– А никак, – быстро сказал я. – На неё можно отыскать множество контр-версий.

– Приведи хоть одну, – ухватился Илиэль.

– Хорошо.

И чувствовал, что увлекаюсь, а уже не остановишься.

– К примеру, – я лихорадочно думал. – Сарина ошиблась в расчете. Не нарочно, а случайно, может Сарина ошибиться?

– Вряд ли, – безнадежно протянул Илиэль и совсем скис.

– Ну не Сарина, так Ева, пропустила или не заметила чего-то важного. И привет. Выводили смелость, получилась агрессия. Что там у тебя ещё, подлость?

– Не у меня, у Люцифера... С чего же подлость?

– Мало ли, – уклончиво отвечал я. – Допустим, им нужны дипломаты... Или там, политики...

– А нахальство? – напомнил Илиэль. – От какой-такой положительной черты получилось нахальство?

– Очень просто, – не задумываясь, ляпнул я. – Целеустремлённость положительная черта? Прямота, бесшабашность, – все таких любят. Граничит зато с дерзостью, а там прямой выход к нахальству, хамству, наглости... Одно легко вытекает из другого.

Закругляться пора, пока цел. Я сделал озабоченное лицо и ринулся в пролёт, отмахнувшись от Илиэля, готового кощунствовать далее на сию рисковую тему.

Не только не желал я обдумывать причины систематического ухудшения генов, но и признавать правоту Илиэля в том, что оно вообще имеет место. Мне бы как-нибудь не допустить распространения рукописи... Да легче же позволить крылья оторвать, чем уничтожить или продолжать глупо скрывать свой труд...

Никчемушный я тип. Сочинитель, одно слово. За что, какая мать сотворила меня таким? Но на это я уже сетовал. Кому-нибудь, кроме Сейтана с Люцифером, нужны мои сочинения? В генотип-то не тиснешь крамольную рукопись... Чего ради не сплю ночами?

Размышления мои были тоскливыми. Я не видел решения своих проблем, пока не взглянул на всю катавасию под другим углом: с какой такой, собственно, стати мне считать себя и свою рукопись пупом мироздания? Очевидно, Великие Матери действительно знают, нечто такое, что не способны осмыслить мы? А с Хрониками – не стану жечь, вот ни за что! Будь что будет.

* * *

Сего ли признания я жаждал! От всяческих эмоций спасаясь да суеты сует, взял в охапку кипу листов с оригиналом рукописи и улетел от всех подальше. А, собственно, и деваться особо некуда. На Олимпе, как всегда, пир горой, тошнит уже от их сексуально-озабоченных штучек. Зевс помешался на нимфетках. Гера криком кричит, да кто её слушает, а ещё мать. Эрида разносит сплетни, нечего сказать, достойное занятие для женщины. На Парнасе вообще оргия не прекращается никогда. Аполлон никак не отыщет достойную себе пару. Афродита разрывается между сотней художников и тремя десятками скульпторов: кто кого переваяет. Ничего нового. Метнулся было на Тибет, но уж слишком там торжественно. Короче, прихватил амброзии с нектаром и оздоровительный коктейль из соков Гофи с Акаем, да и двинул на излюбленный Синай.

Хорошо там в горах! Воздух особенный, прозрачный, даже призрачный немного, потому белесый горизонт кажется иногда подернутым этакой нежнейшей фиолетовой дымкой. Так леко дышится, тепло, пасутся себе тихие овечки, наплевать с высоты на зловредный Египет со всеми фараоновскими прибамбасами, включая мрачные пирамиды с ужасными сфинксами. А тихо-то как! Редко-редко шумнёт крыльями ястреб или там горный орел... Да что мне их крылья, своих не занимать. И не надо, не надо, не надо про плагиат, Казбек, да героев какого-то там времени... Ясно же, что раз я ангел, то содрано у меня, а не наоборот...

Вот здесь я и устроился в тени пышного розового куста. Откуда тут розовый куст, тоже непонятно. Видно, оттуда же, откуда и тихие овечки. Однако, у природы не бывает причуд: всё закономерно. Развел для уюта костерок, развернул обрывок программы, поверх которой накалякал свои Хроники, и сам не заметил, как стал от всей души читать вслух небесам да ястребу с горным орлом. И ведь читалось... Какой вообще смысл уничтожать это теперь, когда Люцифер всё равно обзавелся копией. Не стану! Ни за что не предам свою рукопись огню.

Разложил перед костерком выпивку-закуски, смакую взглядом. И слышу вдруг подозрительный шорох из-за куста. Выясняется, там мнется рослый красавец в драной египетской одежде. Я присмотрелся – сплошная фирма, не говоря уже об изобилии драгоценностей. Что ж за тип? Главное, на врага не похож: сам перепуганный. Никак, и этого бабы заели. Ещё и всё платье в клочья разнесли в порыве вредности. Я, в меру собственных куцых возможностей, стал успокаивать беднягу, представился: – Михаэль.

Тот уставился на мои крылья и представляется: – М-м-м-м...

– Да ты присаживайся, угощайся.

Куда там! Стесняется, небось. А ведь явно мужик не из робкого десятка. Но видно с голодухи, потому что набросился на сласти, только напитки ему почему-то не понравились. Достал свою флягу, сам глотнул, а потом протянул мне. Я как нюхнул, так чуть не упал в обморок от духа, тот ещё нектар, а М-м-м-м хоть бы хны, снова глотнул, крякнул и тогда уж слегка оклемался и завел: "Барухата Адонай". Вот тебе и египтянин! Что же получается, наш человек? Нельзя, выходит, судить по одежке, пусть и фирма. Я с удовольствием подхватил во всё горло: – Элоэйну, мелех аолам...,– а потом мы затянули дуэтом: – Ашер кидишону...

Короче, посидели с М-м-м-м от души. В самом деле, наш человек оказался, а египетская маскировка для меня так и осталась мистической загадкой истории. Он больше молчал, когда не пел, зато я и напелся, и наговорился всласть. Тоже, между прочим, надо иногда. И тут-то мелькнула у меня мысль сунуть ему рукопись на время, пока там, наверху не разберутся Люцифер с Сейтаном. Не будут же, в конце концов, Кибела с Сариной обыскивать каждого, кто погулял по Синаю.

* * *

Эли слетелись поболтать, поиграть силами, помериться крыльями и мужеством. Лично я тосковал в обществе товарищей, только и отбиваясь от назойливых взглядов Илиэля, когда ворвался Алхэ, подзуживаемый Люцифером. Дернули меня ребята подсмотреть, чем занимаются женщины. Чего там, и это иногда мы практиковали от скуки. Да только на сей раз не помогло развлечение, а даже наоборот.

Учредили Великие Матери не то отдых, не то производственное совещание, правда, Сэнсю там не было, видно, всё-таки отдых. Алхэ определил меня на соседнем дереве и сам приладился рядом. Люцифер же потихоньку смылся, неопределённо кивнув в сторону курилки. Так я и не понял, зачем ему понадобилось сподвигнуть нас на опасную нелегальщину. Мы изо всех сил старались лишний раз не только не взмахнуть крылом или шевельнуть другим членом, но и не сопеть, раз уж присутствие наше дамы вроде не заметили. Короче, довелось подслушать, даже подсмотреть чуток.

Лилит будто пыталась перед кем-то извиниться: – Может, и мы чего-то не предусмотрели. Нельзя же все валить на мужчин.

Галатея по привычке капризно хмыкнула: – Подумаешь, какие цацы, уже их и тронуть не моги.

Лилит явно жаждала всех простить: – Бывают и у них порывы...

Ева произнесла, вроде соглашаясь, а вроде и споря: – Я тебя умоляю, не надо рассказывать мне об их порывах! Да ведь мы вложили в ДНК желание преодолеть себя.

Галатея хмыкнула ещё капризнее: – Знаю я их желания. – В её тоне чувствовалось презрение ко всему мужскому роду. – Между прочим, лично я ничего такого никуда не вкладывала. Они сами собой себя как-то образовали. Разве желала я видеть эти мерзопакостные рожи, одна другой хуже?

Ева немедленно поддакнула: – Иногда как глянешь... – бедняжка даже зажмурилась от неприязни: – Несуразная шея, над ней топорный подбородок, смотреть тошно... – Еву явно понесло. Тон её сделался не то ехидный, не то заговорщицкий, но ещё и одновременно какой-то задушевно-желчный. Выразительно и медленно мужененавистница едко и, вместе с тем, проникновенно тянула: – А там и рот такой поганый-препоганый... И щёки такие противные... М-б-л-р-р-р... А нос? Такой отвратный-преотвратный... Только и хочется крутануть, да побольнее.