно, промолчу на сей раз. Ну, иди, а то больные ждут.

— Глаза у меня не заплаканные? — спохватилась Нелли, оглядывая кабинет врача: нет ли зеркала.

Варвара Петровна улыбнулась:

— Блестеть начали. Слезы тебе на пользу.

Нелли прижалась к Варваре Петровне:

— Какая вы милая. Дайте я вас поцелую.

Бочарова проговорила с напускной суровостью:

— Когда сады вокруг вырастут, под яблоней и поцелуемся.

Пожалуй, спокойней других провел остаток ночи Леонид! Щуров. Лена сказала Верховцеву, что любит другого и выходит замуж. Очень хорошо! У Лены — гордый, твердый отцовский характер, и, раз сказав, она не отступит. Верховцев опоздал по тревоге, нарушил приказ командира дивизии. Взыскание ему обеспечено, и, по всем признакам, строгое. Тоже неплохо! Это, несомненно, отразится на репутации Верховцева. В командиры роты пробраться ему пока не светит. Все идет гладко: спать можно спокойно!

Несмотря на столь благоприятное течение событий, в душе Щурова все же копошился червячок: слишком уж хорошо и легко получилось. А опыт говорил: если слишком легко, ищи трещину.

Этот червячок заставил Щурова подняться пораньше и погнал на рынок за цветами. Пышные тюльпаны, которые он сторговал у какой-то женщины за пятнадцать рублей, были чудесны.

В половине десятого утра (в девять Орлов обычно уходит в штаб) Щуров был у заветной двери. Открыла Акулина Григорьевна. Не выспалась ли старуха, или встала с левой ноги, но слишком уж хмуро глянула на раннего гостя, нехотя пропустила в столовую.

— К тебе, Олена! — и ушла на кухню, сердито грохнув дверью. Щуров давно примирился с тем, что старуха его недолюбливает, и не обратил внимания на ее выходку. Главное было там, за белой дверью, а там все в порядке…

Лена вышла непричесанная, бледная, с припухшими глазами. Если бы Щуров был человеком чутким, внимательным, не так уверенным в себе, он не мог бы не заметить, как равнодушно скользнул взгляд девушки по букету. Но Щуров ничего не заметил.

— Вчера ты была великолепна! — начал он, протягивая цветы. — Ты всех очаровала. Поговорила с Верховцевым?

Лена смотрит пристально, в упор.

— Что ты так на меня смотришь? Не узнаешь? — попробовал пошутить Щуров.

— Начинаю узнавать…

— Я не понимаю. О чем ты? Что у тебя на сердце?

— Камень у меня на сердце.

— Камень? — запнулся Щуров. Мысль заработала лихорадочно: случайно ли пришло на ум Лене это слово? — Какой камень?

— Тот, что ты положил на пути Верховцева.

— Не понимаю! Это недоразумение. Сплетня. Я знаю, чьи это интриги. Давай поговорим…

— Нам не о чем больше говорить.