не надо».

Волков подошел к столу, взял в руки стакан.

- Разрешите?

- Пей.

Он посмотрел стакан на свет, протянул пареньку.

- Ополосни-ка,

Мальчишка стремглав бросился исполнять приказание - видно, Волков был ему известен. Волков достал из кармана наглаженный носовой платок, вытер стакан снаружи. Тома подвинула к нему графин с водой. Он сунул руку во внутренний карман пальто, невозмутимо извлек из него поллитровку, налил водку в стакан, поднес к губам. Все трое оцепенели. Первая опомнилась Тома. Вскочила, кулаком выбила у него стакан. Из рассеченной губы Волкова потекла кровь. Он вытер кровь платком, небрежно кивнул мальчишке:-Стакан подыми. - Лицо его осталось бесстрастным. - Тряпку возьми. Подотри.-Волков не смотрел на мальчишку - сверлил взглядом побледневшее лицо Томы.

- Не будет ли миледи так любезна сообщить, зачем меня побеспокоили?.. Нет, ждать я не намерен: время - деньги. Старший инспектор в курсе. Я люблю аккуратность.

Повернулся, неторопливо прошагал к двери, бесшумно прикрыл ее за собой.

- Теперь он тебя убьет, Тома… - потрясенно сказал мальчишка.

На следующий день Волков явился снова. Людмила Георгиевна говорила с ним о последних его художествах, а он смотрел на нее, как прилежный ученик, и, вроде бы, молча с ней соглашался.

С того дня Волков стал регулярно приходить в детскую комнату по вечерам. Кивнет и сядет у печки, откинет назад голову, обведет всех насмешливо жестким тяжелым взглядом. Посидит молча и уйдет незаметно. Зачем приходил? Что ему здесь нужно? Этого не понимал никто.

Тома поднялась с диванчика.

- Пойдем, я запру за тобой дверь.

- У меня еще есть время.

- Уходи.

- Я прихожу и ухожу когда мне угодно.

- Ты не дома, придется считаться с другими.

- Считаюсь только с собственными желаниями. - Посмотрел на нее с ядовитой улыбочкой, предупредил вкрадчиво: - И всегда добиваюсь своего. К женщинам это тоже относится.

- Знаю. Девушки рассказывали, как ты вел себя с ними.

- Девушки? - Его тонкие губы брезгливо искривились. - Я знаю только одну девушку, и она передо мной.

- Дурак и пошляк.

- Благодарю, миледи.

- Не выламывайся, противно.

- Сама завела разговор.

- Пыталась понять, что ты за человек.

- Тебе хочется понять?

- Хочется - не хочется, а надо знать, с кем имеешь дело.

- Могу представиться,- Волков встал и каблуками щелкнул лихо. Склонил перед ней аккуратно причесанную на косой пробор русую голову. - Человек, который сам себя создал. - Он поднес к ее лицу большие руки - почти четырехугольная ладонь, короткие, необычно широкие, словно обрубленные на концах пальцы в твердых пожелтевших мозолях.- Этими вот руками…

- Перестань выступать, тошнит.

- А вот этого слова я физически не выношу. Прошу запомнить, миледи. Меня от него, как от теплого спирта, мутит. И нехорошо, некрасиво, когда девушка выражается,

- Ишь, какой нежный… Но ты не юли, прямо на вопрос отвечай. Зачем ты к нам ходишь, что высматриваешь? Или это можно - жить в двух враждебных лагерях? В гражданскую бывало: белым - белый пропуск, красным - красный. Что же, у тебя душа с двумя подкладками?

Волков пристально и недобро смотрел на нее. Первый отвел взгляд. Процедил, почти не разжимая губ:

- Замнем.

- Так я и знала! Ненавижу людей с двойным дном. И уходи, проваливай, оставь меня в покое.

- А не закаешься?

Он качнулся, выбросил вперед руки и, уперевшись ладонями в стену по обе стороны от Томы, почти пригвоздил ее к стене. Она рванулась и тотчас прижалась спиной к стенке: Волков был так близко, что она коснулась его грудью.

- Так-то, миледи. Не рыпайся.

- Отойди сей-час же, - тихо, бешено сказала Тома. И повторила: - Сейчас же.

Он опустил руки, выпрямился, и она быстро прошла в переднюю, сорвала с вешалки его плащ.

- Уходи!

Волков стоял в дверях, опирался плечом о косяк. Усмехался криво.

- Уходи, Волк.

- За что гонишь?

- За наглость.

- Будь на твоем месте другая… Но уточним: наглости не было. И еще одно обстоятельство уточним: не угодно ли миледи пойти со мной в ресторан?

- Еще наглость!

- Миледи ошибается. Посидим культурненько, поговорим. Брать столик?

- Иди ты к черту!

- Некрасиво, ох… Некультурно. Может быть, миледи предпочитает театр? Нет? Тогда филармонию? Кино? Эстраду?

- Не придуривайся. Отлично понимаешь: я никуда с тобой не пойду, никогда.

- А как же с перевоспитанием?

- Говорю, не придуривайся.

- Этот бифштекс мне не по карману?

- Я сейчас ударю тебя, - спокойно и ровно сказала Тома.

- Для справки: бифштексы сами в мою тарелку шлепаются, - тоже тихо и сдавленно процедил Волков. - А все не то. Хочу с психологической подливкой.

Тома побледнела, кулаки сжала. Шагнула к нему.

- Прости, - неожиданно просто сказал Волков. - Язык поганый. Привык.

- Уходи.

- Хорошо, я уйду. Сейчас уйду. А в субботу жди меня дома. Не делай больших глаз. Я приду к тебе в гости. Как все нормальные люди приходят. Хочу посидеть с тобой рядом. Как с человеком.

- Дома мать и отец.

- Знаю. Я все про тебя знаю. Зря ты так едко. Мне не мешают твои родители…

.- Ему не мешают!

- Да, мне не мешают. Я хочу приходить к тебе домой. Как друг. И чтобы ты меня не боялась.

- Я тебя боюсь? Я - боюсь?

- Не боишься?.. Тогда, может, поедешь со мной в лес? - Голос его снова звучал вкрадчиво. - На моем мотоцикле? Молчишь… А говорила, не боишься. В лесу сейчас тихо. Красиво. Птицы поют.

- Поеду! - неожиданно для себя сказала Тома и испугалась.

- Жди в десять ноль-ноль.

Он взял плащ из ее рук и, не надев его, быстро вышел. Тома заперла за ним дверь на ключ. Взглянула на вешалку, где только что висел его плащ, словно убедиться хотела, что Волков действительно ушел. Вспомнила - обещала поехать с ним в лес. Какое там обещала!.. Сказала, чтобы отвязаться. Он и не поверил, адреса не спросил. Не придет он, конечно, и она никуда с ним не поедет, не сумасшедшая же…

Тома успокаивала себя, но было ей неуютно, тревожно. Пошла в спальню, походила между кроватками, полюбовалась на своих малышей, но душевное равновесие так и не вернулось к ней.

9

Ни одно дело не затрагивало Вадима Ивакина так кровно, как дела подростков. Допрос подростка занимал у него иной раз значительно больше времени, чем допрос рецидивиста, умело запутывавшего ход расследования, потому что это был не только допрос, цель которого - выявить все обстоятельства совершенного преступления; это был пытливый расспрос о жизни, напряженное всматривание в душевный мир и судьбу несовершеннолетнего человека, стремление как можно точнее определить, когда он свернул с дороги и почему, далеко ли успел уйти.

Борис Якименко легко и охотно пошел навстречу Ивакину в этом поиске. Многое стало ясно Вадиму и после разговора с его матерью. С Федей Трояном дело обстояло сложнее, хотя - Ивакин понял это сразу - паренек был честнее и чище Якименко, не привык изворачиваться да и не умел, он был проще Бориса, но и угрюмей, недоверчивей, заторможенней и разговорить этого паренька было нелегко.

Невысокий, приземистый, он стоял вполоборота к Ивакину, раскачиваясь, теребя ворот красной рубахи. Смотрел в угол. Метнет взгляд из-под черных резко изломанных бровей и снова уставится в стену. Глаза темные, цыганские, с поволокой, но без цыганской хитринки и удали. Мрачные глаза. Веки припухли. Губы толстые, темно-красные, детские. Нижняя налитая, с трещинкой посредине, Троян поминутно облизывает ее языком. Шмыгает распухшим носом - простужен. Часто прижимает большим пальцем левой руки ноздрю.

- Может, ты все-таки сядешь, Федя? Не урок отвечаешь.

Настороженный косой взгляд на Ивакина и снова в стену.

- И тебе неудобно и мне. Раскачиваешься, как маятник.

Троян поджимает губы, на щеках появляется по ямочке.