На меня стали смотреть с подозрением. К этому времени уже оказались «врагами народа» многие мои знакомые и приятели не только в институте, но и в Союзе писателей, где я был членом бюро. В самом деле, меня окружало столько «врагов», а я никого из них не разоблачил, ни на кого не написал доноса…
Я выбежал, как ошпаренный, из кабинета бдительного наставника и старался обходить деканат десятой дорогой. Но вскоре меня вызвали снова и напомнили, что давно пора довести до конца дипломную работу, иначе меня исключат из института. Что-то я долго тяну лямку, не решил ли просто саботировать?
И определили мне очередного консультанта. Им оказался доцент, известный литературовед Феликс Якубовский.
Мой третий по счету консультант.
Мне оставалось только радоваться.
Я всегда любил веселых людей и презирал нытиков, мрачных субъектов, которые смотрят на свет божий унылыми глазами. Якубовский принадлежал к той категории людей, которые не лезут в карман за словом. Он был молод, энергичен, остроумен, его лекции отличались необычной виртуозностью. Даже экзамены у него проходили живо и интересно. Никто не волновался, не зубрил. Незаметно для студента Якубовский во время беседы выводил его на правильный путь и сразу улавливал, знает он предмет или нет.
Это был необыкновенный, работоспособный человек. В журналах и газетах часто появлялись его статьи о литературе, рецензии на книги. Голос Якубовского звучал и по радио. Встречались мы с ним и на писательских собраниях, часто беседовали, спорили; можно сказать, что с этим благородным человеком, крупным специалистом в своей отрасли, нас связывала дружба.
С некоторого времени я стал суеверным, и мы условились с Якубовским встретиться не дома, а в институте, в одной из свободных аудиторий.
По правде сказать, эта история с консультантами мне порядком надоела. Я решил самостоятельно написать свою дипломную работу и пойти на защиту. Однако в деканате не согласились: существует определенный порядок, и его надобно придерживаться, — объяснили мне.
Одним словом, написание дипломной работы затягивалось, и обвиняли в этом… меня! Без вины виноватый. Как я уже говорил, происходящие события выбили меня из колеи. Наука не лезла в голову, я забросил все дела, к книгам даже не притрагивался. Мной овладела какая-то апатия. Страшно было жить на свете, наблюдая, что творится вокруг. Невиновных людей бросают в тюрьмы, и ты ничем не можешь им помочь.
Лично я не чувствовал за собой никаких грехов: в оппозициях не участвовал, в белой армии не служил, церквей не разрушал, преступлений не совершал, под судом не был; к моим произведениям критика особых претензий не предъявляла, наоборот, хвалила, на собраниях меня не «прорабатывали», анонимок и доносов на меня пока не поступало… Но все же я чувствовал, что и на меня смотрят косо: недруги есть у каждого.
По-прежнему ночами разъезжали «черные вороны», продолжались аресты, хватали ученых, врачей, инженеров, писателей. Люди боялись ночных звонков, страшно было раскрывать утренние газеты, приносившие известия о чудовищных процессах над «врагами народа».
Институт еврейской культуры Академии наук Украины возглавлял профессор Иосиф Либерберг, молодой красавец, талантливый ученый, активный участник гражданской войны, блестящий трибун. Когда образовалась Еврейская автономная область, он собрал большую группу энтузиастов и отправился в дикую тайгу возводить там города и села. Его избрали председателем исполнительного комитета, и он на время оставил науку, чтобы полностью отдаться общественной работе. Его постигла та же участь, что и большинства честных коммунистов — объявили «врагом народа».
Тут же «блюстители закона» вспомнили, что в Киеве Иосиф Либерберг руководил институтом Академии наук, стало быть, все, кто с ним работал, являются агентами «врага». Началась повальная «чистка» сотрудников института, десятки людей попали в тюрьму за связи с бывшим директором. Вскоре ликвидировали и сам институт — остался небольшой отдел, так называемый «кабинет еврейской культуры».
«Великий вождь и учитель» энергично «разрешал» национальный вопрос — в короткий срок в городе были закрыты все еврейские школы и техникумы под предлогом, что, мол, родители отказываются отдавать туда своих детей. Постепенно прикрылись театры, клубы, газеты, журналы, издательства…
Итак, я собирался на встречу со своим третьим консультантом.
Измученный бессонной ночью, я рано встал, побрился, оделся, собрал свои книги, бумаги и взялся уже за ручку двери, как вдруг зазвонил телефон.
Я вернулся в комнату, снял трубку и услышал женское рыдание.
— Послушайте, — с трудом проговорила женщина. — Я не могу с вами долго разговаривать… У нас большое горе… Это говорит жена Феликса Якубовского… Боюсь, выключится телефон — и не успею вас предупредить… Феликс мне говорил, что утром он должен с вами встретиться… Хочу предупредить, чтобы вы не ходили туда… Ночью Феликса забрали…
Я не успел сказать ни слова, как в трубке раздались частые гудки. В глазах у меня потемнело, казалось, я лечу в какую-то пропасть…
Папка с материалами к моей дипломной работе выпала из рук, и бумаги рассыпались по полу.
В деканат я больше не ходил, твердо решил: не нужен мне диплом!
В многоязычной семье
Каждый культурный центр имеет свой адрес. Это место, где сосредотачивалась творческая интеллигенция, рождались новые книги. Улица Тломацкая, 13. По этому адресу в Варшаве когда-то находился Союз польских еврейских писателей, ныне там — еврейский исторический институт и известный во всем мире музей Варшавского гетто.
Ри де Паради, 14,— адрес еврейского культурного центра в Париже.
Старопанский переулок, 1. Здесь было еврейское издательство «Дер эмес» («Правда») в Москве до того времени, пока по приказу Сталина его не разгромили, а издателей и редакторов репрессировали, — это случилось уже после Отечественной войны.
На улице Кропоткина, 10, размещались редакция еврейской газеты «Эйникайт» («Единение») и еврейский антифашистский комитет, со временем также разгромленные по приказу «великого кормчего».
И, наконец, еще один адрес: Киев, Большая Васильковская (ныне Красноармейская), 43. Здесь размещалось издательство Госнацмениздат — целый ряд редакций журналов и газет на национальных языках. Это был культурный центр многочисленных национальностей, проживающих на территории Украины. Тут издавались книги, журналы, газеты на еврейском, польском, болгарском, греческом, немецком, молдавском и других языках…
Трудились там люди разных национальностей, которых объединяла любовь к своим культурам и к нашей общей родине — Украине.
Госнацмениздат занимал первый этаж в старом пятиэтажном доме в центре столицы. Жили мы одной дружной семьей, как говорится, в тесноте, да не в обиде.
Вдоль длинного полутемного коридора, освещенного тусклыми электрическими лампочками, тянулись небольшие комнатушки с фанерными перегородками; в этих конурах ютились редакции.
С раннего утра и до полночи здесь царило оживление, стояли шум и гам, прерываемые раскатами громкого смеха; в густом табачном дыму трудно было разглядеть лица людей.
Голоса звучали на разных языках, сливаясь в необычный хор, даже можно сказать, в ансамбль. «Не хватает только медных труб», — шутили остряки.
Это был своеобразный штаб разноязычных литератур, где собирались писатели, поэты, редакторы, журналисты, приходили и деятели искусства — артисты театров и ансамблей самодеятельности художественных коллективов, которые действовали во многих уголках Киева.
На окраинах города — Куреневке, Святошино, Пуще-Водице — были «нацменовские» колхозы и совхозы, а на Ветряных горах раскинулись сады и виноградники интернационального колхоза имени Петровского, трудились на его плантациях люди пятидесяти национальностей. На землях республики действовали болгарские, польские, еврейские, молдавские, немецкие коллективные хозяйства. Существовали на Украине национальные районы. Болгарский район имени Коларова, Польский имени Мархлевского, три еврейских национальных района — Калининдорф, Новозлатополь, Сталиндорф, не считая ряда артелей в Запорожье, Джанкое, на Херсонщине. Все это символизировало ленинскую национальную политику.