Настал вторник, Вера пошла на прием к Нестерову. В приемной она столкнулась с Исмаиловой.

— Слыхала, проситесь в район? — покосилась она на талию Веры.

— Был разговор у хозяина? — встревожилась Вера.

— Да. Мосягин уперся всеми четырьмя.

— А ваше мнение, Софья Сулеймановна?

— Каждому свое: кому бумаги, кому люди. Вы теперь Жукова? Поздравляю. Желаю успехов и хорошего сына.

— Спасибо, дорогая Софья Сулеймановна.

Исмаилова досадливо дернула плечом, но глаза потеплели.

Нестеров был нездоров. Сидел поеживаясь, его знобило. Хмуро выслушав Веру, неожиданно спросил:

— А мужу опять переводиться на новое место?

Вера смутилась. Ей показалось, что он знает о ней все, и от этого почувствовала себя беззащитной под его тяжелым взглядом. Но не отступать же?

— Вы считаете, что жена должна следовать за мужем?

Он улыбнулся, на щеках появились молодые упругие ямочки, и Вера увидела, что Нестеров вовсе не стар, а болен и устал.

— Мне трудно отказывать Мосягину, но что поделаешь, у вас тоже уважительная причина. Если бы я вздумал его послать следователем в район, что бы он запел? Приказ я подпишу, но Лучинников вас получит только после декретного отпуска. За это время вы поможете подготовить нового товарища. Согласны?

— Еще бы! От всей души благодарю, — встала Вера.

Нестеров тоже поднялся и, провожая ее до дверей, с легким сожалением признался:

— Я хотел видеть вас на научной стезе, впечатление было такое и у Мосягина.

— Может быть, позже, и не гражданское право.

— Буду надеяться.

Дома Петя встретил ее необычно взволнованный.

— Тебя ждут.

В комнате, спиной к двери, сутулясь, сидел человек в полувоенной форме. Из воротника синей гимнастерки чуть виднелась крепкая короткая шея. Голова человека была круглой и черноволосой. Услыхав стук ее каблучков, он обернулся и поспешно встал. С широкого обветренного лица смотрели ласковые, черные, косо поставленные глаза.

— Сампилов Иван Санжеевич, — представился мужчина, до боли сжимая руку Веры.

— Садитесь, — неуверенно произнесла Вера. Ей стало тревожно, даже страшно. Почему Петя стоит опустив голову? Кто этот бурят? Она облизнула губы, пересиливая безотчетное волнение, и сказала Пете:

— Как у нас с ужином, родной?

Петя быстро глянул на нее. В глазах боль, но все же взгляд светел, чист.

— Что случилось, говорите! — не выдержала она.

Сампилов причмокнул, погладил свое согнутое колено, вздохнул и тихо сказал:

— Я привез вести о Сергее Ивановиче.

— Отец! Что с ним? Скорее же!

— Нет его, доченька, погиб… — и опустил голову.

Вера осторожно села на край постели. В голове какая-то звонкая пустота, ни одной мысли. Странно, точно со стороны, оглядела Петю. Стоит поникший, сжал небольшой свой рот, аж губы побелели. А рядом этот бурят. Щеки бороздят глубокие морщины, в жесткой челке клок седых волос. Лет под пятьдесят ему, наверное. И вдруг яркая, как молния, мысль: он сказал «погиб»!

— Погиб? — проговорила она онемевшими губами, едва слышно.

Петя сразу понял ее и с беспокойством обернулся к гостю.

— Мы с ним в партизанском отряде были вместе… да и раньше… Друг он мне… брат… потому приехал.

Он умолк. Петя протянул ему портсигар. Вера быстро, первая, взяла папиросу. Сампилов поднес зажигалку.

Затягивалась так, что, треща, летели искры.

— Давай соберем ужин, — сказала наконец и с трудом поднялась. Выложила на стол все запасы. Принесла с кухни поджаренную картошку, нарезала капусту и последний кусок сала. Петя поставил тарелку с яблоками. Сампилов достал банку тушенки, фляжку с водкой. Сели, молча разлили по стаканам водку.

— Вечная память дорогому нашему Сергею Ивановичу, — тихо сказал Сампилов, и все трое выпили.

Мужчины ели с аппетитом. Вера не могла. Надкусила яблоко и сидела без единой мысли. Ждала. Петя расспрашивал Сампилова о лесах Белоруссии, что-то говорил сам. Время шло невыносимо медленно. Но вот за окном совсем стемнело. Вера убрала со стола. Сходила к соседям за раскладушкой, устроили гостю постель. Улеглись. Петя сразу обнял ее, шепча в ухо:

— Верок, не надо так, подумай о малыше… — Положил руку на ее живот, где толкался сын. Она подняла голову, прислушалась настороженно. Сампилов дышал ровно. Слишком ровно. Вера высвободилась из рук Пети, накинула халат, прошла к раскладушке. Села в ногах Сампилова и шепотом попросила:

— Рассказывайте.

Он крякнул, задышал тяжело и медленно заговорил.

— Мы были с Сергеем Ивановичем в одной роте. Разведчики. В июле сорок второго года, как раз тридцатого, пошли в разведку. С нами был третий, Бородицкий по фамилии. Уже подошли к шоссе, это куда намечали, и наткнулись на немцев. Завязался бой. Сергея Ивановича тяжело ранило, и меня царапнуло. Послали Бородицкого за подмогой. Отряд-то у немцев невелик, и до наших недалеко. Нет и нет Бородицкого. Мы немцев держим, да они догадались гранату кинуть. Оглушило меня. Когда опомнился — вижу, сапоги перед самыми глазами… Э, да не в том дело. В плен нас взяли. Мотали по лагерям, аж в Белоруссию услали. Там Сергей Иванович уже стал на ноги. Ну и, конечно, сразу в бега. И так, понимаешь, удачно. Партизанили вместе, в сильный отряд попали. Вместе мы, как всегда. Мост подрывали. И не уберегся. Нога раненая, не успел отбежать подальше, накрыло. Похоронили с почестями. Он мне говорил все о тебе, дочка, о жене.

Долго-долго молчали, потом Вера спросила:

— А как же вы отыскали меня?

— У мачехи твоей побывал. Да и ее нашел не сразу, квартиру сменяла, страшно, говорит, было в той жить. Мачеха-то высохла, не то старушка, не то девочка. Сергей-то Иванович говорил, молодая она еще, а вот подкосило. Тебе письмо написать хотела, да побоялась.

— А вы как же? — шепнула Вера.

— Это ты насчет трибунала? Вместе нас закатали, заочно. В сорок втором какой указ вышел: в плен попал — предатель. Живым в руки не даваться. Может, если б гранатой не оглушило… А Бородицкий себя выгораживал. Небось в яме волчьей пересидел, примечали там эти ловушки. Разыщу и его, гляну ему в глаза, ох и гляну!

— В его собачьих глазах ничего не увидите, — вдруг сказал Петя. — Проморгается. Судить за клевету его надо.

— Судить его не станут, амнистия же была, — машинально заметила Вера.

— Верно, Петро. Не прощу я ему. Никогда. За себя, за Сергея. До смерти покоя не дам. Дети, внуки — все должны знать, что подлость даром не проходит.

Вера в темноте нашла руки Сампилова и, пряча лицо в теплые его ладони, заплакала.

— Поплачь, доченька, это ничего. Слезами душу облегчишь.