Первым не выдержал Илюха.

— Вот что, — сказал он Гришке, — это тебе не на корабле, флотская твоя душа, на клотике чай пить. Здесь работа серьезная. Уж лучше я упаду, но больше тебя на полок не пущу. Понял?

— Понял, — буркнул Гришка и отправился к бабам перетаскивать на другое место веялку.

Но хорошей работы не получилось и дальше. В полдень повалил снег, белым покрывалом укрывая молотилку, людей, снопы, солому. Илюха не успевал протирать лицо полотенцем: снег мешал ему равномерно подавать снопы.

Но, пожалуй, самое тягостное настроение было у меня. Злил Серый Фриц, который еле переставлял ноги, словно у него, как у деда к непогоде, разболелась поясница. От голодухи — ведь я уехал в поле без завтрака, — в животе словно на телеге катались. Выручила тетка Варя. В обед, усевшись на кучу свежей соломы, она крикнула:

— Гришка, Гришка, слезай с коня, чем угощу-то!

Упрашивать меня не надо было. Развернув узелок, тетя Варя наделила меня сначала большим соленым огурцом, от которого шел приятный укропный запах, двумя нечищеными картофелинами, а потом вытащила из-за пазухи краюху хлеба. У меня потекли слюни, задурманило в голове.

Два дня назад Иван Сергеевич приказал выдать молотильщикам, как он сказал, «аванец» — по полпуда смолотой в Синявке ржи. И хотя никакой команды из райкома не было и план хлебозаготовок не выполнили, председатель на свой страх и риск рассудил правильно: не дай сейчас людям хлеба — слишком долго на тяжелой работе не протянут.

«Дождались, сынок, — говорил мне дед, стряхивая с ватника мучную пыль, — теперь мы с тобой заживем — кум королю, сват министру. Целый пуд муки на двоих нам с тобой отвалили. Вот схожу в город, дежу отскребу и такой хлебец заквашу — от одного духа до потолка прыгнешь».

— Он силен, твой дед, на обещания, скупердяй чертов, — сказала мне тетка Варя, — не видит, что внук совсем отощал. Ему только свое на уме — паровоз чтоб на парах стоял. Пока солнце взойдет, роса очи выест. Съешь-ка моего хлеба, оно и ждать легче будет.

Ох, права была тетка Варя. Как конфеты, что иногда приносила мне мать из райцентра, получив пенсию за отца, показался хлеб с припеченным капустным листом. Съев краюху, я почувствовал, как тяжелым медведем наваливалась на меня дремота.

К вечеру разыгралась настоящая метель. В снежной пляске пропадали и молотилка, и стог соломы, сильно выросший за день, и люди. Потянул ветер и по полю белыми полосами растекалась поземка. Когда чуть стемнело, работать стало совсем невозможно, да и бессмысленно. Отволгшая хлебная масса не промолачивалась, часть хлеба шла в полову.

Когда мы уезжали с поля, метель завывала диким зверем. Ленька с места пустил Хвылю галопом и скрылся в темноте. Через минуту ускакали и Витька Грач, и Колька Мирон. Моего же Серого Фрица, казалось, ничто не касалось. Отрешенный, брел он по полю, оставляя глубокие темные следы на свежем снегу.

Как я задремал, сказать трудно. Может быть, меня разморила уплетенная за обедом горбушка духовитого, с полынной горечью хлеба, а может быть, Серый Фриц своей размеренностью укачал меня, как младенца в колыбели, но я очнулся уже на снегу, а мой злодей, наверное, вспомнив на секунду свою немецкую молодость, резво сиганул в сторону и скрылся в темноте.

Позор на мою голову страшный! Вернись я сейчас на конюшню один, без лошади, — завтра завязывай глаза и убегай из деревни от насмешек сверстников. Но это еще полбеды. Была причина посерьезней. Черт знает что может с ним случиться, с этим Серым Фрицем! Вдруг на него волки нападут и раздерут на части, тогда что? На секунду я представил, как в нашу избу входит участковый милиционер Кузьмин в своей черной шубе, с наганом на поясе и говорит деду Петру:

— Ничего не попишешь, Петр Макарович, дружба дружбой, а табачок врозь. Собирайся: родной внучек тебя до тюрьмы довел.

Горькие слезы наполнили мои глаза. Что-то надо было делать. Поминутно вытряхивая из стареньких валенок снег, я сначала поплелся по следу Серого Фрица, благо он пока не был занесен. Но вскоре убедился, что одному мне лошадь не найти. Идти было тяжело, глаза застилала снежная пелена.

Я знал, где-то сзади меня возвращались по нашему следу колхозники с молотьбы. И повернул назад.

Наверное, минут пятнадцать брел я снежной целиной, конские следы метель сгладила, как утюг складки, наконец услышал впереди голоса. Значит, я брел все-таки точно.

Плотной гурьбой, как на богомолье, шли женщины. А впереди — его я узнал в темноте сразу — шагал Илюха Минай.

— Дядя Илья, — заголосил я, — у меня лошадь убежала…

— Ну и что? — не останавливаясь, буркнул он.

— Упал я с лошади. Ведь пропадет конь-то…

Илюха приостановился, снял шапку, вытер ею снег с лица.

— А мне какая печаль? — загнусавил он. — У тебя убежала, вот ты и ищи. Я по такой круговерти с тобой блудить не намерен. В прошлом году вот так поднялась метель, а Алешка-тракторист в «Новый свет» надоумился, сгинул ни за понюшку табаку. Только на четвертые сутки у реки в снегу нашли.

Я заголосил громче. Подошедшие бабы начали уговаривать Илюху.

— Помоги ты парню, Илюша, — просила тетка Варя, — все равно ведь по деревне до полночи шляешься.

— Вот потому и помогать не буду, — упирался Илюха, — меня, может, в гости ждут…

Никто, конечно, не ждал Илюху в гости. Жил он на краю деревни один, похоронив недавно мать. Но уж таков был противный этот человек — сказал как отрубил.

— Ну и черт с тобой, — выругалась тетя Варя, — не человек ты, а гниль настоящая. Пойдем, Гриша. А вас, подруги, — обратилась она к женщинам, — попрошу зайти к деду Петру, сказать.

Место, где я очутился в снегу, приметил по большой черной глыбе, вывороченной осенью трактором. Отсюда нам надо было идти влево, туда уходил след Серого Фрица. Сейчас, конечно, его уже не было видно.

Метель по-прежнему выла, залепляя лицо снегом.

Заметно похолодало, перехватывало дыхание; на бровях холодной сосулькой застывал снег.

— Не иначе к реке мерин ушел! — прокричала мне тетка Варя. Она шагала впереди, я ковылял сзади.

Мы остались одни, бабы повернули в сторону деревни.

Теперь уже трудно вспомнить эту ночь во всех деталях. Не знаю, сколько времени брели мы, как тетя Варя угадывала направление, но к реке мы вышли. Где-то здесь стояли три скирда сена, уложенные летом. Лошади давно, с начала осени, проторили к ним тропы, объедали их со всех сторон, и скирды торчали на лугу как грибы-мухоморы. Наверное, сюда и подался голодный Серый Фриц. Да вот как найти те скирды?

Силенки совсем покинули меня. Присев прямо на снег, я сбросил валенки. Внутри их намерз от таявшего снега лед. Закоченевшими пальцами я пробовал отодрать льдинки от валенок, но руки меня не слушались.

— Гришка, ты где? — закричала тетя Варя.

От ее крика я встрепенулся, всунул ноги в валенки, попробовал подняться — и не смог.

Вернулась тетя Варя.

— Ты что ж, орел, совсем раскис?

— Тетя Варя, миленькая, дай я немножко на снегу посижу. Ты иди, ищи Серого. Я чуть-чуть посижу и пойду по твоему следу.

— Нет, Гришка, ты это брось. В один момент погибнешь. Задремлешь через минуту — тут тебе и конец. А ну-ка давай руку.

Она схватила мою руку, с силой потянула. Поднявшись, я с трудом сделал шаг, потом второй. Поддерживаемый тетей Варей, я плелся, как больной, шатаясь из стороны в сторону. Но я понимал: если еще раз присяду на снег — больше не встану.

Стог сена возник из темноты неожиданно. Встал большой темной массой поперек нашего пути. С порывом ветра донеслись до нас кашель и хруст снега.

— Кто там?! — истошно закричала тетя Варя.

— Подходи ближе, Варвара, — по голосу я узнал деда Петра.

Какие-то неведомые силы влились в наши ноги, и мы, не сговариваясь, бегом ринулись к скирде. Дед стоял с подветренной стороны, деловито отряхивая ватник от снега. Но самое главное — рядом невозмутимо хрумкал сеном мой злодей Серый Фриц.

— Тетя Варя, мы спасены! — заорал я во все горло. — Понимаешь, спасены…