Сергей засмеялся:
— Я что-то не видел, Стахей Силыч, чтобы вас связывали и брили! Думаю, по своей охоте от бороды отказались. Чтобы красивее и моложе казаться, чтобы женщины оглядывались!
— А ну тя, Сергейка, к лешему. — Стахей Силыч обиженно поднялся. — Свернул на какое-то несерьезное легкомыслие… Ты лучше-ка в заграницах своих не забывай Урал и землю, коя выродила тебя на свет божий. И врагов упреждай: слышь, не цепляйтесь к нам, а то как поднимутся наши русские да все прочие российские народы, особливо казаки уральские, да казаки донские, да кубанские — костей не соберете, мол!
— Обязательно буду упреждать.
Попрощались. Проходя мимо избушки Стахея Силыча, Сергей всей грудью вдохнул соблазнительный запах вялившихся на бечеве лещей. От колыбели этот запах знаком и дорог. И — не удержался, подошел, снял двух, завернул в широкий лист лопуха. Оправдался: «Для Настуси! Так стала любить вяленую рыбу… Наверно, от беременности…»
Дверь в избушку была открыта, и Сергей увидел в ней деревянный топчан, низкий столик с закопченным чайником, засохший кусок хлеба. Возле стенки стоял, поблескивая никелем, новенький велосипед. Сергей улыбнулся. Старик плакался о забытой молодежью старине, а сам отказался от лошади, которую предлагало бакенщику пароходство, предпочел велосипед — коня, не просившего у казака ни корму, ни уходу. Тропы, что вела от избушки к поселку, в это лето, кажется, ни разу не касалось конское копыто, зато она изрядно укатана узорчатыми велосипедными шинами. Ох эти старики-слезомои!..
Не прошло и часа, как Сергей ушел от Каршина, а Стахей Силыч уже оказался возле амбулатории. Звенел велосипедным звонком под окнами, затянутыми марлей.
На порог вышел Сергей, до пояса голый, босой, зато топырились на нем новые командирские галифе. Удивился:
— Вы?
— Ага, я, матри. — Стахей Силыч не слезал с седла, одной ногой упираясь в землю, а другую поставив на педаль. — Настасья дома? Пусть-ка на один момент выйдет…
— У нее больная там… Сейчас. — Сергей скрылся в амбулатории и тут же вернулся. — Идет. А что случилось?
Настя вышла с Ольгой Калиевой. У Ольги — флюс, щека вздулась, искривив девчоночье лицо. Потупив глаза и прикрывая щеку ладошкой, она быстро просеменила мимо Стахея Силыча. Он проводил ее сочувственным покачиванием головы.
— Поди, из речки не вылазила, вот и простудилась… А девка будет — я те дам! Волосы — маманин ковылек, а глазыньками в Петьку. Глаза у Петьки были — м-м-м! — В подтверждение слов Стахей Силыч сильно звякнул звонком. — Девки в обморок падали, как глянет на какую… А привез чужую, ненапуганную, так она ж его и в тюрьму…
— Слушаю вас, Стахей Силыч, — напомнила о себе Настя и невольно покраснела под долгим взглядом Каршина, будто загорелась от своих рыжих, с краснинкой волос.
— Нравится? — улыбнулся сзади Насти Сергей.
— Хороша, чертушка, — откровенно выдохнул Стахей Силыч. — Красивая она у тебя, Сергейка, даже на сносях — я те дам…
Сергей обнял Настины плечи, туго обтянутые белым халатом, скользнул взглядом по «интересному положению», засмеялся и поцеловал в щеку.
— Скоро у нас будет человечек, похожий и на мамку, и на папку…
— Ну, Сережа! — еще пуще зарделась Настя.
— Не зазнавайся, жена… А красота, Стахей Силыч, — величина относительная. Древнеегипетскую царицу Нефертити тоже считали красивой, даже очень красивой, а ведь она брила голову. Представьте нынешнюю красавицу с бритым черепом!
Каршину не понравилось его предложение, и он нахмурился.
— Начитался ты, Сергей Павлыч, всяких разностей и мутишь людям разум… Настенька, я за тобой, голу́ба. С Бухарской стороны казах знакомый кричал, доктора просит. Мальчонка у него заболел крепко. Аул в трех верстах от берега, недалеко. Казах на таратайке приехал. Айда-ка, милая, докачу тя до берега на велосипеде, а там на бударке переправлю… Помочь надо человеку…
Настя вопросительно взглянула на Сергея. Он неопределенно пожал плечами: как знаешь, мол, Настюша, но ты ведь в таком положении…
— Не боись, Серега, я ее на багажничке тихохонько, легохонько…
— Хорошо! — согласилась Настя и пошла в амбулаторию, стаскивая с себя халат.
Стахей Силыч повесил ее маленький чемоданчик с медикаментами и инструментами на руль, Сергей помог Насте устроиться бочком на решетке багажника, пробежал немного за велосипедом, придерживая жену, и отстал. Стоял и смотрел вслед с обеспокоенной улыбкой. Настя держалась за плечи Стахея Силыча и оглядывалась на Сергея успокаивающе, с лукавинкой в больших темно-вишневых глазах: дескать, не волнуйся, видишь, как старательно пыхтит старый кавалерист, нажимая на педали!
Они скатились по Севрюжьему проулку к старице, а Сергей только теперь увидел, что стоит посреди улицы полуобнаженный, босой и что женщины, идущие к общему колодцу за водой, поглядывают на него озорно и насмешливо. Его это не смутило. Чувствовал себя сильным, счастливым, удачливым! Нарочно прошелся по дороге, загребая ступнями мягкую пыль. Может, больше никогда-никогда не придется вот так, босиком, пройтись по родной улице!
И вдруг ощутил, как в шелковистой мякоти пыли ступня коснулась чего-то острого. Он нагнулся и увидел бутылочный осколок. На ступне выступила кровь. Сергей насмешливо мотнул головой: какая нежность! В детстве его ноги, от зимы до зимы не знавшие обуви, зараставшие цыпками, и не почувствовали бы этой стекляшки.
Ополоснув под рукомойником ноги, Сергей прошел в Настино царство. Словно на грех, никак не мог найти ни йода, ни бинта, хотя и обшарил весь шкаф с медикаментами. Из уголка достал небольшую картонную коробку: может, здесь? Снял крышку. Что-то прикрыто чистым листком из ученической тетрадки. Приподнял его. Там — диплом об окончании Настей Уральской фельдшерско-акушерской школы. Под ним — ее паспорт, комсомольский билет, членские книжечки Осоавиахима и МОПРа.
Все это Сергей с удовольствием перелистал, перечитал. На самом дне коробки лежала пачка чистых конвертов, в каждом, чувствовалось, было что-то заложено. Верно, бес-искуситель подтолкнул руку Сергея, взял он эти конверты. И в каждом увидел исписанные Настиным почерком тетрадные листки, сложенные вчетверо. Вынул один, начал читать и тут же опустился на табурет, крашенный белой краской. Совершенно забыл, зачем сюда зашел.
Настя писала неведомому Артуру, писала и вкладывала в конверты, писала и вкладывала. Каждое письмо начиналось почти одними и теми же словами:
«Я люблю тебя, верю в тебя, я знаю, я убеждена, что ты чист, что ты не подлец… Внезапные обстоятельства помешали тебе сообщить свой адрес… Не допускаю, Артурчик, мысли, что с тобой случилось несчастье, что тебя нет в живых…»
Она вспоминала день их знакомства, их редкие, но счастливые, по ее мнению, встречи, когда он вбегал вдруг в общежитие, звеня шпорами… Вспоминала многое-многое, выворачивавшее Сергею душу. Оказывается, Настя даже стихи писала!
«Знаешь, Артур, а я стихи начала писать. Правда-правда! Говорят, у меня получается…»
— Кто, кто это тебе говорил?! — скрипнул зубами Сергей. — Мне ты ни разу об этом не сказала… Ух, как-к-кая же ты!..
А в письме — больше того:
«Несколько стихотворений я даже в газеты посылала, Артурчик. Смеешься? Сроду не подозревал во мне такой смелости? Я и сама удивляюсь. И ты знаешь что? Два стиха моих напечатала областная газета! Я ходила такая зазнавшаяся, страх просто! И никто об этом не догадывался. Потому что я не своей фамилией подписывалась. Знаешь, какая фамилия стояла под стихами? «А. Воскобойникова». Не сердись, что твою фамилию взяла…»
— Господи, какой же я олух царя небесного! — прошептал Сергей, вспоминая, что видел в газете стихотворение под такой фамилией.
Рвал глазами новые, новые строчки писем.
«А вот это стихотворение мне вернули. Говорят, слишком пессимистическое, упадническое. Разве человек только лозунгами живет? Вот оно. Читай, читай!
Прочитал? Ты-то, надеюсь, понял мой пессимизм?