— Нет, нет, мать, про дачу не стоит говорить. Я уже и сруб заказал, участок выбрал… Далековато, правда, но место по красоте нашей деревне не уступит.
Евдокия разговор прекратила, поняла — не убедишь сына. Настойчивость его известна. Только от этого как-то горько стало на душе, и обида тяжелым камнем легла.
Григорий Никитович появился на другой день, когда Сергей с невесткой уже на работе были. Сбросив в коридорчике туфлишки свои, грязью замызганные, и подмигнув Полине Егоровне, он в зал неслышно прошел, ладошку лодочкой протянул Евдокии.
— Не ждали в гости?
Евдокия улыбнулась.
— Да какие ко мне гости в городе? Я и не знаю тут никого. Сын бы не жил, поди, и дорогу не знала бы.
Григорий Никитович тоже засмеялся, довольный, наверное, вопросцем своим неожиданным, заговорил быстро:
— А вот и ошиблась, дорогая Евдокия Лукинична. Мне вот понадобился автограф ваш на память. — И из бокового кармана бумажку достал, развернул и на стол положил, накрыв ладошкой.
— Какой такой авто… — Евдокия на слове этом точно поперхнулась, на Григория Никитовича с удивлением поглядела.
Григорий Никитович взгляда этого не выдержал, голову вниз опустил — на макушке лысина сверкнула, — проговорил:
— Одним словом, роспись ваша нужа на бумаге вот этой…
— Какая такая роспись? — Теперь Евдокия фразу до конца произнесла.
— Как бы вам объяснить покороче, а? Вы вчерашний разговор наш с Сергеем Николаевичем помните? Ну, насчет дачи? Ну, так вот… Чего дело в долгий ящик откладывать, а? Я сегодня подумал и решил: хорошо, что Евдокия Лукинична в городе оказалась, оно и кстати. Лес-то мы для дачи в своем управлении выписываем. На сына оформишь — завтра скандал разразится, мол, начальник для себя в первую очередь старается. А на вас оформили — вроде святое дело делаем: солдатской вдове помогаем. Любому ревизору рот заткнем…
— Ты бы, милок, меня в эти дела не втягивал, а? — попросила Евдокия.
— Да что вы боитесь? — Григорий Никитович по комнате заходил. — Какой грех-то в этом? Подумаешь, десять кубометров осины! Неужели мы права не имеем своему начальнику продать? Сами посудите, Сергей Николаевич, можно сказать, на работе сгорает, каждый день с семи утра и до поздней ночи для производства старается, а потребовалось ему гнилье — иди на лесоторговый склад, в очередь становись, унижайся… Авось не бесплатно, а все как полагается, ряд по ряду, по лавочке. — И снова засмеялся.
Евдокия вздохнула тяжело, ручку, протянутую Григорием Никитовичем, приняла с опаской, точно ей в руку острую бритву давали, в бумажке несколько закорючек поставила. Грамотей-то она известный, в школе только две зимы училась, и когда расписалась, даже довольна собой стала: слава богу, одолела.
Григорий Никитович бумажку опять в карман аккуратно спрятал.
— Вот спасибо, вот спасибо. Только вы, Евдокия Лукинична, об этом нашем с вами дельце сыну не говорите. Ни к чему ему лишнее беспокойство…
Григорий Никитович бесшумно в коридор выпорхнул, рукой помахал сначала Евдокии, потом Полине Егоровне.
— Ну, я слинял. — И с тем за собой дверь захлопнул.
Евдокия, наверное, с минуту глазами удивленно моргала от этих последних слов, потом на диван уселась, задумалась. И на душе брезгливость к себе появилась, точно она жабу холодную в руки взяла. Выходит, ее Григорий Никитович облапошил. Ведь если с делом разобраться, лес-то им в управлении небось не для дач дают, а на дела какие-нибудь важные, государственные. На квартиры, скажем, или постройки какие. Выходит, она, Евдокия, вроде воровки какой оказалась, бумажку эту подписав, будто в карман к кому залезла. На такие дела, хоть и для сына родного, идти неслед, а?
Но вечером, когда Сергей домой вернулся, сказать о случившемся побоялась: а вдруг сыну настроение испорчу перед самым радостным днем? Так подумалось.
День рождения сына праздновали через два дня в ресторане. Евдокия, узнав об этом, вроде и повздорила со снохой, дескать, уж куда лучше дома, в семейной обстановке, в зале стол накрыть для гостей, попотчевать продуктами домашними, песни попеть… Но Ростя — всегда спокойная, приветливая — замолкла надолго, точно поперхнулась, а потом заговорила резко:
— Что ж нам дома тесниться? У Сергея и положение, и возможности есть по-человечески день рождения справить. Да и мне хлопот меньше: в ресторане все приготовят и уберут.
— Да ведь дороговизна какая, Ростя! — воскликнула Евдокия.
— Нам, мама, стесняться не следует. Да и гостей много будет: Сергея сослуживцы, друзья, мои тоже. Где их рассадишь?
Может быть, она и права, сноха, в самом деле, чего тесниться, и Евдокия успокоилась.
В ресторане ей понравилось. Зал на втором этаже, укромный вроде, но вместительный, человек на пятьдесят стулья расставлены, паркет сверкает. А посуда — господи! — вся точно серебром покрыта. И оркестр марш заиграл, когда Сергей с матерью и женой появились.
Гости с мест повскакали, в ладоши захлопали, а Григорий Никитович, точно пружиной подброшенный, навстречу с места кинулся, с поклоном низким затараторил:
— Дорогой Сергей Николаевич! В этот радостный для всех нас день…
Кое-кто из гостей начал усаживаться, стульями задвигали, платьями зашуршали. Григорий Никитович речь свою прервал, по бутылке вилкой застучал, требуя тишины, и смутившиеся своей неучтивостью люди опять встали.
А Григорий Никитович продолжал:
— …В этот радостный для нас день мы желаем, чтобы корабль нашего управления всегда плыл под вашим руководством, чтоб на капитанском мостике всегда находились вы и, как опытный лоцман, вели его по спокойному руслу…
Самые нетерпеливые захлопали в ладоши, Григорий Никитович облобызал Сергея, поцеловал в щеку Ростиславу, к старухе бросился, наверное, тоже поцеловать хотел, а Евдокия лицо к сыну отвернула, и Григорий Никитович чмокнул куда-то в шею. Но, видимо, заместителя этот жест Евдокии мало смутил, он схватил рюмку со стола, со звоном чокнулся с Сергеем.
— За успехи во всех ваших начинаниях, Сергей Николаевич!
Молодой мужчина, рядом с Григорием Никитовичем сидевший, из-под ног кожаный баульчик выхватил, протянул ему, и Григорий Никитович, точно фокусник, громко замочками щелкнул, части ружья вытащил, моментально собрал его и Сергею Николаевичу подал.
— Вот, подарок от меня вам, Сергей Николаевич! Знаете, что здесь написано: «Ружье не мажет, мажет охотник».
Некоторые из гостей захохотали, некоторые закричали «браво», у сына довольное лицо засветилось радостью.
— Златоуст, да и только, — сказал пожилой мужчина со шрамом на лице, видать, фронтовик, но Григорий Никитович бросил на него косой взгляд, и тот осекся, отвел глаза в сторону.
Евдокия нагнулась к снохе, спросила тихо:
— Да он что, Сергей, охотником стал?
— Чудачка вы, мама! Дареному коню в зубы не глядят, — ответила Ростя.
— Больно дорогой подарок. Небось рублей семьсот стоит? За такие деньги иной мужик месяца три пашет.
Ростя недовольно передернула плечами, но ничего не ответила.
Видимо, ружье Григория Никитовича сигналом послужило: подарки посылались один за другим. Евдокия глядела на все эти подношения круглыми глазами, и тревога за сына все нарастала, острой болью отдавалась в груди.
Наверное, от выпитой водки сын сидел раскрасневшийся, немного рассеянный, восторженно глядел на гостей, на мать. Но вот и он заметил встревоженный взгляд матери, и когда забухал оркестр, а гости сорвались с места, чтоб танцы открыть, Сергей тихо спросил:
— Не нравится, что ли, мама?
— Не нравится, ага, — вздохнула мать. — Уж больно щедры к тебе люди… Боюсь, не корысть ими движет, нет?
— Значит, бойтесь данайцев, дары приносящих? — спросил Сергей и опять довольно захохотал. — Ты не переживай, мама, сын твой ни на маковую росинку авторитет свой не уронит…
Евдокия опять не все поняла из того, что говорил сын, но почувствовав, что за довольным смешком этим Сергея тоже угадывается тревога, сжалась в комочек.