— Это сложно. Для меня, конечно, — уточнила Вера. Он не настаивал:

— Выбирайте не торопясь.

Кириллу Вера чистосердечно предложила:

— Давайте буду делать для вас выписки, вам же одному трудно.

Он улыбнулся, что случалось не часто:

— Вы добрая девочка. Трудно, Вера, высасывать темы из пальца, а когда в них буквально тонешь, то уж никаких трудностей. Спасибо, но я привык работать сам, без негров.

Она осторожно поинтересовалась его мнением об Исмаиловой. Подняв медно-красные брови, он задумался.

— С нею дружна моя жена, а они до предела разные. Живет наша Кочерга с выжившей из ума бабкой, когда-то эта бабка приютила ее, и вот теперь она опекает старуху. Исмаилова умна, знает дело, зла на язык, что ее украшает.

— И это все?

— Ну, уж если вам так хочется, то она просто одинокий несчастный человек. Что такое, вам жаль Кочергу?

— Я ничего этого не знала.

В воскресенье Вера сходила на рынок, купила свежей рыбы, овощей, ягод. Заняла у соседей тарелок, стопок. К вечеру все было готово, стол накрыт, а на нем еще и бутылка водки, полученная по карточкам, обычно Вера выменивала водочные талоны на мясные, но для такого случая «отоварилась». Первым явился Мосягин. Он катался шаром по комнате и восклицал:

— Дворец, дворец!

Кирилл пришел с женой. Вера так и ахнула:

— Разве можно быть такой красивой!

Кирилл тщетно скрывал довольную улыбку:

— Я украл жену из восточной сказки, правда, Натэлла?

— Зовите меня просто Ната, — протянула она руку Вере и передала теплый сверток.

— Знаменитые лепешки! Вот подарок, ну спасибо, сейчас будем угощаться. — Вера приглашала гостей к столу, раскладывала по тарелкам рыбу и салат и все поглядывала на высокую пышноволосую Нату. До чего же хороши ее длинные черные глаза, нежный рот, полные плечи!

— Что смотрите? — усмехнулся Кирилл. — Небось думаете, как она могла полюбить такого рыжего орангутана? Я и сам удивляюсь. Впрочем, любовь зла, полюбишь и козла.

Винжего запоздал, но зато принес хорошего вина и цветов. С его появлением стало шумно и тесно. Подвыпив, он потребовал гитару. У соседей нашлась старая расстроенная, Винжего быстро настроил ее и, блестя глазами и зубами, запел. Это была цыганская песня, то лихая, то тоскливо-протяжная.

— Получается у него и это, — хмыкнул Кирилл. — Удачливый, черт.

Мосягин, закрывая глазки от удовольствия, подпевал. Его пухлые губы складывались ноликом, и Вере это казалось смешным. Потом танцевала Ната какой-то восточный танец, почти одними своими прекрасными руками, открытыми до плеч. Вера вынесла на кухню посуду, заварила чай. В коридор вышел Винжего и, подступив к ней вплотную, молча взял за подбородок, приближая свои полные губы к ее лицу. Вера вырвалась. Ей стало страшно от выражения жадности на его холеном лице.

— Хочется помучить меня подольше? — он отошел, пригладил волосы, застегнул китель. — Я терпелив, жизнь приучила и к этому, — и уже совсем мягко предложил: — Давайте объявим сейчас о нашей женитьбе? А завтра оформим это событие. Решено?

Вере вдруг стало жаль его, он в самом деле был терпелив, но что она может сказать ему? Ничего, кроме:

— Нет.

— Что так?

— Поговорим попозже, а сейчас к гостям.

Кирилл кружил Нату в вальсе, Винжего играл на гитаре, Мосягин доедал лепешки, а Вера что-то делала, говорила, улыбалась, а сама все думала, думала… Любовь ее навсегда останется с Петей, но он молод, беззащитен, она принесет ему только несчастье. Он знает ее совсем не такой, какая она на самом деле, с ее глубоко запрятанным горем. Иное дело Винжего. Он знает жизнь, имеет положение, сумеет постоять за себя и защитить ее. Но нельзя жизнь начинать со лжи…

Мосягин задремал, и, обнаружив это, Ната засобиралась домой. Растолкали Мосягина, мужчины выпили «на дорожку» и все вместе пошли по домам. Винжего провожал Веру обратно, и она решила не откладывать тяжелого разговора.

— Глеб, я должна сказать тебе…

— …Что еще не полюбила меня? Ну, это я тебе обещаю, полю…

— Видишь ли, дело не только в этом. У меня было горе, да и…

— Неудачный роман? Ты очень привлекательна, и я не удивлюсь, но все прошло, ведь так? — Он привлек ее к себе. — Что же за трагедия может быть у моей маленькой?

Ей не понравился этот слащавый тон. Сказала строго:

— Мне не до шуток. Слушай внимательно. Во-первых, мой отец заочно осужден за измену Родине в бою, а я скрыла это.

Он молчал. Шел рядом все таким же ровным шагом и молчал.

Хотел дать ей выговориться?

— Понимаешь, отец честнейший человек. Он сам строил Советскую власть, рос вместе с нею, работал, учился… — У нее не хватало слов, сдавило горло, она умолкла.

Винжего осторожно погладил ее плечо:

— Не волнуйся, все будет хорошо. — Потом спросил: — Кто-нибудь знает об этом?

— Н-нет, — сама не зная почему, солгала Вера. — Мне еще надо сказать тебе… — Завтра все обсудим, а теперь тебе нужно отдохнуть. Ну, до свидания. — Он обнял ее, но не поцеловал, и она оценила его тактичность.

Утром невыспавшаяся, взволнованная Вера торопилась в прокуратуру. Винжего, как всегда в эти два месяца, встретил ее на улице. Спокойный, улыбающийся.

— Я решил, мы должны уехать отсюда, — сразу сказал он. — Мне давно предлагают область, правда, далеко севернее, но теперь соглашусь.

— Спасибо, Глеб. Но…

— Устроюсь и сразу приеду за тобой, согласна? — торопливо говорил он.

Вера неожиданно для себя кивнула.

Через неделю Винжего уехал. Эти дни они почти не виделись, он сдавал дела, выезжал в районы. В день отъезда забежал к Вере в отдел. Мосягин был в суде, Кирилл деликатно вышел. Винжего присел на край стола и смотрел на Веру с легкой улыбкой.

— Ты очень изменилась, — заметил он. — Что-то новое в тебе, пополнела, возмужала.

Неужели заметно? Только бы поскорее уезжал, — думала Вера, а там — время покажет, все как-нибудь само…

— Глеб, сразу напиши, как и что на новом месте, — неуверенно говорила она.

— Само собой. Не волнуйся. — Он встал. — Мне пора. Ну, дай поцелую.

Вера повернула к нему лицо, он засмеялся:

— Да ты совсем не умеешь целоваться! — И стал целовать ее долгими, крепкими, до боли, поцелуями.

Провожать его она не пошла.

— Рабочее время, да и Нестеров будет на вокзале, Исмаилова, все начальники отделов, сам понимаешь…

Винжего согласился, и хотя Вера сама не захотела быть на вокзале, ее покоробило столь легкое его согласие.

И вот он уехал. Будто беда какая отодвинулась, хотя и не ушла совсем. Но спокойнее у Веры на душе не стало. Так нужен был близкий друг в эти дни, что она подумывала, не зайти ли к Исмаиловой, но побоялась. И вдруг приехал Лучинников. Он шумно ввалился к ней в отдел и, не обращая внимания на Мосягина и Кирилла, расцеловал и сейчас же выложил свою главную новость:

— Дают район, поздравляйте прокурора Лучинникова!

— Да как же я рада вам, Алексей Ильич, дорогой!

Вера бросила все дела и потащила его к себе. Заставила умыться, покормила обедом и за чаем, до которого Лучинников был большой охотник, стала расспрашивать о песчанских новостях.

— Ну, Шарапов чуть не лопнул от зависти, — смеялся, теребя льняной чуб, Лучинников. — Климов смолчал. А Смирнова плакала, ей-право, говорит, все разбегаетесь. Зинуша чемоданы собирает, да, вам от нее гостинец, банка варенья, вот, получите.

— Спасибо, как она там с малышкой?

— Преотлично. Ну, вам тут не наскучило? Может, ко мне помощником? Скоро штат буду комплектовать, спешите с заявкой!

— А хорошо бы! Но… пока другие планы, — уклонилась Вера. — Ну, Женя, Федоренко, Шура как живут? Феня Репина?

— У Жени все в порядке. Репина председательствует браво, ждет мужа. Иван Лукич, видно, бобылем и умрет. А Шурка вот не туда поехала. Говорил ей, да ведь тут не слушают.

— Что же с нею?

— Мало ей было лейтенантов, женихи хоть куда, так нет, связалась с женатым, ни семьи, ни почета, одним словом, живет с Тихоном Черняком.