Галатея вторила с таким же тихим, пакостным, буквально сверлившим душу выражением: – Что там нос... На остальное смотреть гадко. Лишь бы самое слабое место у другого отыскать, чтоб ткнуть именно туда, да попронзительнее, а у того несчастного глаза на лоб. Ещё и руками загребают... и под себя, и под себя...

Ева снова бэкнула в знак отвращения и воткнула очередной мужской недостаток: – Ладно, под себя гребут, дышат ведь, сволочи. Иногда взглянешь, а он дышит вслух.

Мы с Алхэ переглянулись. Глаза у него были с море каждый. Как же нам без воздуха?

Сарина решила, что молчала слишком долго: – Девочки, я заметила, что у некоторых из нас появилось и растёт необъяснимое влечение к тому, чтобы они нас унижали эмоционально и обижали физически.

Галатея взвилась, будто у неё в заднице сработал реактивный двигатель, а под крыло попала струя горячего воздуха. Вся её проникновенность испарилась: – А духовно? Они, между прочим, унижениями надеются подавить наше "Я"... Нет, я категорически против моногамии. Да и вообще, неужели нельзя обойтись без них... этих... – она замолчала в поиске подходящего названия, которое могло бы выразить всю низость и никчемность мужчины.

Кибела спокойно выразила своё мнение: – Я тоже считаю, что к институту брака не готовы ни мы, ни они.

Ева сменила тон. Резко проехалась ладонью под подбородком и рубанула: – Вот они у меня где, эти паразиты! Надоели! Пора, наконец, решить мужской вопрос.

Мы с Алхэ снова переглянулись. Впервые в жизни у меня возникло желание, причем не осознанное, а интуитивное... Начиная с уровня солнечного сплетения, оно взметнулось куда-то выше головы, это безрассудное влечение жертвовать собой ради другого, сильнейший и острейший порыв защищать не себя самого. Ради продолжения жизни Алхэ я был готов на всё, включая собственную гибель. Неужели он мой сын, а я его отец, и это симптом?

Нас постигли явные перемены: раньше никого из Элей не волновали ни проблемы отцов и детей вообще, ни лично меня всё, что касалось Алхэ в частности. Открывая в себе, даже смакуя их, эти, не знакомые до сих пор внутренние ощущения, я разглядывал парня и находил в его внешнем облике сходство с самим собой. Каким бы он ни был, не дам в обиду. Интересно, а Бодэхай? Тоже мой? Меня стала распирать гордость при мысли о Кибеле и её (моих?!) чадах.

Лилит сначала чуть не заплакала: – Девочки, у меня же двое сыновей, жалко мне их... Иошик разве плохой? А Люсик пусть и не самый хороший, все-таки сын...

Она воззвала к самой мудрой из матерей: – Кибела, ведь и у тебя двое, неужели ты отдашь на растерзание Алхэню с Бодэхайчиком?

Я перестал дышать. Алхэ прилепился к стволу, не отводя глаз от матери. Я, ангел, готов был разодрать любого, кто тронет моего (да, моего – и точка!) отпрыска.

Голос Кибелы казался спокойным: – Зачем же говорить о растерзании?

Ева снова бросилась на амбразуру: – Нет, много я в жизни допустила ошибок, но это... Между прочим, они не посмотрят ни на что. Убьют и плюнут. Они нас не пожалеют, увидите. Что Великую Мать, что родную. А вот мы ещё раскаемся в мягкотелости, да окажется поздно.

Кибела отрезала: – Не дам. И Элей не дам, вот этими руками сотворенных.

– Подумаешь, какие цацы, – не очень-то уверенно вставила Галатея. – Надо исправлять свои ошибки. А мужика не исправишь.

– Это точно, – хохотнула Ева. – Лучше добить, чтоб никто не мучился.

– Нет, – отрезала Кибела. Она внушительно посмотрела перед собой и вдруг выпалила: – Один из Элей мне определенно нравится. Кстати, от него рожала.

Она горделиво опустила ресницы, застеснялась и улыбнулась, выдохнув: – Он предложил мне моногамию... Буквально недавно...

Я чуть не свалился с дерева. Угадал! Неужели!

– Да ты что? – обрадовалась Лилит. – И мне один, от которого рожала, а тебе кто?

– Не скажу, а вдруг засмеете? – в голосе Кибелы как будто что-то оттаяло. – Только не красавчик Рафаэль и не шустрый Ариэль... А тебе?

– И мне лучше промолчать, – тихо ответила Лилит. – Но ни Рафаэль, ни Ариэль моногамии никому и не предложат, разве я не права?

Галатея ехидно хмыкнула: – Илиэля в расчет никто не берет, Азазель или Самаэль – это уж извините... Потенциальными предметами остаются Габриэль...

– Я вас умоляю! – перебила подругу Ева. В глазах её искрились смешливые огоньки. – Предметы! Впрочим, все ваши смешные секреты, как на ладони. И в документацию лезть не надо. Видала я, как ты поглядываешь на Михаэля. А ты на Даниэля. И чего вы в них нашли?

Алхэ взглянул на меня с подозрением. Наши взгляды встретились.

– Отец? – одними губами шепнул Алхэ.

Я с нежностью кивнул. Гордость переполняла всё моё существо. И любовь тоже.

– Привязанность матери не только к потомству, но и его производителю может оказаться отдельной областью исследования, – заметила Ева. – При том, что никаких мучений ни при родах, ни при вынашивании мы не испытываем.

– Точно, – сказала Галатея. – Но у нас земные матери сильно маются. Полагаете, пора усугублять? Или вроде им пока хватает страданий?

Лилит содрогнулась, но на этот раз промолчала.

Сарина снова решила, что пора прекращать глупости, и ввязалась без эмоций: – Все это ерунда. Привязанность, нравится-не нравится, плюнет-поцелует... Куда там ещё усугублять... А я вот о чем думаю...

Она вдруг выкатила свои круглые светлые глаза и изрекла: – Можно ли от процесса оплодотворения добиться плюральности.

Все ахнули. Я заметил, что Алхэ поудобнее перехватил ветку, чтоб не свалиться или шумнуть от всего услышанного и понятого.

Ева от неожиданности слегка поперхнулась, но немедленно привязалась к самой безобидной из всех: – Лилит, ну что ты сразу вздрагиваешь.

Лилит глубоко вздохнула и переспросила Сарину, не вступая в склоку с Евой: – В каком смысле – плюральности?

Сарина, придав себе самый умный вид, на который оказалась способна, с безапелляционностью отрапортовала: – В смысле одновременного оплодотворения не одной яйцеклетки одним сперматозоидом, а нескольких яйцеклеток от разных доноров – раз, одной яйцеклетки от разных доноров – два, одной яйцеклетки разными сперматозоидами, но от одного донора – три.

Лилит начала заикаться: – Ты с ума сошла, что ли? Как ты себе всё это представляешь?

Кибела была явно ошарашена: – Я ещё могу понять третье, но первые два?

Галатея старалась держаться серьезно, но время от времени её всё же прохватывал недоуменный смешок: – А я вот как раз наоборот: третье – это получаются близнецы, и две пары мы сделали. В чем, в таком случае, новшество эксперимента?

Последнее убедило лично меня, что и Бодэхай определенно мой сын. Я чуть не заорал от счастья. Вот вам всем бесчувственный тугодум! И почувствовал, и догадался.

Сарина снова выкатила для важности глаза и зашлепала губами: – Посмотреть на разные возможности одной и той же ДНК в разных комбинациях с другими!

Галатея откровенно прыснула: – Так сколько может получиться тех близнецов? Всё-таки, не котята...

Ева запальчиво вставила: – Нет, я считаю, пора ставить вопрос ребром. Зачем нам вообще мужчины? Отвечаю. Для оплодотворения. Значит, пора усердно искать другие возможности размножения. А этих... – Ева резко поднесла к подбородку ладонь и повторила красноречивый жест.

Кибела покачала головой: – Под корень самое легкое, а после? Может, все-таки имеет смысл поискать мужчине какое-нибудь вторичное применение?

Галатея хмыкнула: – Главное – не забыть о плюральности.

Сарина, не заметив иронии, кивнула и вернула, наконец, глаза в законные впадины: – Правильно. Пора идти другим путем. И только потом остальные исследования.

Ева деловито осведомилась: – Путей, кроме известного сегодня, всего два. Которым из них ты предлагаешь зачинать? Глотать, что ли? Или в нос забрызгивать?

Галатея, наконец, не выдержала напряжения и истерически расхохоталась: – По моим подсчетам получается, это уже третий... – Бедняга так смеялась, что принялась вытирать слезы, после чего добавила: – Глаза и уши не забудь, тоже можно закапать... Ой, не могу... – Галатея загукала, зайдясь в смехе, но, слегка отдышавшись, воткнула-таки жало: – Лилит, ну что ты снова дрожишь, как какая-нибудь извращенка?