— Так… — Секретарь прошел к столу, сел в кресло и принялся перебирать какие-то бумаги. — Та-ак… — повторил он и, найдя наконец нужный документ, торопливо пробежал по нему глазами. — А как вы считаете, Воробьева честный человек? — спросил он.

— Было б здорово, если бы все были такими!..

Секретарь с досадой пожал плечами.

— Она отца отняла у ребенка, разрушила семью… Согласитесь, что понятие «честный человек» как-то не вяжется с ее поступком!

Я не на шутку разозлилась, крикнула запальчиво:

— Наверно, о людях вы судите только со слов Булатова!

— А почему бы и не судить? Булатов, правда, крутой человек, но выводы его не лишены объективности.

— К сожалению, у нас еще не перевелись ханжи с их нравоучениями. А девушку — затравили!.. И Воробьеву тоже травят. Разве можно оставлять без внимания все это? Уму непостижимо — довести человека до самоубийства! Где это видано! Райком должен выявить виновных и наказать их!

Я вышла из кабинета взволнованная, с чувством горечи и обиды.

Домой я шла медленно — все пережитое за день тяжелым грузом легло на плечи. Дома меня уже ждали: Шура топила печь, а Ваня Толман с увлечением разделывал зайца.

— Однако, Ивановна, долго работаес. Я узе мало-мало успел на охоту сбегать, а ты вот когда присла…

Обычно я любила, когда ко мне заходил Ваня. Но сейчас я ни о чем не могла думать — из головы не выходил разговор с секретарем райкома, несчастная девушка, ее осиротевший ребенок… Я молча разделась и прилегла на тахту.

— Однако, что-то слуцилось, Ивановна? Зацем такая грустная? — спросил Ваня.

Шура тоже подошла ко мне.

— Ты где была? Опять стряслось что-нибудь?

— Была в больнице…

Шура испуганно вскричала:

— Что-нибудь с Виктором?

— Да нет, он уже почти совсем поправился. Там другая беда: умерла молодая мать, остался ребенок… — И я рассказала Шуре и Ване о том, что так волновало меня.

— Я возьму ребенка, — сказала вдруг Шура.

— Родные, однако, не отдадут… — начал Ваня, но Шура перебила его:

— Судом возьму! Довели до смерти человека. Да разве можно таким доверять жизнь ребенка!

— А как посмотрит на это Евгений? — спросила я.

— Уверена, что он не будет против.

ГЛАВА XX

Многие говорят, что я несдержанна, вспыльчива. «И чего ты всегда лезешь не в свои дела? — часто замечал мне Булатов. — Все равно лучше всех не будешь». А я и не хочу быть лучше всех. Просто я не могу спокойно пройти мимо ханжества, мимо безобразий, которые подчас творятся на моих глазах.

Бакланов как-то упрекнул меня:

— Вечные у тебя споры с Булатовым. И еще в райкоме нашумела. Научись держать себя в руках.

— Во-первых, Булатов давно уже просто не замечает меня, — возразила я. — Так что спорить с ним не приходится. А во-вторых, в райкоме я не шумела, напрямик сказала секретарю, что нельзя оставить без внимания историю с умершей девушкой…

— Скажи спасибо секретарю райкома, что он не влепил тебе по первое число!

— Поясно кланяюсь ему. А с каких это пор, Александр Егорович, вы стали таким ярым защитником Булатова? Кажется, не так давно точно за такую же позицию вы критиковали Пышного? Неужели изменилось что-нибудь? Сомневаюсь. Булатов остался Булатовым и командует, с вашей помощью, еще ретивее!

— Он и обязан командовать, на то Булатов и начальник порта. Почему же я должен умышленно не замечать то хорошее, что есть в нем? Он — отличный организатор и хозяйственник, прекрасно знает местные условия. Да и ты сама никогда не отрицала этого. Эх, Галина, Галина, горячишься, а многого еще не понимаешь. Сразу давай Пышного вспоминать. А я, между прочим, учусь у Булатова. Да-да, учусь! И кое-что подсказываю ему, если нужно.

— Тогда объясните мне, пожалуйста: меня не избрали в бюро, потому что молода, несдержанна и так далее. Правильно, согласна. А вот за что Шуру вывели из состава? Потому, что местечко Булатову понадобилось? И еще — почему вы рекомендовали Воробьевой разойтись с Минцем? Разве это преступление, если они по-настоящему любят друг друга?

— Вот что, Галина: я тебя готов внимательно выслушать и ответить. Но только не здесь. Давай-ка зайдем в парткабинет, а то ветер того и гляди с ног собьет. И еще ты простудишься. Пойдем, пойдем. Посидим в тепле, поговорим. Только, ради бога, не шуми, а то я в помещении от твоего крика совсем оглохну.

Мы пошли в новый клуб, где располагался и парткабинет.

— Ну вот, — сказал Бакланов, пропуская меня в кабинет и указывая на стул, — сядем рядком да поговорим ладком. Ну, продолжай, — улыбнулся он, усаживаясь за свой стол.

— Вы перебили меня. Я сейчас соберусь с мыслями.

— Ну-ну, соберись. Кстати, скажу тебе по секрету: сегодня Булатов схватил очередной выговор.

— За что же?

— За то, чтобы вашей милости жилось веселей. За этот самый клуб. Денег на него не давали, да и в плане строительства его не было.

— Значит, снова Булатов на обман пошел?

Бакланов раздраженно махнул рукой.

— Да ты выслушай раньше! У нас на счету были деньги на капитальный ремонт зданий. Но ремонтировать то, что весной нужно будет сносить, мы не собирались. Вот и решили — будем строить клуб. И в райкоме нас поддержали: «Стройте! Мы глаза закроем. Правда, если ревизоры нам их откроют, то вкатим выговора». И вкатили…

— Но как же так? Ведь с их разрешения строили!

— В том-то и дело. Когда Булатов начал строить клуб, в райкоме крепко закрыли глаза, а теперь вот Госбанк опротестовал строительство и райкомовцы вдруг удивились и большие глазки сделали.

— Значит, у нас не будет клуба?

— Как бы не так! Народ наш спасибо Булатову говорит, а в райкоме приняли поистине Соломоново решение — клуб признать незаконнорожденным, но коль уж он родился — узаконить, пусть живет.

Я рассмеялась:

— Неужели вы не вступились за Булатова?

Бакланов медленно встал, подошел к окну и, стоя спиной ко мне, глухо сказал:

— Пытался, конечно. Но, между прочим, и мне выговорок влепили. Но я все же спросил у секретаря райкома: «Вы считаете, что мы совершили преступление?» — «Ну что вы! — отвечает. — Замечательное дело сделали, люди вам благодарны будут. А что мы сегодня вас пожурили, так это к лучшему: разумнее будете относиться к государственным средствам». Вот ты, Галина, только осуждаешь Булатова, а он, прямо скажу тебе, — человек дела. И очень плохо, что вот таких «выговорков» у него полная обойма. И висят они на нем тяжким грузом. А он все же работает, да еще как! И если мы будем мешать ему, как те топляки на реке, то тогда — стоп машина! К чертям полетит вся работа!

Я не призналась Александру Егоровичу, что и сама во многом ценила Булатова. Да, все знали, что работник он прекрасный — энергичный, напористый, умный. Но беда вся в том, что булатовский корабль вряд ли сможет спокойно плыть по реке жизни: Семен Антонович сам засорил стрежень судьбы своей мелями, перекатами, топляками. Чтобы идти на всех парах, Булатову необходимо убрать прежде всего опасные топляки…

В самом деле, прав Бакланов, конечно! Но тогда почему же Булатов окружает себя такими темными людьми, как Карпухин? Почему он взял чужой лес на домики? Правда, все это он делал для людей. А как он относится к этим самым людям?

— Ведь он груб с рабочими! Разве вы не замечаете этого? — спросила я.

Немного помедлив, Александр Егорович ответил:

— Это верно, иногда Булатов бывает груб. Мы должны в таких случаях одергивать его. Но ты наверняка заметила, что за последнее время он изменился в лучшую сторону.

— Признаться, не заметила.

— И напрасно. Ты все ищешь, как бы придраться к нему, думаешь только о теневых сторонах его характера. А Булатов не любит пустой болтовни. Если надо высказать свое мнение, то выскажет его. Правда, случается, что говорит он резко и даже грубо, но есть люди, которые любого выведут из себя. Я вот думаю: если бы к его деловой хватке добавить теплоты и душевности, работа в порту пошла бы еще лучше. Главные качества Булатова — это размах и расчет. Он не терпит стандарта ни в чем! Плохо лишь, что суховат Булатов, что, кроме работы, ничего знать не хочет…