— Вот и не угадала. — Бакланов снова широко улыбнулся. — Как раз Булатов и выступил первый против Пересядько!

— Кто же дал Валентину рекомендацию, кроме Пышного?

— Да кто-то из рыбокомбината.

— Но как же так? Булатов — и вдруг против Пересядько?!

— В том-то и дело! — усмехнулся Александр Егорович. — Семен Антонович так взял его в шоры, что Пересядько побагровел весь от стыда и злости. И тебя вспомнил Булатов: «Певчая, говорит, хотела добра Пересядько, хотела, чтобы он учился. Какой же из него коммунист, когда он не только книг, а даже газет не читает! Лишь копается в своих моторах и не видит, как жизнь вокруг меняется». Ох, и дал ему Булатов жару! Пересядько выскочил из парткабинета как ошпаренный. А Пышному бюро сделало предупреждение.

«Вот это да! Прямо-таки ошеломляющие новости. Ай да Булатов!»

…Из больницы меня выписали в субботу вечером. За мной пришли Игорь и Шура. Они принесли мое старенькое, видавшее виды пальто. Выйдя на улицу, я замерла, словно зачарованная. Небо, только мгновенье назад тихое, темное, глубокое, как омут, вдруг ожило, завздыхало, заколыхалось, и по нему пробежала огненная волна, за ней — другая, весело плещущая серебром. И, будто догоняя друг друга, погнались за этой волной торопливые валы, играя всеми цветами радуги. Полнеба озарилось зеленовато-голубым таинственным пламенем. Фосфорические полосы переливались, чередуясь каждое мгновение, — то алые, то голубые, то зеленые. Полосы извивались, то угасая, то вновь ярко разгораясь. Высветленные пламенем, голубели острые вершины ближайших сопок и далекие гольцы. Звезды над головой стали рубиново-красными. Великолепное, буйное пиршество красок завершилось тем, что пламя мгновенно охватило все небо, дрогнуло и неожиданно свилось в причудливую угасающую спираль. И тут же сказочная феерия повторилась снова. Северное сияние! Боже, какая красота!

— Ну, довольно, пошли, — сурово сказала Шура, взяв меня под руку, потянула в ту сторону, где был ее барак.

— Почему это мы идем к тебе? — недоуменно спросила я.

— Иди куда ведут, — нарочито грозно сказала Шура.

Недавно прошел обильный снегопад. Сугробы подбирались к верхушкам заборов. Мы с трудом двигались по глубокому рву. Было светло — дорогу озаряли лучезарные сполохи.

Наконец-то мы добрались до Шуриного барака. Игорь взял меня под руку. Шура открыла дверь… Коридор, комната Шуры… Но что это?.. Мы проходим дальше! И тут я вспомнила слова Игоря о том, что у нас будет двухкомнатная квартира. Значит, он поменялся с Аллой и Сашкой!

— Ты довольна? — опросил Игорь.

— Игорек, дорогой, еще бы!

Я оглянулась — комната заново побелена, выкрашена, чистота невообразимая! Во второй комнате — широкая тахта, стеллаж с книгами, столик с приемником, тем самым, который мы когда-то купили в складчину… На полу — пушистая медвежья шкура. Ноги буквально утопают в ней. Где же Игорь сумел раздобыть такую шикарную тахту и такую богатую медвежью шкуру?

Счастливая, блаженная улыбка не сходила с моего лица.

— Жаль вот только, что стола круглого нет, — сказала я.

— Он тебе здесь и не нужен, — вмешалась молчавшая до сих пор Шура, — хватит и одного, на кухне. А вот здесь будет стоять кроватка для малыша…

Я едва сдержалась, чтобы не заплакать. Присев на тахту, спросила у Игоря:

— Где ты добыл все это богатство?

— Тахту привезли из Владивостока еще в августе: стояла на складе. Я хотел сделать тебе сюрприз. Но раз уж ты угодила в больницу раньше срока, мы с Сашкой решили поменяться квартирами именно сейчас. И вот вдвоем с Шурой мы все сделали, как видишь.

— Как чудесно! Скажи, Игорь, неужели Аллочка не возражала?

— Что ты! Она даже сама намекнула об обмене! Бабушка Бакланова помогала еще, а медвежью шкуру нам подарил Ваня Толман.

— Ну, познакомилась с квартирой? Тогда идем, покажу тебе «моего» мальчугана, — предложила Шура.

— Какого еще мальчугана? — не поняла я.

— Того самого, которого выхватили у меня прямо из рук Толманы. Пока мы переругивались в больнице, они все потихоньку оформили и, счастливые, явились с документами. Главврач чуть в обморок не упал: «Как же так, ведь я уж было решил рекомендовать мальчика Воробьевой и соответствующую бумагу в райисполком написал. Хитро вы обошли всех!» А Ваня стоит и бормочет: «Зачем, однако, ходить, суметь? Возьмем с Натальей малышка, назовем его Зеня. Любить будем!..» А сам так и сияет от счастья.

Вскоре мы были уже у моего барака и зашли к Толманам.

Наташа счастлива! Правда, ей довольно трудно приходится — навыков нет. Шура принесла Наташе материал на распашонки, одеяльце.

Как только Наташа принялась купать малыша, я не могла от него глаз отвести — чудесный парень! Пришла Дуся. Оказывается, она каждый день забегает помочь Наташе выкупать Женьку.

Когда Женька заболел, у Толманов не закрывались двери. Пришлось вывесить записку: «Женя чувствует себя хорошо. Просьба не тревожить».

Месяц пролетел очень быстро. А десятого февраля у меня родилась дочь… На улице мела страшная метель, мы с Игорем еле добрели до рыбокомбинатовской больницы. Меня приняли и положили в палату. И тут я вдруг услышала доносившийся из коридора знакомый голос: это был Пересядько. Вероятно, он пришел за женой. Одной в этакую метель домой ей не добраться — вокруг кромешная тьма.

Невольно я стала свидетельницей их разговора.

— Собирайся быстрей, темнеет! — сказал Валентин тревожно.

— Я не могу уйти — роженицу привезли.

— Тебе за это сверхурочные платят, что ли?

— Опять ты о плате, о деньгах! Мы ведь, кажется, договорились…

Пересядько перебил ее зло и запальчиво:

— Подумаешь, роженица!.. Пусть рожает себе на здоровье в портовой больнице. И еще — я ухожу от Булатова!..

— Стыдись, Валентин! Это же малодушие! В партию не приняли, обидели. Так, что ли? А ты не сдавайся, снова готовься, опять напиши заявление…

— Ну, это уж ты брось! На коленях умолять не намерен! Не будет этого!

— Не будет?.. Эх, Валя, Валя… Ну ладно, мы еще поговорим об этом. А теперь мне надо идти.

А мне так и хотелось крикнуть: «Пусть себе уходит!» Но от сильной боли я только прикусила губу. А когда боль немного утихла, я почувствовала, что кто-то ласково поглаживает мне волосы. Открыв глаза, я увидела склонившуюся надо мной жену Валентина.

— Скоро все кончится, все будет хорошо, очень хорошо, — шептала она.

И вновь невыносимая боль… Я забылась.

И вот у меня — дочка. Дочка!!!

— Вы просто молодчина — сказала мне утром врач. — И девочка у вас прелесть — беленькая, хорошенькая!

А потом ко мне без конца шли друзья и знакомые. Всем хотелось увидеть Аленку — так мы с Игорем назвали дочурку, — но врач не разрешала выносить ее. Я же говорила, улыбаясь:

— Не бойтесь за нее, доктор, покажите. Она у меня закаленная. Вместе с мной прошла огонь и воду!

Аленке подарили коляску. Ее смастерил Толя Пышный. Вручая подарок Игорю, он сказал шутливо:

— Когда нам понадобится, отдадите, ладно? К тому времени Аленка ваша вырастет.

Я чувствовала себя особенно счастливой каждый раз, когда ко мне приходил Игорь. Я немного стеснялась его — очень неважный вид был у меня. Но я знала, что Игорь не обращает на это никакого внимания, знала, как дороги ему я и Аленка. Как-то я спросила его:

— Интересно, что ты делаешь без меня дома, один?

— Хожу из угла в угол и мечтаю, кем будет наша Аленка…

Я попросила сестру принести девочку, чтобы показать ее Игорю.

Он долго-долго смотрел на нее, потом сказал:

— Вся в тебя.

— Что же это наш «крестный отец» не идет? — спросила я.

— Да!.. — спохватился Игорь. — Батя опять сорвался!

— А что случилось?

— Дело вот в чем. У Лешки теперь крепкий актив; он группу прожектористов организовал…

— Но при чем же тут Булатов?

— Подожди, не перебивай. Ты ведь знаешь Семена Антоновича. Прочел он заметку в стенгазете, в «Полундре». Наверно, крепко задели его в ней. Когда пришел к нему по какому-то делу Лешка, Семен Антонович не дал ему и слова сказать, треснул кулаком по столу, да как заорет: «Путаетесь тут под ногами! Работать надо!» А Лешка спокойно из кабинета Булатова направился прямо к Бакланову и вернулся вместе с ним. Сейчас Бакланов и Булатов вдвоем сидят и «мирно беседуют»… Да, трудный человек Семен Антонович.