И Кира почувствовала, что и у нее в горле комок. Потянулась к отцу, впервые за долгие годы поцеловала его. Подошла к Софье Григорьевне, но та не обернулась: плакала. Кира хотела окликнуть ее, но слезы застлали глаза, и не желая, чтобы слезы ее были замечены, подхватила чемодан и выбежала из дома.

Когда она пришла на автобусную станцию, машина уже стояла, но водителя не было, и двери были закрыты. У автобуса толпились люди, пасмурные, не выспавшиеся, дышали пылью - и ранним утром она ощущалась в воздухе - с надеждой поглядывали на небо: соберется, наконец, дождь или снова туча пройдет стороной.

Она увидела отца Вадима и Ингу, хотела подойти к ним, но, вспомнив вчерашнее, осталась на месте. Они тоже видели ее, но не позвали: сердились за Юку. Вадима с ними не было, только чемодан его в полосатом чехле стоял у их ног.

Из-за угла выплыло розовое облачко, вслед за ним - Вадим с двумя чемоданами. Светлана улыбалась - она всегда улыбалась, даже во время урока, она, пожалуй, не умела не улыбаться.

В кабине появился водитель, и люди хлынули в машину, толкаясь, хотя на билетах были указаны места. Кира не понимала, что происходит: Инга прощалась со Светланой (она даже подумала, что уезжает Инга), и в машине Вадим усадил ее, Киру, сказав: «Твое место», - а сам сел сзади рядом со Светланой. Она не верила, что Светлана уезжает, до последней минуты казалось-чемоданы чужие, и Светлана вошла в автобус на минутку, сейчас выпорхнет из него и останется на станции, а Вадим пересядет к ней, Кире.

Машина тронулась. Коротко взмахнул рукой отец Вадима, что-то крикнула Инга. Потом Кира увидела стоявших в сторонке, у забора, отца и Софью Григорьевну.

За спиной громко переговаривались Вадим и Светлана. Кире мучительно хотелось обернуться, это было так естественно - обернуться как моргнуть, когда в глаз попала соринка, и она сосредоточилась на своей шее, сразу одеревеневшей, и напряженно думала, как бы незольно не обернуться.

А те двое забыли о ней, о том, что она их ощущает затылком и слышит обрывки их фраз, - им просто не было до нее дела.

Кира смотрела в окно. Смотри, говорила она себе, неизвестно, когда еще вернешься сюда. Но смотреть на родной городок было поздно: автобус уже выехал за его черту и мчался по дороге, мимо застывших в безветрии тополей, в столбе бурой пыли. В машине тоже пахло пылью, и на зубах поскрипывал песок. Смотри, твердила себе Кира, и взгляд ее, насильственно прикованный к окну, механически отмечал то ярко-красное яблоко, то странный пень - деревянная коза подняла голову, глядит на дорогу. Потянулись холмы и овражки, побежали в неизвестное тропинки, и Кира подумала, что, наверное, все это очень красиво, но если некому сказать «посмотри», то и красоты Никакой нет. Есть лес и Поле, холмы, овражки, тропинки, а красоты нет, красоту они во мне рождают, а если ее разделить не с кем, то и сила ее во мне - ничтожно малая сила.

Внезапно перед глазами возникли заборчик за автобусной станцией и двое людей, которые пришли ее проводить и постарались, чтобы она их не заметила. И уже не мысль, а ощущение непоправимости сделанного кольнуло Киру. Потом это ощущение пройдет, другие печали завладеют ею, и только спустя годы, когда Кира станет матерью, и Софья Григорьевна приедет к ней, оставив работу и мужа, чтобы вынянчить Альку, Кира восстанет против себя-девчонки, поразится своей жестокости и назовет, наконец, эту немолодую и уже безнадежно больную женщину мамой…

Кира ушла в себя, в свои ощущения (мастер она была в них копаться!) и не сразу заметила, как от окна потянуло свежестью и на стекло лег косой пунктир дождя.

- Мы уже два урока едем, - донесся до нее голос Светланы.

Сидевшая рядом с Кирой девушка вышла на остановке. Ее место занял громадный дядька, поставил в проходе бочонок с вином, вплотную придвинулся к Кире и, свесив голову на грудь, захрапел. Кира прижалась к окну. На плечо капало, но она не сообразила, что можно закрыть окно. Было такое чувство- пусть будет плохо, еще хуже, чем есть. Вот и дядька этот расселся рядом, и дождь из окна капает, пусть еще автобус перевернется - бывает же!

Но из окна перестало капать. Выглянуло солнце. Кирин дядька проснулся, потянулся, зевнул, вытер мохнатой рукой вспотевшее лицо. Достал из торбы колбасу, булку, помидоры, стеклянную банку. Положил припасы на сиденье, повозился с бочонком и нацедил в банку вина. Протянул вино и колбасу Кире. Она замотала головой: нет, нет, не надо, у нее есть свое. И дядька сказал громко, что пить охота, выпил вино, снова наполнил банку и протянул сидевшему напротив парню. Потом он еще и еще наливал вино попутчикам, словно был хозяином в автобусе.

Достать бы завтрак и обернуться к Вадиму, спросить, не хочет ли ей есть. Кира представила, как отрешенно взглянет на нее Вадим. И смеющиеся Светланины глаза представила… Не надо оборачиваться.

Она услышала свое имя, произнесенное голосом Вадима, и насторожилась: что он говорит о ней Светлане?.. Но он не говорил о ней - окликнул, протянул пирожки.

Наконец приехали. На автобусной станции Светлану ждала очень похожая на нее моложавая женщина и мальчик лет четырех. Кира дернула Вадима за руку: «Пошли!»

Светлана обернулась, сказала, сияя:

- Это моя мама и мой Женька.

Кира не поняла - какой еще Женька, но Вадим, видно, знал о его существовании и весело протянул ему руку. Мальчик был белоголовый, темноглазый, серьезный.

Кира подняла чемодан и сделала шаг в сторону, но Светлана удержала ее. Сказала, почти просительно улыбаясь, заглядывая в ее лицо:

- Мир, Кируша. Остановитесь у нас.

Кира дико глянула на нее, на Вадима и не узнала своего деревянного голоса:

- У нас есть адрес. Идем, Вадим.

Она ухватилась за его руку и потянула за собой с таким отчаянием, будто от того, пойдет за ней Вадим или не пойдет, зависела ее жизнь.

Светлана, кажется, поняла это. Простилась поспешно и ушла, оставила их вдвоем.

Вадим ничего не понял. Ни тогда, ни потом. Приходил к ней, рассказывал о Светлане. А однажды объявил радостно, по-светланиному заглядывая в ее лицо: решил жениться.

Кира ничем не выдала себя, он и потом приходил к ней, жаловался: он для Светланы - мальчишка. «Я тебя на целого Женьку старше», смеется она.

- Разве четыре года имеют значение? - допытывался Вадим. - Допустим, мне будет пятьдесят, э. ей пятьдесят четыре - это разница?

Ему нужно было, чтобы Кира опровергла Светлану, и она говорила то, что он хотел от нее услышать: нет, конечно, четыре года - не разница… И все-таки не могла сдержаться: - Но у нее ребенок…

Он вспыхивал.

- Разве я такой человек, что мне нельзя доверить сына?

- Но ты ведь еще не можешь жениться, - едва слышно возражала она, - ты ведь учишься…

- Не могу? Почему не могу? У меня стипендия и зарплата на Скорой, я не только студент, но и шофер, почему же я не могу жениться, если люблю, если она меня любит?.. Что ты молчишь, Кира? Почему мне нельзя на ней жениться?

Киру изводили эти разговоры, а он не понимал, он ничего не понимал, у него всегда была бизонья шкура, у ее Вадима…

…Кира взбежала по лестнице, громко хлопнула дверью. Проснулся Алька, потребовал самосвал в кровать.

- Никаких самосвалов, - отрезала Кира. - Будем обедать. Вставай.

Старушка ушла домой. Кира переоделась и в тем-но-коричневом клетчатом халате ушла на кухню, прикрикнув на Альку, чтобы собирался быстрее.

Она разогрела борщ и приоткрыла дверь - в комнате было подозрительно тихо; Алька в длинной ночной рубашке, босиком, влез на подоконник, смотрел, как на улице убирают снег.

- А ты говоришь «никаких самосвалов», - и покосился на нее через плечо.

- Иди обедать, - недовольно обронила она.

За столом Алька ткнул пальцем в тарелку:

- До этой полосочки.

Но съел все, что она ему дала.

- Видишь, я налила тебе полную тарелку, и ты съел, - наставительно сказала Кира. - Так что никогда не указывай, до этой полосочки или до той.