Предисловие

Предлагая вниманию читателя эту книгу, я думаю о том, что в России как, может быть, нигде сильна связь литературы с землей. Имеется в виду не только мощная, мирового уровня, деревенская проза, но и довольно значительный по объему и значимый для общественного сознания пласт литературы, как бы продолжающий, конкретизирующий деревенскую прозу. Очень стремительно изменяется жизнь, потому-то и есть насущная потребность для писателя не только «отразить» ее ход, не только запечатлеть ее картины и коллизии, но и объяснить наше время — нам и наше время — времени будущему. Это как бы свидетельства очевидцев, а то, что свидетельства художественные, только усиливает их внутреннюю точность, расширяет охват материала.

Эту книгу написал прозаик и очеркист Владимир Топорков. Такая аттестация, может быть, и не вызовет у читателя некоего дополнительного интереса, но дело в том, что автор книги — партийный работник, первый секретарь райкома партии. Искушенный читатель, да и иной критик готовы, вероятно, к тому, что под этой обложкой встретят они некие слегка беллетризованные «Записки…». Нет, это книга прозы, не требующая никаких скидок, никаких оговорок на то, что автор-де пробует себя и т. д. Тут другой случай: ничего автор не «пробует», а просто работает в жанре прозы, и работает, на мой взгляд, достойно.

Предваряя эту книгу рассказом об авторе, я преследую такую цель: пусть читатель соотнесет образ автора, вполне документальный, и его творчество. В таком соотнесении есть немалый смысл для человека читающего, не праздно относящегося к литературе. А смысл этот прост: литературой только то и может быть, что для писателя есть дело его жизни.

С Топорковым мы часто видимся — то в Москве, когда он приезжает по делам, то в Липецкой области, куда уже приезжаю я, в Добром — старом хлебосольном селе. Мы познакомились лет двадцать пять назад. Я в ту пору работал корреспондентом в «Литературной газете» и приехал на Орловщину, на родину своего отца. Точнее, это была уже не Орловщина, а Липецкая область, что, как известно, была рождена методом «отчуждения», или отмежевания — у каждой из центрально-черноземных областей отрезали по куску земли: у Тамбовской, у Воронежской, у Орловской, получилась область Липецкая, ныне очень крепкая и гостеприимная, — на следующий день в старое село Семенек припылил красный «Москвичок» с редактором районной газеты — молодым, улыбающимся и чем-то озабоченным. Ну чем был озабочен редактор, понятно без слов: шел сенокос, на носу была уборка, газетные материалы давались в номер прямо с колес, каждый час был на счету у всякого сельского жителя, не только у редактора, — а тут корреспондент из Москвы прикатил! Ну чего надо корреспонденту? А вдруг собирается тряхнуть район и напечатать что-нибудь такое… Ничего негативного я писать не собирался, даже не думал — все-таки приехал на родину своего отца, в места, где и сам в детстве жил, учился, где обитали мои родичи, где находилась тогда бабушка Лукерья Федоровна — человек очень мною любимый. Не таил я ничего худого, но приезд редактор районки воспринял как-то настороженно.

Кончилась встреча с редактором тем, что мы с ним запомнили друг друга, а потом и подружились.

Судьба Владимира Топоркова сложилась следующим образом — после газеты он пошел работать в райком партии, был третьим и вторым секретарем, потом председательствовал в Становлянском райисполкоме и уж затем был избран первым секретарем райкома в Добровском районе. На моих глазах написал первый свой рассказ, потом книгу — она вышла в Воронеже, затем еще одну книгу, что тоже вышла в Воронеже. Этот сборник — первый, что видит свет в столице.

Жизнь Топоркова, как и работа, — вся на виду, в селе все всегда на виду, никуда от взора людского не спрячешься. Как-то я задумал написать о Топоркове. Когда взялся за материал, то уже повнимательнее, с точки зрения постороннего наблюдателя постарался посмотреть, что же за жизнь у Владимира Федоровича Топоркова, как она расписана. Жизнь его оказалась насыщенной больше, чем я ожидал — иногда бывает так нашпигована разными заботами и делами, что Топорков даже не замечает движения, самого тока дней — бегут они без счета, один день за другим, один за другим, и нет никакого продыха, так можно ведь без остановки вкатиться и в старость.

Как написать захватывающий очерк о секретаре сельского райкома партии, который большую часть своего времени проводит в «уазике», мотаясь по полям, а вечером подбивает итоги в кабинете, засиживаясь там допоздна, а уж потом садится за стол и пробует написать хотя бы несколько строчек рассказа.

Сюжет такой жизни, в общем-то, один: работа, работа и еще раз работа. До головной боли, до щемления в сердце, до стона, до седьмого пота. Причем в основном это работа не с бумагами, от общения с коими потом перед глазами скачут электрические блохи, цифирь и буквы, — это работа с людьми. Разные люди! К каждому свой подход. Порой с ними трудно, очень трудно, в жизни, в работе. Но в творчестве эта нервная трата обернется таким необходимым писателю разнообразием человеческих характеров и воздастся за все муки сторицей.

Даже беглое знакомство с такими рассказами В. Топоркова, как «Поздний хлеб», «Перекати-поле», «Напарники», «Школа на пригорке», «Дукат», открывает читателю разнообразие человеческих типов, как правило, простых сельских тружеников. Однако не хотелось бы называть их «простыми людьми», ибо они отнюдь не простые люди, если служат нам примером, укрепляют в нас желание не поддаваться фальши, пошлости, учат сострадать и любить, стойко переносить невзгоды.

У Топоркова имеется некий психологический сцеп, который позволяет ему всегда держаться в сборе и почти всегда из тьмы дел выбирать одно, наиглавнейшее, может быть, и неприметное на первый взгляд, и не самое главное на нынешний день, но завтра оказывающееся самым главным; не выполни его — обязательно завалится что-нибудь крупное, а дело, которое все время мозолит глаза и потому кажущееся главным, откладывает, ибо, как потом оказывается, не оно главное… К главному делу Топорков припластовывает другие, стержневые — вокруг каждого стержня много мышц, потяни все это — и покатится гигантская повозка. А район — да еще такой, что примыкает к областному центру, — действительно схож с гигантской повозкой, у которой все детали, все части должны быть подогнаны друг к другу, все должно быть вовремя смазано, подремонтировано. Чтобы эта повозка не скрипела расшатанно, чтобы с колес не слетали обода — это же живой механизм, управлять им необычайно трудно, — за повозкой надо постоянно следить.

Когда Топорков принял район, то дыр в повозке было больше чем достаточно, многие годы не выполнялся план, убыток составлял 91 миллион рублей. План по свекле не выполнялся, например, одиннадцать лет подряд. Хлеб был в загоне… Хлебный район брал иногда всего по три, максимум по четыре центнера зерна с гектара. Где такое видано? Да на богатых урожайных землях! Но все это было, было, было!

Огрехи, огрехи. Как выполнить план по той же свекле? Топорков объехал поля: посажено вроде бы достаточно, но многие участки оставлены без присмотра, вместе со свеклой растет цепкий, способный удавить все живое бурьян, вода никак не подается — есть только то, что дает небо, другого питья у свеклы нет. Душу бы этой земле, доброе сердце и добрые руки! Но ни души, ни сердца, ни рук…

Непросто было Топоркову — и печаль, случалось, накатывала на него и отчаяние. Тем более что в прежнем руководстве района люди разуверились и Топорков попал в некую мертвую зону — тень прежнего руководства падала на него.

Можно было, конечно, сделать ставку на новую технику, на обилие удобрений и высокосортных семян, на «попутный ветер», который всегда сопровождает нового руководителя в первую пору (я имею в виду отношение обкома, некий «карт-бланш», который всегда дается, когда человек вступает в должность), но Топорков пошел по другому пути — сделал ставку на людей. Везде, во всех делах главное — это человек, считал он, главнее быть не может.