- Тетя, застегни!

Самый маленький в группе еще не оделся, а уже тянет Тому к книжному шкафу,

- Тетя, ишку!

Тома не двигается: Стасик обхватил ее ногу, не отпускает. Ему бы только ласкаться. Когда она сидит, голову ей на колени положит, трется круглой мордашкой. Тая, вторая воспитательница, сердится: «Тома, ты мне Стаську не балуй. Ничего не могу с ним поделать!»

Тая на десять лет старше Томы. Строгая. Сведет широкие брови, прикрикнет - все у нее порядок знают. Один Стасик не слушается. Томин Стасик. Вот и сейчас - обнял ее ногу, кричит:

- Моя тетя!

И поднимается галдеж:

- Моя тетя Тома!

- Нет, моя!

- Моя!

Оденутся ребятишки, идут, полдничать. Столовая на остекленной веранде. Столики розовым пластиком крыты. Стульчики под стенкой.

- Каждый берет свой стульчик!

Волочат стульчики за собой, сталкиваются - не разойтись. А разойдутся, наконец, никак не могут в ряд у столов поставить.

Одна Лина стоит под стенкой, молчит, сопит.

- Лина, бери свой стульчик.

Не двигается. Нянька ее слонихой прозвала: неповоротливая толстуха, носик, глазки-щелки в щеках утопают, губы надуты. Ходит - переваливается, встанет - с места не сдвинешь. Когда Тома читает книжку, то ли слушает, то ли спит.

- «Го-го-го» - гогочет гусь…-прочтет Тома, все дети давным-давно о гусе забудут, другие книжки слушают, только Лина, спустя полчаса, вдруг скажет басом:

- Го-го-го!

Тома старается ее расшевелить - не получается. И ест слониха медленней всех, приходится ее подгонять.

После полдника - новая команда:

- Все бегут на горшочки!

Ребятишки гуськом тянутся в ванную, выложенную белым и голубым кафелем. Каждый берет горшок, ставит под стенку, садится надолго. Тома пристраивается рядом с ними на выложенном кафелем выступе стены. Теперь командуют дети:

- Тетя, пло кисаньку!

- Тетя, пло миску!

Ездят на горшках из одного конца ванной в другой, а Тома, чтобы угомонились, поет им. Потом Тома отдает новую команду: «Одеваться!» -и ребятишки бегут в вестибюль, к своим шкафчикам. Повытаскивают вое вещи сразу, сядут на пол, завалят себя и все вокруг разбросают - ищи, где чьи колготки, туфельки, Шапочки.

Одела одного - выставила за дверь: жди на скамейке. И так все двадцать. Из-под панамок, платочков чубчики выпустила. Лишнее время, конечно, но так детишки красивее. У Таи они как солдатики бритоголовые - платочки, панамки надевает в спешке, все волосы со лба забирает.

Тома в любую погоду водит ребятишек в парк. Парк далековато, Тая туда не водит, боится, как бы под машину не угодили. У Таи ребятишки играют во дворе. А во дворе совсем не то: впечатлений новых нет, песок влажный, все перепачканные, капризничают, вырывают друг у друга игрушки, требуют: «Масыну! Масыну!» А машин мало.

То ли дело на улице!

«Олена, запевай!»-скажет Тома, и поплывет над ясельной группой «Ласцветали яблони и глусы…» Дети помнят все песни, которые поет им Тома, но нет для них песни лучше «Катюши». Прохожие смеются: ничего себе ясли поют!

Сейчас будем переходить дорогу, - объявляет Тома. - Все смотрят под ноги.

- А ты меня не блосишь? - затянет вдруг кто-то, и сразу со всех сторон посыплется: -А меня? А меня?..

И в парке и по дороге к парку у Томы много знакомых: в одно время детей гулять водят. С ней непременно заговаривают, и Тома сияет - ребятишек его знают, любят.

- Смотрите, это березка, - говорит Тома, и все окружают деревце.

- Ну как, березка красивая?

- Класивая!

- А елочка нравится?

- Нлавится!

Все дети у Томы разговаривают, только Леночка, тщедушный такой комарик, ни «да» ни «нет» не скажет. Хнычет, хнычет… «Леночка, что у тебя болит?- Молчит кроха. Тома не сомневалась: не умеет говорить. Однажды вывела ее к отцу, а Лена как залопочет да так ясно, отчетливо! Тома присела перед ней на корточки: «Леночка, ты ли это!» Отец смеется, доволен. Рассказал: дома все стихи и песенки ясельные повторяет, но стоит только зайти чужому, и замкнется, слова у нее не выманишь. Разговорилась Леночка при Томе и с того дня перестала быть в яслях молчуньей.

Ясли круглосуточные, но многих детей родители по вечерам забирают. Остальных Тома укладывает спать. И любит она своих «круглосуточных» больше, может быть, потому, что ночью не спит из-за них, спящих на горшки сажает, губами касается лба и пугается страшно, если у кого-нибудь ей померещится жар…

8

Тома вышла на звонок, открыла дверь, но тут же поспешно взялась за ручку: перед ней стоял Виктор Волков. Не посторонилась. Смотрела, не понимая, как и зачем он здесь очутился, не собиралась его впускать.

- Миледи не меня ждала?

Он легко отстранил ее и вошел.

- Сюда нельзя, - предупредила его движение Тома. - Я на работе. Давай поворачивай.

С тонкой своей усмешечкой Волков подошел к вешалке, снял с себя, встряхнул, чтобы складки разгладились, и аккуратно повесил плащ.

- Уходи сейчас же! - потребовала Тома.

Волков не отводил от ее лица своего пристального насмешливого взгляда.

Тома демонстративно распахнула дверь. Придерживала рукой, чтобы сквозняком не захлопнуло.

- Я жду, Волк.

- Не крутите мне руки, миледи.

- Я на работе.

- А для меня не найдется работенки?

Тома смерила его взглядом - новые расклешенные книзу брючки, светло-голубая сорочка, вязаный жилет. Бросила с вызовом:

- Есть работа! Горшки мыть.

Он не спеша вынул запонки из манжет, аккуратно закатал рукава.

- Я готов.

Тома с силой толкнула дверь, щелкнул замок.

«Ну я тебе покажу, - подумала она. - Я тебе покажу!» - И повела его в ванную.

Волков посмотрел на горшки, усмехнулся и принялся перемывать их. Тома ушла к детям. Вернулась - он все еще мыл под краном горшки. Тщательно вымыл руки, долго вытирал серединой полотенца.

- Что прикажете дальше?

- На горшки сажать.

Он пошел за ней в спальню, понес горшки. Потянулся к ребенку, но Тома в последнее мгновение выхватила из его рук горшок.

- Тома… - Он никогда не называл ее по имени- все «миледи» да «миледи», в третьем лице, и она удивленно посмотрела на него. - Я осторожно, Тома… Я тебя прошу.

Она присела на низкий подоконник, смотрела, как ловко и бережно подхватывает он спящих ребятишек, подсовывает горшки, укладываем в постель и поднимает новых. Привалятся головенкой к его груди, обмякшие, тяжелые… «И это - Волк? - радостно недоумевала она. - Где же он настоящий?»

Они вышли из спальни, сели в коридоре на низкий диванчик, в разных его концах. Волков нарочито смиренно сложил на коленях руки, смотрел на Тому с затаенной усмешкой, послушный пай-мальчик, которого она, злая ведьма, не хотела впустить. И Тома смотрела на него допытывающе и чуть ли не виновато. Сказала негромко:

- Объясни, пожалуйста: зачем ты ходишь к нам, если с хулиганьем не порвал. Зачем сюда явился, зачем горшки мыл?

- Я делаю то, что мне нравится.

- Ты ходишь к нам, но не работаешь с нами. Со стороны наблюдаешь. А ведь кого-кого, а тебя мальчишки с первого слова послушали бы.

- Миледи хочет сделать из меня воспитателя? - он покачал головой.- Не выйдет.

- Тебе приятно, что мальчишки хулиганят?

- Они должны уметь постоять за себя. А вы хотите превратить их в ягнят.

- Перед кем постоять? Ты отдаешь себе отчет?

- Жизнь - темный лес. Никогда не знаешь, с какого дерева на тебя рысь прыгнет. Надо быть готовым. И развивать мускулы.

- Нет, ты волк, настоящий волк! - убежденно проговорила Тома. - Тебе в капиталистическом мире жить, не у нас!

- Агитация вам не к лицу, - укоризненно проговорил Волков. - Губу вы мне без слов разбили, миледи.

- Не забыл.

- Как можно!..- потешно-испуганно воскликнул он.

Около трех лет назад Волков явился в детскую комнату милиции по вызову. Пришел точно в указанное время, но Людмилы Георгиевны не застал. В комнате дежурила старая учительница, за столом инспектора сидела рыжая девчонка, лицо круглое, румяное, зеленоватые глаза широко расставлены. Расспрашивала встрепанного паренька лет двенадцати, записывала с его слов объяснение. Паренек угрюмо просил: «Ты про это не пиши, Тома, про это