Кареев нахмурился:

— Командир полка запретил допускать условности.

— Ты пойми, — начал горячиться Верховцев. — Заставить сейчас солдат рыть траншеи в полный профиль — это украсть у них успех, завоеванный таким трудом, таким потом. Несправедливо.

— А поступить так, как хочешь ты, — значит украсть у солдат веру в своего командира.

— Михаил! Я люблю и уважаю тебя… — начал снова Верховцев, но Кареев перебил:

— Ты сам знаешь, что в боевых условиях следует рыть в полный профиль. Ведь на войне так роют. А мы обязаны учить солдат в обстановке, приближенной к боевой.

— Устав не запрещает мне творчески подходить к решению задачи.

— Это не творчество, а рецидив условностей в обучении, с которыми мы боремся…

— Я хочу облегчить солдатам их тяжелый труд, — перебил Верховцев.

— Просто желание избежать трудностей, достигнуть показного успеха.

Верховцев вспыхнул.

Неожиданно рядом раздался знакомый голос:

— Здравствуйте, товарищи лейтенанты!

На гребень поднялись полковник Орлов и командир роты капитан Щуров. Орлов обратился к Верховцеву:

— Как марш?

— На место пришли раньше указанного срока. Отставших и с потертостями ног нет. Взвод занимает огневую позицию по обратному скату высоты с отметкой 182,6. Одно отделение выдвинуто в лощину, где вручную оборудует окопы.

Орлов посмотрел на карту:

— Позвольте, позвольте. Почему вы решили выдвинуть отделение?

— Ознакомившись с местностью, убедился, что такое выдвижение отделения даст возможность надежно прикрывать дорогу. Кроме того, улучшится маскировка, увеличится дальность действительного огня.

— Проверим! — и полковник пошел по высоте. — Скат. Дорога… Понятно! — и обернулся к следовавшему сзади Щурову: — Ваше мнение, товарищ капитан?

По выражению лица Орлова Щуров догадался, что полковник одобряет инициативу Верховцева:

— Считаю, что лейтенант принял правильное решение.

— Верно, — согласился Орлов. — Личному составу взвода передайте, что я доволен их действиями на марше.

— Слушаюсь, — взял под козырек Верховцев.

Уже собравшись уходить, Орлов неожиданно обернулся:

— А какой глубины окопы будете отрывать?

Верховцев смутился, невольно оглянулся на стоящего рядом Кареева.

— Траншеи буду… отрывать, — начал неуверенно и замолчал. Лицо Орлова стало настороженным.

Вдруг Верховцев совсем неожиданно для себя проговорил:

— Траншеи буду отрывать в полный профиль.

Щуров с нескрываемым удивлением посмотрел на Верховцева.

— Правильно! Это очень важно, — одобрил Орлов. — А со временем как?

— Приму меры, чтобы выполнить в срок.

— Хорошо. Действуйте!

Начальство ушло. Верховцев и Кареев некоторое время стояли и молча смотрели друг на друга. Юрий подошел к товарищу и крепко пожал руку.

Как всегда, внезапно появился Веточкин. Марш достался ему нелегко: начальник клуба — потный, красный, чуть даже прихрамывает, но не унывает и полон энергии.

— Кто первым пришел?

— Верховцев! — кивнул Кареев в сторону Юрия.

— Так и знал! — одобрительно воскликнул Веточкин и сразу принял решение. — По радио полка оповестим. Часть должна знать своих героев!

Сняв очки, повалился на траву:

— Ну и маршрутец, скажу я вам.

— Тебе бы, Виктор, в танковой части служить. Сел в машину — и айда! — шутя посоветовал Юрий.

— Правильно! Но разве сразу сориентируешься на местности? Был у меня друг, так он воздуха боялся, в авиационное училище идти не решался. И не пошел.

— И что же?

— Попал в десантную часть. Теперь не только летает, но и вниз головой с самолетов прыгает. Так-то бывает.

— Не повезло, — заметил Кареев.

— Хорошо не повезло. Он уже подполковник, а я все еще старший лейтенант.

Верховцев рассмеялся:

— Он к звездам ближе. Прямо с неба их хватает.

— Как сказать. Один мой сослуживец говорил: «Не хватай звезд с неба, лучше получай их из рук начальства». А начальство резонно рассудило: с неба ты звезд не хватаешь, — значит, они тебе не нужны. Вот такая-то наша клубная жизнь! Как генеральский погон…

— То есть? — не понял Кареев.

— Изгибов много, а просветов нет. Ну пойду. — Веточкин встал, надел фуражку, поправил на носу очки и уже на ходу бросил: — Полковник того и гляди сюда явится. А я не люблю попадаться на глаза начальству, когда не все сделано, что положено.

Широко раскинулось голубое небо с легкой белой рябью у самого горизонта. Теплая земля пахнет полынью, солнцем. Все располагает к мечтам, настраивает на лирический лад.

— Юра, — заговорил Кареев, — есть у меня один вопрос к тебе.

— Что такое?

Кареев пожевал стебелек травы:

— Почему ты редко к нам приходишь? Сторонишься как-то…

Верховцев не ожидал такого разговора. Сказал уклончиво:

— Ты для меня в полку самый близкий человек.

— День рождения у Нелли был, а ты не пришел.

Верховцев угрюмо посмотрел в сторону.

— Не хочется мне говорить на эту тему.

— Нет, уж давай прямо, без экивоков, помнишь, как в училище было.

Училище! Годы дружбы и нерушимой верности. Как братья! Роднее братьев — друзья!

— Хорошо! Скажу откровенно. Редко у вас бываю потому, что стараюсь не встречаться с Нелли. С первого дня невзлюбила она меня… Конечно, я сам виноват. Сболтнул тогда лишнее…

— Твоей вины нет. От безделья это у нее. Я сам себя ругаю. Чувствую, что давно пора с ней решительно поговорить, да, видно, характера не хватает. Не любил бы — проще было бы. А то люблю…

— Я этого не понимаю, Миша. Никакая любовь не заставила бы меня отступить от своих правил.

— В книгах только так просто. А вот когда полюбишь, то узнаешь, как трудно идти наперекор любимому человеку.

Юрий не согласен с товарищем. Нет, не так думает он о своей любви, о своем будущем с любимым человеком.

— Любовь должна подымать человека, как крылья птицу. Когда я думаю о своей будущей жене, я всегда вижу ее рядом с собой. Какое счастье пройти жизнь с женой-другом.

Кареев с улыбкой смотрит на воодушевленное лицо Юрия. Заметив это, Верховцев нахмурился:

— Почему улыбаешься?

— Ты так горячо говоришь, и мне кажется, что Нелли права.

— В чем?

— Все твердит, что ты в Лену влюблен.

Верховцев поправил портупею: разговор явно ему не по душе.

— Откуда она взяла?

Кареев пожал плечами:

— Женщина! — Его веселил сосредоточенный вид Юрия. И добавил: — По правде говоря, это не трудно заметить.

Но слишком уж мрачным стало лицо Юрия, и Михаил участливо спрашивает:

— Тебе неприятно, что я говорю об этом?

— Неприятно, что говорит Нелли.

— Не хмурься. Не буду больше. И Нелли не будет.

Участливые нотки в голосе друга смягчили Юрия. Заговорил уже другим тоном:

— Никому бы не сказал, а тебе скажу. — И, помедлив, признался: — Люблю Лену. С того самого первого дня, когда шел к вам и увидел ее. Так еще не было. Наваждение какое-то…

— И она тебе симпатизирует.

— Нет, нет, что ты! Ошибаешься. Еще недавно мне казалось, что можно всего достигнуть, если твердо знаешь, чего хочешь, если ясно видишь цель. А теперь мое счастье зависит от воли и желаний другого человека. И я ничего не могу сделать: только ждать, надеяться. Порой мне кажется, что ей весело со мной, она радостна и оживленна. И я счастлив. Но приходит другой, и ее глаза загораются таким огнем…

— Я понимаю. Так было и со мной, когда ухаживал за Нелли. Боялся, сомневался… Потом решился, сказал, и она ответила «да».

…Плывут над миром неторопливые, словно из сливок сбитые, белые облака. Застыла в воздухе стрекоза, и на ее слюдяных крыльях и изумрудном тельце вспыхивают и переливаются искры. Пахнет разогретой землей, сладковатой горечью трав. Как большая любовь земли, идет по полям и лесам лето, все приветствуя и благословляя.

XII

Как-то вечером Верховцевой позвонила Клавдия Петровна Устинова. Анна даже не узнала ее голоса: в трубке он звучал молодо и звонко: