Франкин зарядил ружье, конвоиры установили соломенное чучело, и началась пристрелка. Потом Франкин, сидя на пне, несколько раз вычерчивал кривую полета пули. Еще и еще пристреливались, сверяясь с актом судебного медика. Нужный результат получался только с одной позиции, с той, которую указал Сухов. Следственный эксперимент удался! Вера попыталась объяснить это Сухову, но того охватила тоска. Не слыша ничего, он думал, видимо, только о своем столь близком и недостижимом доме.
Отправив Сухова с конвоем вперед, Вера благодарила Франкина:
— Без вас я ничего бы не сделала.
— Чепуха, любой бы сгодился.
— Похоже, что Сухов не понял, какое значение для него имеет этот эксперимент.
— В камере ему растолкуют разницу между тремя и десятью годами отсидки, — говорил Франкин, вынимая из кармана шинели фляжку. — Я причащусь, а вы?
Вера отказалась, а Франкин медленно отпивал глоток за глотком. Потом закурил и, усевшись в тележку, пустил лошадь шагом. Выпив, он, как всегда, размяк и осмелел одновременно. Поглаживая щеточку усов, покосился на Веру:
— Вы со своими наклонностями тоже далеко не уйдете.
— Тоже?
— Пришьют вам оправдательный уклон и в лучшем случае загонят в нотариальную контору.
— Так было с вами?
— Вроде. Из министерства и вот сюда.
— Из-за этого? — она кивнула на флягу.
— Раньше, когда стал воевать против дубовой убежденности одного типа… Водка оказалась хорошим предлогом для удаления. Попал на фронт, к танкистам. Вот, скажу вам, люди! Но ранили, и пришлось устраиваться уже самому. А что я мог? Криминалист с подмоченной репутацией, размазня. Дали район и велели помалкивать. Что я и делаю.
Вере страстно захотелось откровенного разговора, Марку будут понятны ее боль и желания, но… нельзя. Франкин сидел понурившись, надвинув фуражку на глаза, скорбная складка шла от носа к подбородку, в опущенном уголке рта погасший окурок. Пьяненький, слабый. Вера отвернулась. Потом спросила:
— А как вы получили Красную Звезду?
— По недоразумению. Спас одного товарища вместе с печатью, а там раздули! Раз тащил этого мужика, то уж печать не тяжела, — неловко попытался он пошутить над собой.
— Это когда были с танкистами?
— Танкистом, — уточнил Марк, выпрямился и дернул вожжи.
Утверждая обвинительное заключение по делу Сухова, прокурор развел руками:
— Была охота огород городить, только время тянула, да у адвокатов хлеб отбила.
— А если бы суд прислал дело на доследование?
— Не все такие дотошные. Ты мне скорее остальные милицейские дела кончай.
28 апреля Веру срочно вызвали в следственный отдел областной прокуратуры. Видно, Климов доложил, что с окончанием дел затягивает, начальство не слушает, самовольничает… Ну что ж, это в порядке вещей. Выговор ей, наверное, обеспечен. Первый выговор за два года работы. Неприятно, но не смертельно, как сказал ей перед отъездом Лучинников.
9
В областную прокуратуру Вера поехала прямо с поезда, нечего откладывать встречу с неприятностями. В следственном отделе ее встретил огненно-рыжий человек, уставясь коричневыми глазами, он изумлялся:
— За каким чертом вы прикатили под праздник?
— За лысым, — сгрубила раздраженная Вера. — Где Исмаилова?
— Я из гражданского отдела, нездешний. Ждите, явится, — пойдете за мной, в очередь.
— Подожду, — покорно согласилась Вера.
![Малая Бронная img_10.jpeg](https://litlife.club/books/304847/read/images/img_10.jpeg)
Ждать пришлось недолго. Исмаилова пришла точно к началу рабочего дня. Увидев Веру, она кивнула:
— Зайдите, товарищ Иванова.
Пропустив Веру вперед, Исмаилова плотно прикрыла дверь и села к столу, указав Вере на стул против себя. Вера ждала ядовитых наставлений Кочерги, решив снести все молча. Исмаилова посмотрела в ее усталое после дороги лицо и тихо спросила:
— Где ваш отец?
Вера похолодела. Исмаилова странно закачалась, и вся комната поплыла. Вера прикрыла глаза. Вот оно, начало конца. Но чего же пугаться? Иного она и не ждала. Знала, когда-нибудь этот момент должен наступить. Перевела дыхание, медленно подняла глаза. Все встало на свои места. Исмаилова смотрит холодными синими глазами, ждет ответа. Ну нет, до лжи Вера не унизится. Однако и торопиться не стоит.
— Не знаю, я два года не получала от него писем.
— Откуда пришло последнее письмо?
— С фронта.
— Кем был ваш отец?
— Был? Вы хотите сказать…
В один миг все стало пустым и ненужным. Что же дальше? Бессмыслица, тоска. Почему так дрожат руки? Вера сунула их в карманы жакета. Прикусила губу, стараясь собраться с мыслями.
— Нет-нет, о нем я ничего не знаю, — отводя взгляд от побелевшего лица девушки, поспешно сказала Исмаилова. — Речь о вас.
Ослабевшей рукой Вера провела по влажному лбу, заставляя себя вслушиваться в слова Исмаиловой. Почему надо ждать худшего? Экая размазня. Так что же говорит Исмаилова?
— Кем он был до осуждения?
Ну зачем ей это? Ух и въедливая. Ответила с вызовом:
— Как и теперь — честным человеком.
— А в армии?
— Рядовым солдатом.
— Почему остались в прокуратуре после осуждения отца?
Это был вопрос-обвинение. Впрочем, Исмаилова поставила его мягко. Могла бы влепить прямо: почему скрыла.
— Не хотела уходить с этой работы. Здесь я нужнее. Людям.
— Помогать поелику возможно обиженным мира сего, — усмехнулась Исмаилова. Вера не понимала ее. Лицо Исмаиловой, землисто-смуглое, твердое, оставалось бесстрастным.
— А мать знает?
— Мама давно умерла. Мачеха взяла развод.
— Вышла замуж?
— Нет, с перепуга.
Исмаилова молча барабанила сухими пальцами по столу, на низком лбу вздулась жилка. Потом процедила сквозь зубы: — Переход на сторону врага с поля боя… измена родине… 58-1б.
— Да! Да! — не выдержав, крикнула Вера и стала бросать Исмаиловой тяжелые, как камни, слова: — Изменник власти, которую устанавливал своей кровью, своей жизнью! Изменник, строивший «Уралмаш»! И я должна отказаться от такого отца? Ради своего благополучия признать клевету! Да никогда! Никогда!
Исмаилова странно раскрывала тонкогубый рот, хмурила брови, но Вера не понимала, не слышала ничего. Вдруг Исмаилова с силой хлопнула крупной ладонью по столу. Вера невольно смолкла.
— Чего вы орете? — грубо одернула ее Исмаилова. — Черт знает что такое!
— Отца некому защитить, а заочное осуждение…
— Мне ваша защита не требуется.
Наступило тяжелое молчание. Исмаилова что-то обдумывала. Плотно сжала губы, голова ушла в поднятые углы плеч, из-под уха, рассыпаясь, нелепо торчала блестящая черная коса. Вера уже досадовала на себя. Зачем и перед кем она выкладывала душу? Именно из-за таких твердолобых, как эта чертова Кочерга, ей пришлось скрывать свое горе вместо того, чтобы искать пути к оправданию отца.
— На что вы рассчитывали? — не глядя на Веру, спросила Исмаилова угрюмо.
— На победу.
— Точнее, — в голосе ее было раздражение. Ну и черт с нею, пусть злится.
— Мир разъяснит многое. Разыщу людей, бывших с отцом в момент «преступления», подниму дело, а отца не оставлю…
— Я вас поняла, можете не повторяться. А теперь скажите: адвокатура вас не прельщает?
Почему она так ставит вопрос? Что это, боязнь за свое положение, желание отстранить от себя неприятности дипломатическим путем?
— Нет.
— Что же мне с вами делать? — Исмаилова подняла озадаченное лицо. Вера молчала. Покрутись теперь ты, голубушка. За себя-то страшновато? Так вот, милая.
— Адвокатом я могла стать сразу после института.
— Не прогадали бы. Впрочем, понимаю. — Исмаилова задумчиво теребила конец косы. — Вас давно хочет заполучить в свой отдел Мосягин. Гражданские дела не по вас, но это единственное, что я могу сделать.
Неужели это говорит Исмаилова? Вера смотрела на нее как на чудо. Эта жесткая Кочерга заслоняет ее от удара, и как просто, как решительно! Вере стало стыдно и хорошо, так хорошо, что захотелось обнять Исмаилову, как родную. Переждав, когда нервный спазм отпустит горло, Вера медленно выговорила: