— А в замыкающих крепко окопались, — усмехнулся полковник и закончил уже серьезно: — Недавно пошли мы на такую меру: послали к вам помкомвзводом лучшего сверхсрочника полка гвардии старшину Подопригору. Теперь командиром взвода назначен лейтенант Верховцев. Надо вытягивать взвод! Я уверен, что взвод будет первым не только по номеру, но и по делам своим. Товарищ лейтенант! Принимайте взвод.

Высокий лейтенант вышел вперед:

— Слушаюсь, товарищ гвардии полковник.

Старшие командиры ушли. Лейтенант Верховцев прошел вдоль строя. Какие молодые, открытые, красивые лица! Как вопросительно и заинтересованно смотрят они на него! Сколько недель, месяцев, может быть, лет жить с ними, службу служить!

— Вольно! — скомандовал лейтенант. Проговорил весело: — Прав полковник: таким молодцам отставать не положено! Как вы считаете, товарищ гвардии старшина?

— Так точно, товарищ лейтенант, — отчеканил Подопригора. Но после паузы, уже не по-уставному, с кислой миной заметил: — Не с той ноги хлопцы шагають.

— Дело поправимое. Ногу возьмем.

— Возьмем, — неуверенно согласился Подопригора и машинально смахнул со лба крупные, как виноградины, капли пота — следствие пережитых треволнений.

X

Лето. Сосновый бор. Лагерь…

Просторны июньские дни от подъема до отбоя, но как наполнены они службой, как до последней минуты учтены в недельном расписании боевой и политической подготовки. Только поворачивайся!

…Пугая Терехова возможными неприятностями по случаю частого «хождения за молоком», Москалев, как говорится, словно в воду смотрел. На стрельбище все случилось именно так.

На огневом рубеже — первая смена. Спокойно, пожалуй, даже слишком спокойно наводит карабин рослый, могучего телосложения солдат Сущев. Уверенно прицеливается Ласточкин. Быстро и споро выполняет положенные приемы Москалев. Только Терехов никак не может приладиться, неуверенно, рывком дергает спусковой крючок.

Результат обычный: все мишени поражены, за исключением тереховской. Три его пробоины ушли книзу, за «молоком».

Верховцев подозвал Терехова:

— Что случилось?

Рука солдата самочинно поползла к затылку, но остановилась на полпути.

— Карабин у меня такой…

— Бывает! — с непроницаемым (поверил или нет?) выражением лица проговорил Верховцев.

Взяв у Терехова карабин, офицер вышел на огневой рубеж, не спеша лег. С напряженным вниманием следят солдаты за каждым движением командира. Даже Москалев, попытавшийся было одним глазом подмигнуть Терехову, заметил озабоченные лица товарищей и понял, что сейчас не до шуток. Но больше всех взволнован Подопригора. Как-то получится у лейтенанта? Не осрамится ли молодой Верховцев? Отец стрелял метко. А сын?

Лейтенант не замечает всего этого. Неторопливо, будто бы происходит это не под перекрестными взглядами солдат, а наедине с карабином, прицеливается. Тишина. Огонь! В центре мишени — три пробоины.

Подопригора с облегчением вздохнул, солдаты зашушукались. Передав карабин Терехову, Верховцев заметил:

— Хороший карабин. Бой точный. Вы при наводке не волнуйтесь, не дергайте спусковой крючок, не торопитесь. Рука тогда крепче и глаз зорче. Настойчивей тренируйтесь и отлично стрелять будете.

— Так, так, — закивал головой Подопригора. — Первое дело — в душе твердость иметь. Решишь — выйде! И выходыть — хоть кров з носу!

Но энергичная формула сверхсрочника не убедила солдата. Едва офицер отошел в сторону, как Терехов обратился к Подопригоре:

— Товарищ гвардии старшина, а вдруг рука сорвется?

Подопригора насупился:

— По якому праву вона зирветься? Чулы, шо командир казав? Уверен! Ценить надо. А вы разные несерьезные слова произносите.

— Я понимаю. Буду стараться…

— Це правильный разговор. Вин приятное впечатление оставляет.

Подошел Москалев. Без обычной усмешки и по всем признакам чистосердечно заключил:

— А новый взводный деловой!

Но Подопригора не стал распространяться и лишь значительно пробасил:

— Само собой!

На плацу идут занятия. Солдаты маршируют, перебегают, переползают. Слышны команды, мерный топот сапог. Командиры отделений тренируют солдат.

Улучив удобную минуту, Подопригора подошел к лейтенанту Верховцеву. Неловко переминается, в лице необычайная напряженность. Офицер, успевший уже изучить повадки своего помощника, спросил:

— Трудности есть?

— Трохи есть.

— А точнее?

— Кое-хто коныки выкидуе.

— А еще точнее.

— Можно и точнее. Обучав я вчера солдат по-пластунски переползать. Бачу: Москалев вид робе, шо ползе. Я ему кричу: рядовой Москалев, вы мне разные фигуры не показывайте, а плотнише до земли прижимайтесь. А вин в ответ: «Зачем казенное обмундирование портить?»

— Ясно. Ну, а остальные?

— Да и Терехов. Теперь, каже, старайсь не старайсь, а в солдатах славы не заслужишь. Другое дило на войни. Там и героем можно було стать…

— Бойкий какой!

— И про батька своего все рассказывает. Батько его орденом Славы награжден.

— Славой отца гордится. Это хорошо! — и Верховцев приказал: — Зовите их сюда!

Подопригора зычным басом, каким отдается только команда, крикнул:

— Рядовые Москалев и Терехов, срочно к командиру взвода!

Солдаты переглянулись, поправили пилотки, подтянули ремни и бросились к командиру:

— Товарищ лейтенант! По вашему приказанию…

— Как занятия идут, товарищи?

— Все в порядке, товарищ лейтенант, — и солдаты по выражению лица офицера пытаются догадаться о причине их вызова.

— Э, да у вас, рядовой Москалев, обмундирование потерлось — начал офицер. — Видно, прав был один солдат, когда говорил, что в классах лучше заниматься, чем на местности. По пластунски, например, в спортивном зале одно удовольствие переползать. Полы паркетные. Ползай сколько хочешь, и обмундирование казенное целехоньким останется.

— Непонимание одно, — вставил Терехов. — Какая на паркете учеба!

Но Москалев, насупившись, молчит. Ему не по душе, что разговор принял такой оборот. А Верховцев как ни в чем не бывало продолжает:

— И вы, рядовой Москалев, считаете, что учиться надо в обстановке, приближенной к боевой?

Москалев сумрачно посмотрел на улыбающегося приятеля и невнятно пробормотал:

— Конечно… считаю… И в уставах сказано.

Верховцев обернулся к Подопригоре:

— А ведь правильно товарищ Москалев говорит. И на уставы ссылается.

— Що касается теории, то вин усвоил, — угрюмо признал Подопригора.

Москалев стоит потупясь, стараясь не замечать иронических взглядов Терехова. Верховцев продолжал:

— Как же так получается, рядовой Москалев? В теории одно, а на практике — другое?

— Товарищ лейтенант! Не допущу больше…

Терехов улыбается. Ему не грозит такой разговор. Всем известно, что переползать по-пластунски он мастер. Но вот Терехов заметил, что старшина бросил в его сторону свирепый взгляд. Солдат присмирел. В эту самую минуту к нему и обратился офицер:

— Почему у вас, рядовой Терехов, вид озабоченный? Какие вести из дому? Отец, мать здоровы?

— Так точно! Здоровы.

— В армию-то, наверно, вас хорошо провожали. Отец, пожалуй, обед праздничный устроил.

— А как же! Он у меня кавалер ордена Славы. Всю войну прошел.

— Какой же наказ вам дал?

Терехов насторожился.

— Обыкновенный. Чтобы службу нес правильно, себя соблюдал. Насчет врагов упомянул: если придется, дескать, так, чтобы… их… Одним словом, чувственно говорил, проникновенно.

Верховцев снова обернулся к Подопригоре.

— Как вы думаете, товарищ гвардии старшина, а ведь хорошо, что отец Терехова не знает, что сын его наказ забывать стал?

Солдат испуганно посмотрел на командира.

— Как так забывать? Я батино слово во как помню!

— Не очень крепко, если службу военную пустяком считаете. О подвигах говорите, а не подумали о том, что отличники учебы и есть герои мирных дней.