Что можем мы, Эли, поставить против трудолюбия Сарины, чувствительнности Лилит, целеустремленности Евы, критичности Галатеи, многогранности Кибелы, мудрости Сэнсю? Зря, между прочим, я ещё вывел Великих Матерей девчонками... Тоже своего рода крамола.

Что способно составить нашу мужскую гордость? Упрямство Даниэля? Самовлюбленность Рафаэля? Ветреность Ариэля? Агрессивность Самаэля? Демагогия Габриэля? Занудливость Илиэля? Бескомпромиссная прямолинейность Азазеля? О себе вообще молчу. А взять первое поколение рожденных? Нахальство Люцифера, вспыльчивость Алхэ, пофигизм Бодэхая, – ничего хорошего предъявить Матерям мы не способны. Один только Иош проявляет доброту, участие и милосердие, свойственное женщинам, да ведь Иош один такой, к тому же равнодушен к политике. Алхэ с Люцифером на него наскакивают, а этот блаженный улыбнется – и на эвкалипт, чем повыше: петь себе свои баллады.

С меня же опять-таки что возьмешь? Сочинитель я, да и тугодум... Непонятно, для чего и какой матери понадобилось сотворять меня... М-да, что касается самоедства, тут потягаюсь с любым художником, это точно. Впрочем, в самокритичности писателя есть и своя положительная черта: по крайней мере, делается понятно, что не графоман.

Но по части классиков мне пришло в голову похвалить самого себя: ведь недурное начало для следующей части Хроник... Миллера с его раком приплести, или Уайлда в обнимку с Квазимодо... Вот где раздолье потешницам... Ещё бы как-нибудь обыграть эту сексуальную маньячку... Нет, лучше не надо, а то зацепишь ненароком, проблем не оберешься. Женщин Великие Матери не трогают, наоборот: защищают, холют и лелеют, так что Жоржиху опустим.

* * *

Осторожно, чтоб ненароком не разбудить Кибелу, я приподнялся и оперся на локоть. Смотреть на лицо женщины во снах одновременно отрадно и невыносимо. Приятно и радостно созерцать мечту рядом и наяву. Но едва только помыслю о том, что завтра на ложе, согретом сегодня моей страстью, окажется другой, в сердце врывается вовсе не ангельская тоска, и терзает, и гнетёт. Тут же мелькнуло в голове: пожалуй, в этих оборотах не хватает ясности. В моих снах, так я не сплю? Значит, чьи сны-то? Надо подумать, как нарисовать картину поточнее. Тьфу, неблагодарен труд писателя, ещё шлифуй!

Кибела во снах желанна. Опять не то. Прекрасна и желанна мне Кибела, когда спит! Ага, еще "зубами к стенке" не забыть... Ладно, это потом, иначе сбиваюсь с мысли. Каковая проста: я люблю Кибелу и желаю её всегда, только моей, чтоб никаких Мафусаилов. Знаю, потому и тревожусь, что кощунствую в мечтах. Чудес не бывает, а Мафусаила, чего греха таить, ведь я сам же и придумал его для смеху. Но если Сэнсю узнает о Хрониках... Мне страшно подумать, что со мной сделают, если Сэнсю узнает о рукописи. Поэтому я часто перепрятываю свою работу.

Но вот странное яление. С одной стороны, опасаюсь гласности, вернее, криков и справедливого возмездия поруганных мною Великих матерей, с другой стороны, чувствую, что не могу более оставаться в тени. Да, признаю: я жажду, алчу, чтобы хоть кто-то прочитал сей результат моих бессонных ночей, полных фантазий и эмоций. Илиэль считает, это нормальное желание каждого автора: быть узнанным и признанным. Только ведь распылят на кварки, узнав да признав. Или все не так мрачно, как мне представляется в фантазиях?

Ох, чешется язык рассказать о своём труде. Вот спонтанно взять и посвятить в тайну Кибелу. Тут же возникает вопрос: разумно ли открыться враждебному полу? К которому немедленно цепляется уже не вопрос, а вопль несчастной души: можно ли довериться кому-нибудь?

Кибела открыла чистые глаза, будто и не спала вовсе.

– Что ты, Михаэль? – она почему-то вздохнула.

– А что я?

Вот так, между прочим, у ангела, вроде какого-нибудь смертного, может со страху сделаться инфаркт. – Я ничего.

– Смотришь как-то чудно... – Кибела снова вздохнула.

Интересно услыхать её вздохи, узнай она, как странно я мыслю и ещё пишу.

– Не слыхал ли ты, Михаэль, о Сейтане? – вдруг спросила Кибела.

– Это ещё что за фрукт? – полюбопытствовал я.

– Не что, а кто, – отвечала она. – Несёт в низший мир странные идеи...

Кибела задумалась. Потом ласково пошлёпала меня по щеке. – О главенстве мужчин над женщинами. Ты можешь себе представить такую низость – патриархат?

В её взгляде сверкнуло любопытство, дескать, что скажешь.

Ну я и толкнул, как следовало. Понесло вовсю. Мол, разве можно, что такое мужчина, примитивный донор, что такое женщина, Великая мать, рожать – это вам не сперму распылять, а пропробовал бы я это оспорить? Но переборщил, по-видимому. На последнюю тираду Кибела поморщилась, потом кивнула: – Ладно, свободен.

Значит, надо вылезать из постели и убираться в надеждах на следующий вызов, а когда он ещё будет? И кого она вызовет в промежутке? И кто теперь вызовет меня? Они-то в курсе своего расписания, сами ведь его и составляют. Мужчину ставят в известность непосредственно перед вызовом и попробуй подведи. Если ты производитель, будь готов. Всегда.

Однажды я обнаглел до того, что спросил Кибелу, чем руководствуются матери, составляя систему вызовов.

– Как чем? – переспросила она, показывая всем своим видом, что не способна сообразить, как возможно не разбираться в сих тривиальных вещах. Я проглотил оскорбительный намёк, надеясь хоть что-нибудь узнать. – Движением звезд, конечно.

Ну как же, а я-то, неуч, не догадался.

– Наша главная задача – исправление генотипа, – начала Кибела.

– А кто его испортил? – тут же вопросил я. – И зачем?

Взгляд любимой выразил по меньшей мере недоумение.

– Не знаю, – нетерпеливо пожала плечами Кибела. – Не перебивай.

Мне ничего не оставалось, как проглотить и это. Прочно войдя в привычную роль ученой Великой Матери, Кибела продолжала:

– Мы развиваем генотип во времени, посылая каждую душу в грубые миры бесконечное множество раз, – объясняла она: – Там ищем оптимальные условия развития личности, меняя их по одному в каждом параллельном мире одной и той же временной точки, чтобы на каждой развилке в одном мире отрабатывался вариант "направо", в другом – "налево".

Я хлопал глазами, кажется, ещё и крыльями.

Кибела вздернула брови. – Поэтому все режимы зачатия и рождения зависят от смен домов созвездий по годам. В паре Козла с Овном родятся дети с одними задатками от одних ангелов, а Крысы с тем же Овном – с другими, уже от других. Дракон с Овном – совершенно третья картина. Собака с Овном...

Войдя в резонанс с собственным рассказом, Кибела монотонно бубнила. Пялясь на шевеление её сочных губ, я изо всех сил старался соображать. Мои потуги, однако, бездарно тратились только на то, чтобы не падали веки. В голове шли и откладывались косяки сплошного "Овна..."

Она же шпарила без остановки: – Снова Козел, но с Девой – всё изменяется, и так далее, и так далее. На каждом прогоне очередность ангелов варьируется. Потом к циклам подключается для размножения само потомство, что множит комбинации, плюсы и минусы данных и результатов.

У меня создалось впечатление, что Кибела сама получала удовольствие от своей лекции и не желала замечать моей невосприимчивости к науке.

– Каждое эго, – продолжала Кибела со счастливой улыбкой: – отправляется в материальный мир столько раз, сколько требуется для прохождения всех возможных комбинаций годов и созвездий, чтобы пройти все мыслимые и немыслимые условия жизненных школ в любом совпадении вариантов. От чего же ещё может зависеть система деторождения?

Понял? Больше никого из Матерей ни о чем подобном не спрашивал и не намерен. Смотрю теперь на небо и, вместо того, чтобы наслаждаться красотой, со скрипом размышляю об Овне, прочно угнездившемся в памяти. Крутятся себе звезды с Козлом и Овном посередине, ходят потихоньку по небосклону и даже не подозревают, что в результате их странных блужданий по высокому небу где-то в бренных мирах орут младенцы.