Помолчали. Потом Вера еще расспрашивала о делах, о городе. Обо всем и обо всех переговорили, только имени Пети ни разу не упомянули. А так хотелось знать о нем все-все. Вера смотрела на чашки, на земляничное Зинино варенье, потом подняла глаза на такое знакомое, доброе лицо Лучинникова и заплакала.

— Вот так раз! — растерялся он, потом повздыхал и предложил мягко: — Выкладывайте свой душевный мусор, разберемся. — Вера улыбнулась ему сквозь слезы, всхлипнула и сказала:

— Замуж меня зовут.

— Так. И вы плачете?

— Не люблю я его.

— Так и не выходите! Поедемте ко мне в район, поработаем на славу, а? Я это совершенно серьезно.

— Как хорошо, что вы приехали, милый Алексей Ильич!

— Ого, милый. Расту!

— Я бы все равно не вышла, так это, от слабости, вдруг стало страшно жить, блажь какая-то. А о вашем районе подумаю, это в самом деле отлично.

Лучинников уехал, заручившись ее согласием работать помощником. Вера спросила, почему же помощником, а не следователем, и тот откровенно сказал:

— Вы знаете гражданские дела, а я тут слаб, ну, коли захотите провести пару-тройку дел, пожалуйста, знаю, уголовные дела жалуете, но уж давайте помогать делу обоюдно. — Договорились, что в течение месяца она добьется перевода. Он уехал, и она заколебалась: не подведет ли хорошего человека? О Винжего думалось с досадой, решила промолчать на его письма, без объяснений лучше. Но писем не было, и Вера стала подозревать истину. Однажды ей принесли деловую бумагу, под которой она прочитала подпись: «Прокурор Н-ской области, советник юстиции Винжего». Все ясно. Испугался, сбежал. Спасибо, хоть оставил ее в покое, хватило порядочности не выдать. Впрочем, можно понять и его. Своя рубашка ближе к телу. Вера испытывала странное облегчение, точно сбросила с себя путы. Да, свет, что поманил ее там, в больнице, был миражем, а действительность — вот она. Вера подошла к окну. Осень уже перекрасила все в желто-коричневые тона, листья поредели, пусто, холодно. Ей пришли на память слова Данте: «Оставь надежду всяк сюда входящий». Она вошла в свой ад, а все еще надеется.

Оставь надежды… Да, труслива стала, плаксива, а нервничать нельзя. Вдруг кольнуло в боку.

Вера села. Теперь уже не кололо, а толкало. Несильно, настойчиво. Оглянувшись на Кирилла, она испуганно прижала руку к животу. Толчки не прекращались.

— Что такое? — Одинцов стоял перед нею, пораженный выражением испуга и счастья на ее лице, и руки, прижатые к животу… — А, вот оно что, — смешался он, догадавшись. Вера покраснела, стала рыться в своих бумагах на столе.

— Во-первых, бросайте курить. Побольше гулять и есть как следует. Раз взялись родить, то давайте по-толковому.

— А вы врач? — попыталась отшутиться Вера, но он ответил:

— Я серьезно. И не беспокойтесь, тоже понимаю кое-что, мне Натэлла двух парней родила, красивых, но, увы, рыжих.

— По крайней мере не рекламируйте мое положение, — взмолилась Вера.

— Ладно. Только ведь шила в мешке не утаишь.

Вера застала Кирилла одного и стала расспрашивать, где и кем он работал до их встречи. Он сразу смекнул, в чем дело.

— Удрать решили? Кому что, конечно. Не возражаю, но жаль.

— Так уж и жаль? — усомнилась Вера.

— Учи теперь еще какую-нибудь ветреницу! — Но, видно, ему и в самом деле не хотелось терять товарища по работе.

— Укатил ваш высокий покровитель, — кольнул Кирилл.

— И слава аллаху, — ответила Вера.

— Какие у вас виды?

— Лучинникову нужен помощник прокурора.

— Не промах Лучинников. Сложно, сфера самого Нестерова.

— Пойду к нему.

Попасть к облпрокурору по личному вопросу можно было только во вторник, и Вера вынуждена была ждать. От этого ожидания она нервничала, не знала, чем заняться вечерами, пока не догадалась готовить приданое ребенку. Теперь на ее домашнем столе лежал целый ворох пеленок, рубашечек, чепчиков. Как-то взяв кусок своей распоротой блузки, Вера вышла к соседке попросить раскроить распашонку. Они долго советовались и обсуждали, что еще нужно ребенку, а когда Вера вернулась к себе, увидела склонившегося над детским бельем… Петю. Он осторожно перебирал все эти рубашечки и чепчики и как-то странно морщился. Почувствовав ее взгляд, обернулся.

— Вот и все, теперь уже все, — говорил он торопливо, и прижимал ее к себе, и гладил ей плечи, волосы, руки. — Меня перевели в здешний пригородный район, и комната есть при ветлечебнице. Они сели на кровать, он жадно рассматривал ее лицо, фигуру.

— Да если бы я знал, что у нас будет малыш, так бы и торчал около тебя, а то зайти боялся с пустыми руками! Зато теперь будем вместе. Ведь так?

— Да, да, да, — припав к нему, шептала Вера.

Ночью она разбудила Петю. Он спросил сонным голосом.

— Тебе тесно со мной, Верок? — и отодвинулся на край постели.

Вера села, подобрала под себя ноги и приказала:

— Проснись.

Он нашел ее руку, хотел притянуть к себе, она отстранилась.

— Петя, я не могу быть твоей женой.

— Ты давно моя жена, поздно спохватилась. — По голосу Вера поняла, что он улыбается.

— Понимаешь, я скрыла, что мой отец осужден военным трибуналом, — ей было неприятно повторять те же слова, что она говорила Винжего.

— Почему скрыла? — Он приподнялся на локте, стараясь рассмотреть ее лицо при неверном свете уличного фонаря.

— Сказать правду — значило или отказаться от отца, или уйти из прокуратуры.

— А ты что, без прокуратуры не проживешь? И дети за отца не отвечают.

— Это только красивые слова, да и не хочу я не отвечать за отца. Он самый лучший человек в моей жизни. Теперь понял?

— Верка! — вдруг разозлился он. — Что ты мне Америку открываешь!

— Так ты знал?!

— Я не знаю только, что ты вцепилась в эту прокуратуру?

— Понимаешь, здесь я чувствую, что нужна людям.

— Иди-ка сюда, мне ты тоже очень нужна, — с нежностью позвал он.

— Но я же испорчу тебе жизнь!

— Уже испортила. Сколько времени мучила.

— Петенька, — всхлипнула Вера, — разве это может быть?

— Что? — испуганно поднял он голову.

— Что ты такой вот… — и прильнула к нему, поражаясь, как же могла прожить без любимого столько месяцев.

— А каким же я должен быть? Не плачь, теперь мы все вместе, все трое. — И поцеловал ее мокрые глаза, вздохнул. — Тебе бы в самом деле лучше уйти из прокуратуры.

Вера резко откинулась с его плеча на подушку.

— Думаешь, меня затянет личная тина? Ошибаешься.

— Вот и политграмота в постели.

— Я не только не уйду, а переведусь в район к Лучинникову.

— Зачем? — озадаченно вскрикнул Петя.

— Нет моих сил возиться с людьми, которым я не нужна. Мое место там, где решается жизнь человека.

— Но ведь и здесь…

— Это несравнимо. Тут свободные люди, могут обратиться, к кому только вздумается, а там все иначе.

— Наверное, ты не можешь быть другой, — задумчиво произнес Петя. Вера примостилась поближе к нему и осторожно спросила:

— А откуда ты знаешь об… отце?

— Смирнова сказала, ей Шурка выболтала.

— А ей кто — Климов?

— Нет, Черняк. Хвастал Шурке, что убрал тебя за то, что хотела «пришить» ему связь с Панковой, а ее осудили на два года.

— Два года! — ахнула Вера. — Ух, подлец.

— Послал на тебя анонимку, чтобы себя не пачкать.

— Давно известно, подлецы всегда трусливы.

И это Черняк, простецкий мужик, непреклонный работник, балагур и несчастливый муж, человек не мелочный и даже добрый. За свое столь высоко ценимое им положение готов растоптать любого, кто хоть чуть покажется опасным. Впрочем, и тогда, в разговоре о Панковой, она почувствовала в нем недоброе, но уж никак не связывала это с собой.

Что происходит с людьми?.. Черняк, Винжего… Вспомнилась история Франкина. Что-то не так, что-то в душах людей стало неверно. Откуда такая трусость? А на фронте люди жизней не жалеют. И не с войны все это, раньше.