Теперь настало время улыбаться Москалеву: и его приятелю командир «дает прикурить».

— Как вы думаете, товарищ старшина, — продолжал Верховцев, — огорчится отец Терехова, если узнает о таком конфузе?

Подопригора даже вздохнул:

— Для бывалого солдата це нож в сердце.

Терехов не выдержал:

— Товарищ лейтенант! Не пишите отцу.

— И не собираюсь писать. Зачем фронтовика тревожить?

— Я слово даю!

— Как, товарищ старшина? — посмотрел Верховцев на помкомвзвода. — Сдержит рядовой Терехов свое слово?

— Я так думаю, шо вполне.

— Ну что ж! Посмотрим.

Верховцев отпустил солдат. Глядя им вслед, Подопригора проговорил убежденно:

— Дошло!

XI

Над головой — синее, вымытое и высветленное небо, под ногами — черная, не просохшая после ночного дождя земля, а дали такие просторные и открытые, что, кажется, шел бы и шел по чудесному нашему миру, удивляясь и радуясь его красоте и ясности. Но за плечами карабин, на боку подсумок, саперная лопата и противогаз, а команда одна:

— Шире шаг! Не отставать!

Лица солдат красно-серые от усталости, потные гимнастерки прилипли к спинам, сапоги стали пудовыми, а все нет привала. Солдаты искоса вопросительно поглядывают на шагающих по обочине Верховцева и Подопригору: «Когда же?»

Но командир взвода идет легко, свободно. Сразу видно: лейтенант — спортсмен хороший! Отличное настроение сегодня у Верховцева. И всем понятно, чем оно вызвано. Не много времени прошло, как он в полку, а взвод не узнать. Выходит взвод, как говорит Подопригора, «на правильную линию». Трудный марш, а ни одного отставшего, ни одной потертости ног, ни одного унылого взгляда. Можно радоваться!

Впрочем, это полправды. Есть у лейтенанта Верховцева еще одна причина радоваться. О ней не знает ни Тарас Подопригора, ни пронырливый Москалев, ни одна душа во взводе, в роте, в полку. А дело житейское: лежит в кармане у лейтенанта письмо. Все необыкновенно в письме: и конверт, и бумага, на которой оно написано, и буквы до самой последней малой черточки. Надо напрягать всю силу воли, чтобы поминутно не вынимать его из кармана.

И впрямь необычное письмо — оно от Лены Орловой!

Коротенькое, даже сухое:

И все письмо. Но как мало надо человеку!

Под стать лейтенанту бодро идет и Подопригора — старый пехотный волк. Хотя бы капля пота выступила на его лбу. Помкомвзвода то выйдет вперед, чтобы с фронта посмотреть, как движется взводная колонна, то отстанет и пойдет в хвосте, вглядываясь в лица левофланговых: все ли в порядке? Железный человек. И солдаты, глядя на старшину, забывают, что карабин нестерпимо давит плечо, сапоги жгут пятки, а лопата бьет по бедру.

Подопригора, поравнявшись с лейтенантом, зашагал ровным, размеренным шагом. Верховцев вынул из кармана носовой платок, вытер лоб:

— Трудный денек выдался!

— Куда трудней, — степенно согласился Подопригора. — Тридцать километров по пересеченной местности! Помню, в сорок четвертом за Минском гитлеровцев гнали. Тоже жарко було!

Верховцев оглянулся на взвод. Хорошо идут! И, любуясь солдатами, проговорил:

— А ребята — молодцы! И Москалев, и Терехов вон как шагают.

Такое признание командира для Подопригоры — как добрый шматок сала для чумака.

— В лучшем виде, як огурчики. Молодой народ и в бою ще не був, а надежный.

Взвод подошел к высоте. Верховцев раскрыл планшет с картой.

— Северо-западная опушка леса. Высота с отметкой 182,6. Правильно.

Верховцев и Подопригора обошли высоту. Широко лежит перед ними поле с черной бахромой леса у самого горизонта.

Верховцев еще раз глянул на карту:

— Здесь позиция нашего взвода?

Подопригора через плечо офицера посмотрел на карту, оглядел местность:

— Як раз!

У подножия высоты тянулись траншеи. Верховцев стал на бруствере.

— Отлично роторные машины поработали. Нам только усовершенствовать траншеи осталось.

По складу своего характера Подопригора был несколько привержен к старине. В глубине души штык и винтовку он уважал больше автомата, а пехотную лопату считал надежней бульдозера или землечерпалки. Но сейчас, посмотрев на траншеи, признал:

— Техника — велыке дило!

Верховцев еще раз прошелся вокруг высоты, оценивая позицию, указанную командиром роты.

— Слева лощина. Здесь может незаметно накапливаться «противник». Товарищ гвардии старшина! Как вы считаете: удобно ли будет нам помогать соседу огнем? И кто нам поможет?

— Да, загвоздка. На Украини так кажуть: хоть круть верть, хоть верть круть.

— Какой же выход?

— Начальство позицию определило, — дипломатично заметил Подопригора.

— А если другое решение принять? На местности-то нам видней.

— Само собой, — нерешительно согласился Подопригора.

— Если так поступить: два отделения займут позицию, указанную командиром роты, а третье выдвинем на скат слева, чтобы оно огнем перекрывало лощину. Как ваше мнение?

Подопригора не был скор на решения. Снова и снова прикидывал в уме все сказанное офицером. Убедившись наконец в правильности замысла командира взвода, повеселел:

— Вполне! Так краще буде! — Но о чем-то вспомнил и заколебался: — Тильки…

— Сомневаетесь?

— А як капитан Щуров посмотрит?

Верховцев ждал этого — ведь помкомвзвода служака старый, порядки знает.

— Мы решение правильное принимаем?

— В самую точку, — не мог не признаться Подопригора.

— А это — главное! — и Верховцев улыбнулся молодо и задорно. Помкомвзвода устремил на него не то строгий, не то задумчивый взгляд.

— Что вы на меня так посмотрели, товарищ старшина?

Подопригора неожиданно смутился (Верховцев еще не знал за ним такой особенности):

— Дуже вы на своего батька похожи. Светлой души був человек. Солдат понимал…

Отец! Всякий раз, когда в памяти вставал образ отца, боль холодила сердце.

Никогда больше не увидит он умные родные глаза, улыбку. А как много хотелось бы сказать ему, спросить совета, просто пойти рядом…

— Рассказывали мне, что вы отца моего из Одера вынесли, — проговорил Верховцев.

Помкомвзвода нахмурился:

— Довелось. Пониже Штеттина було. Там наш полк реку форсировал.

Как ярки в памяти те дни! Время идет быстро. Свершаются большие и малые дела, новые люди вокруг. А только вспомни — и снова…

…Ночь на Одере. Сквозь тяжелые рваные тучи порой пробивается зеленоватый осколок луны. Рыбьей чешуей блестит холодная река. Мрачные сосны подступили к самому берегу. Тихо и пусто.

Но обманчива тишина. Пристальней вглядись в причудливые силуэты прибрежных кустов и увидишь под маскировочными сетками орудия, танки, самоходки, реактивные минометы.

По лесным путаным дорогам с потушенными фарами пробираются грузовики с боеприпасами и понтонами, санитарные автобусы, полевые кухни. Скрытой напряженной жизнью живет наш берег Одера: войска готовятся к форсированию.

Командир полка полковник Верховцев смотрит на часы, выходит на берег реки. Пора! И первая лодка бесшумно спускается на воду. В ней — автоматчики, связисты с катушками кабеля и аппаратом. Верховцев дает знак, и лодка осторожно отчаливает. Напряжены лица сидящих в ней солдат, скользит и быстро погружается в черную воду кабель. Связист, нагнувшись к аппарату, приглушенным голосом передает:

— Достигли середины реки. Все в порядке!

Нет, не все в порядке! Внезапно вырвавшись из темноты, окутывающей вражеский берег, стремительная ракета врезалась в ночное небо и повисла над рекой. Еще несколько «фонарей» появляется в воздухе и мертвым светом освещает все окрест. Сразу становятся отчетливо видны и плывущие по реке лодки, и саперы, спускающие на воду понтоны, и скопление пехоты на нашем берегу. Заговорили вражеские пулеметы, минометы, пушки. Переправу обнаружили.