— Мне некуда идти.

Петя вздрогнул, опустил глаза.

— Смирнова сказала, что ты пожалела меня. Объясни.

— Не надо. Лучше оставить все как есть.

— Для кого?

— Для тебя… для нас обоих.

— Та-ак. — Он стоял у дверей, помахивая фуражкой, погодя надел ее на голову, сказал медленно, точно подытожил: — Ты похудела, одна в чужом городе, без квартиры.

Вера промолчала, да и что было говорить? Все правда.

— Понимаю, словами делу не поможешь. До свидания. — И вышел.

Вера прикрыла глаза рукой. Посидев так несколько времени, она опять принялась листать дело, но буквы прыгали перед глазами. Она встала, распахнула окно в ночную тьму. Потом обернулась. Дверь плотно притворена, тишина. Да был ли Петя? Или это ей пригрезилось от одиночества? Из окна шла душная влага, Вера пошарила в ящике стола Одинцова, нашла папиросы, хотела закурить, не оказалось спичек. Пошла к сторожихе. Старуха вязала при свете каганца чулок, еще не хватало лампочек, да и проводку не полностью отремонтировали. Вера прикурила и села возле сторожихи. Добрая жалостливая женщина, она каждый день сообщала Вере, в каком кабинете свободен диван, в прокуратуре всегда ночевал кто-нибудь из командированных.

— Измаялась ты, девонька, — вздохнула старуха, глянув на Веру слезящимися глазами. — Подыщу-ка тебе квартиру.

И подыскала, но не квартиру, а каморку с протекающей крышей. Вера была ей благодарна и за это, по крайней мере можно выспаться раздетой. Лето выдалось жаркое, душное, и Вера спала с открытым оконцем, а идти с работы было далеко, распотеется, да под умывальник. Однажды утром не смогла поднять голову, точно свинцом налило. Пощупала лоб — жар сильный. Заболела. Стало обидно, летом — и простыла! Два дня прометалась в жару, на третий пришла сторожиха прокуратуры узнать, почему не на работе, и подняла тревогу. Веру перевезли в больницу.

— Дорогуша, разве можно беременной женщине быть такой неосторожной! — тщательно осмотрев Веру, говорила врач, седая полная женщина с лукавыми глазами за толстыми стеклами очков.

— Воспаление легких, тем более на небольшом сроке, очень опасно.

— Беременной?! — поразилась Вера. Страх и радость затеснились в сердце, заставляя стучать его сильно, гулко. Вот и все. Вот и будут жить они вдвоем, она и сын. Да, если родится сын, назовет его Сережей, в честь деда. А Петя? Нет, нет, сама. Все сама… Стоя в коридоре, она вытирала ладонями слезы, и не было сил перестать плакать, успокоиться.

Первым, кто навестил Веру в больнице, был Винжего. Это поразило ее.

— Почему вы?

Он произнес серьезно, веско:

— Любимого человека нужно поддержать именно в трудную пору жизни.

— Но когда же вы успели полюбить меня? — шепнула Вера, бледнея. Что-то повернулось в ее душе, точно, заблудившись в темной пещере, она увидела далекую полоску света: выход.

— В Песчанске. Сразу, как увидел. Я долго отгонял от себя это чувство, но вы приехали, и вот… — он развел руками.

Винжего сидел подтянутый, в хорошем костюме, уверенный в себе и сильный. Вера вспоминала, что слишком часто «случайно» встречала его, когда выходила покурить на лестничную площадку, и в отдел к ней он нередко наведывался, на что весьма неодобрительно поглядывал Кирилл. Да и откуда ему было знать, что у Винжего серьезное чувство. Серьезное ли? Вере тоже не верилось. Слишком красив, самоуверен, всем известно, что по женской части лихач. Но ведь и к таким людям приходит когда-то любовь. Теперь Винжего приходил в больницу каждый день, приносил цветы, яблоки, конфеты. Он не позволял себе ни малейшей вольности, всегда был сдержан, даже строг. Забегал и Кирилл, этот приносил масло и лепешки, явно домашнего приготовления, насмешливо справлялся, не скучает ли она по гражданским делам.

— Не очень, но все же, — отвечала Вера, улыбаясь.

— Лучше серые дела, чем белая больница?

Как-то в больницу позвонил Мосягин. Веру подозвали — из прокуратуры звонок! Мосягин рассыпался в извинениях:

— Очень загружен, но помню вас, дорогая, сочувствую, вы ни о чем не беспокойтесь и…

— …Болейте на здоровье, — прогудел в трубку голос Кирилла.

— Вот, полюбуйтесь, это же мучитель, а не подчиненный! — лепетал Мосягин, и Вере захотелось сейчас же быть вместе с ними, распутывать скучные толстые дела и слушать их перепалки. И она сбежала из больницы, уговорив нянечку отдать ей платье и туфли. В прокуратуре так и ахнули.

— Не волнуйтесь, я уже вполне здорова!

— Ладно, отпусти нас, начальник, я помогу Вере перебраться в более подходящий курятник, — сказал Кирилл.

Оказывается, они с женой подыскали ей сносную комнату, и вот теперь Вера оглядывала свое новое жилье. Хорошее окно, печка и прочная крыша, даже стены и потолок свежевыбелены. Установили кровать, стол. Вера постелила скатерть.

Великолепно! Спасибо, Кирилл, но когда же вы познакомите меня со своей женой?

— Как только пригласите нас на новоселье.

— О, тогда в первый же выходной, хорошо?

— Надеюсь, что не плохо.

Утром возле прокуратуры ее поджидал Винжего.

— Вы от меня сбежали?

— Нет, конечно.

— Я планировал иначе.

— ?

— Почему-то надеялся, что вы из больницы переедете прямо ко мне.

— Как это?

— Вас пугает замужество? Или смущают мои сорок лет?

— Нет, но…

— Ну хорошо, привыкайте ко мне, поправляйтесь, я слишком люблю вас, чтобы хоть чем-нибудь огорчить.

— В воскресенье у меня соберутся друзья, приходите.

— Тронут, благодарю.

А дела пошли своим чередом. Вера уже немного поднаторела в них и справлялась более успешно. Довольный Мосягин разрешил ей выступать в суде. После первых же дней Вера зароптала, у нее не хватало выдержки.

— Так и хочется крикнуть этим людям: стыдитесь! Спорите из-за ломаного забора.

— Так крикнете! — подзадоривал Кирилл, в его коричневых глазах появились веселые искорки.

— Сумасшедший, ты научишь! — всполошился Мосягин. — Я и ее не буду в суд пускать.

— Сама не пойду. Тошно.

— Ну, Вера Сергеевна, где ваша объективность? А дело о взыскании ста тысяч с колхоза «Светоч»? Это уже не мелочи, вы вникните, поймите, что это значит для людей, которых касается, и полюбите работу с такими делами. А умение повернуть дело на правильный путь? А удовольствие от сознания своей правоты, а помощь обиженным и торжество справедливости?

— Все пропало, Вера обращена твоим красноречием на путь истинный! — ввернул Кирилл. Мосягин обиженно замолчал.

— Борис Семенович, не огорчайтесь, привыкну, — пообещала Вера. Но легко сказать, а каково сделать?

Винжего, провожая по вечерам домой, утешал ее:

— Не все сразу. Я понимаю вас, прекратить все эти мелкие постыдные и унизительные дела мы имеем право, но что получится? Посыплются жалобы, дела начнут пересматривать вновь, и обойдется это еще дороже. Вы учитесь у Одинцова, он мудр и ищет веского повода для прекращения дела.

— Я ему завидую, может рыться в этой скучанине без отдыха, и все мало. Классифицирует дела, делает выписки, мне кажется, что он это неспроста.

— Одинцов пишет научную работу, и уже не первую. Он кандидат наук. До моего приезда ему предлагали место заместителя прокурора области, отказался, я, говорит, ищу слабые места, и засел в гражданско-судебный отдел рядовым прокурором, так удобнее, дела в своих руках. Завидую.

— И все же не хочется засиживаться в отделе, тянет к людям, — призналась Вера.

— Отлично, все в наших руках. Хотите следователем в любой из городских районов?

Да, конечно, чуть не сказала Вера, но вспомнила Исмаилову и осеклась. Исмаилова не замечала ее, как, впрочем, почти всех. Холодно кивала при встречах и никогда не поддерживала разговора. Вера спросила у Винжего:

— Кто такая Исмаилова?

— Старая дева с ледышкой вместо сердца, — смеясь, ответил он. О, нет, сердце у нее есть, большое и доброе, это Вера знала лучше всех. Винжего напомнил:

— Так как же насчет перехода на следственную работу?