единственному из живущих,

кому Провидением

был вручён светоч,

зажжённый ещё великим

Леонардо да Винчи.

И этот светоч была -

"Екатерина да Винчи"...

("О да, наш сведущий оппонент -

картина (образ матери великого гения)

висела не за бронированным щитом,

и не в Лувре, - разве там ей место?..")...

Поминутно меняющимся

выражением

лица и глаз, -

то радуясь, то хмурясь;

то заговаривая с ним, то замолкая, -

она вдохновляла и побуждала его

на создание

великого шедевра.

И словно оживляя

это великое полотно -

которое было создано

самоотверженностью одного

и сохранено

самоотверженностью многих, -

звучал "Реквием" Моцарта, -

эта ожившая память веков,

эта гармония красоты и ума,

эта радость пробуждения жизни

и скорбь её угасания.

И повинуясь голосу

великого Микеланджело,

который, созданием Давида,

произнёс мысль,

достойную самого себя:

"Кто создал всё,

тот создал и все части;

и после выбрал лучшую из них,

чтоб миру дать

творенье рук своих,

достойное его высокой власти";

и повинуясь

голосу своего вдохновения,

зовущего его

в мир образов и идей, -

он брал в свою руку кисть

и, с ещё не застывшей палитры,

на ещё не тронутый холст

наносил

свою самую первую

мысль

своего самого великого

шедевра.

Да, таким нам хотелось бы видеть мир великого художника, таким мы и могли бы сотворить его своей высокой властью. Но однажды мы взяли на себя обязательство добросовестно наблюдать и описывать жизнь. И теперь мы ещё не вправе изменить её, даже если того требует справедливость, ибо поспешность нашего сострадания может нанести вред истине. Потому что художник, за которого мы едва не взялись поручиться перед справедливостью, прежде должен выдержать испытание на преданность искусству, на самопожертвование во имя искусства, и самой жизни... Но, главное - творец никогда не может быть сам по себе, - он всегда есть сам Чьё-то Творение...

Между тем, Магдалина и Пётр, подъехав к дому, где жил художник, вышли из машины и медленно стали подниматься по лестнице, не привлекая ничьего внимания.

Это был час, когда тела людей, ослабев от дневных забот, были погружены в забытье. А души, обречённые на вечную безсонницу, слонялись по комнатам и коридорам - томясь по сочувствию и не умея найти его. Они скользили мимо наших героев, с удивлением замечая, что это не души - а, наверное, демоны; что, должно быть, они пришли за чьей-то душой. Тогда они в страхе начинали трепетать, - думая, что это пришли за кем-то из них. И когда из груди взволнованной Магдалины исторгался едва сдерживаемый вздох, или когда она дрожащим голосом спрашивала о чём-нибудь Гогенштауфена - они вдруг слышали стон её души, доносившийся как из подземелья. Тогда они в страхе прижимались к стене, пропуская Магдалину. Им казалось, что это преисподня, - где узница - их сестра.

Лёгкое волнение, которое по выходе из машины охватило Магдалину, теперь развилось в страх. Она вдруг остановилась и прошептала.

_ Пётр, милый! Я не могу. Мне страшно, _ и, ослабев, опустилась на ступени лестницы.

Гогенштауфен знал, что происходило с Магдалиной. Но он также знал, что не следует заострять внимание на больном. Поэтому он как можно спокойнее и ласковее проговорил.

_ Тебе кажется, что ты идёшь совершить что-то недостойное? Ты, может быть, думаешь, что талант, который нужно забрать у этого художника, попадёт какому-нибудь снобу, имеющему средства и страдающему от неудовлетворённого тщеславия?.. А?.. Ты ведь так думаешь? _ проникая своим пристальным взглядом прямо ей в душу и тем вызывая в ней сильное смятение, проговорил Гогенштауфен.

_ А разве - нет? _ едва выдержав его взгляд и покраснев от обиды, проговорила Магдалина. Мысль о том, что её, как девку, используют какие-то жестокие и злые люди, не давала покоя её совести. _ Разве понадобились бы вам услуги такой... такой неотразимой искусительницы, если бы речь шла о чём-нибудь порядочном. Вам нужен успех, но вы не уверены в нём. Не так ли? Следовательно, вам будут сопротивляться! Следовательно, я нужна вам для насилия, _ теперь в её глазах сверкала ярость раскаяния.

_ Я так и думал, _ спокойно сказал Гогенштауфен. _ И рад, что не ошибся в тебе... _ затем он задумался, тщательно подбирая слова; он ещё не мог сказать ей всего, но сказанное им должно было убедить её. _ Видишь ли... этот человек - не совсем художник... а может быть, совсем и не художник. В его мастерской зафиксировано очень высокое энергетическое поле... Такое, которое может быть только у гения... или ещё выше. В Нашей Душе должен же быть хотя бы один сверхгений. Почему бы ему не жить именно здесь?.. Хотя, по правде, меня бы устроил - и гений... и даже - талант... Вот ты и объясни мне - что это за явление природы такое. Гений, художник - а пишет только на уровне таланта и ремесленника... а может быть - ещё ниже... _ Гогенштауфен пристально смотрел прямо в глаза Магдалины, внушая ей доверие к себе и к своим словам. Магдалина молчала. И, кажется - она с трудом понимала Гогенштауфена; хотя его слова казались ей достаточно убедительными. Не давая разрушиться этому, ещё хрупкому, строению, возникающему в её душе, он продолжал.

_ Вот и получается - что этот его талант художника мешает ему раскрыться в чём-то более важном... Вот это-то "более важное" меня больше всего и интересует... Понимаешь?.. Ему этот талант мешает жить, а кого-то он вернёт к жизни... Этот талант мы передадим или перепродадим... а почему бы и нет - это такая же ценность (если не большая) как и всё прочее... другому человеку, который его заслуживает своей самоотверженностью... Во имя справедливости. Ты понимаешь?.. Насилие?.. да. Но во имя справедливости... и совершенства...

Этого Магдалина не ожидала. Раскрыв глаза, она с изумлением смотрела на Петра - о чём-то думая. Потом тихо проговорила.

_ Спасибо, Пётр. Ты успокоил меня. Честное слово - я вам не верила. Я думала... Даже страшно вспомнить - что я думала...

И, протянув ему руки, чтобы подняться - она первая двинулась по лестнице.

"Если Пётр сказал правду, _ думала она, распахивая шубу - то ли от жары, то ли от волнения, _ то к чему такая тщательность, такая таинственность; к чему весь этот маскарад с перевоплощением...".

Её, начавшееся было разворачиваться, сомнение оборвал, искоса следивший за ней, Гогенштауфен; он вдруг повернулся к ней спиной и начал спускаться, волоча за собой этюдник. Магдалина резко повернулась.

_ Ты куда?

_ Ухожу.

_ Как уходишь? А как же я? Ты хочешь оставить меня одну?.. с этим?.. Ты что, Пётр - ты обиделся?..

Магдалина вдруг испустила какой-то сдавленный вздох. Перед ней стоял: не сегодняшний - смешной и добрый, и близкий Гогенштауфен-актёр; а вчерашний - надменный и жестокий, и недоступный Гогенштауфен-делец. Теперь его взгляд откровенно и неотвратимо проникал ей в самую душу. И его слова, как удары хлыста, потрясали её ослабевший от мучительной боли разум, - твёрдой, как его взгляд, и безстрастной, как его губы, логикой.

_ Напоминаю... Ты связана с нами своим согласием, своей молодостью, своей красотой и своим талантом музы... Напоминаю также... ты в любой момент можешь прекратить с нами сотрудничество... Но тебе придётся расстаться, - и с могуществом, и с молодостью, и с красотой... и со всеми возможными для тебя блистательными перспективами...

Он сделал многозначительную паузу, и продолжил.

_ Вспомни - что ты имела в той жизни... и к чему ты вернёшься, уйдя от нас...

Он опять сделал паузу, и опять продолжил.

_ Времена варварства прошли... Принуждать тебя никто не будет. Но если ты согласилась сотрудничать с нами, и получила от нас плату, - заметь - вперёд, - ты обязана выполнять наши требования... Тем более, что для тебя, при твоих возможностях и данных, это не очень обременительно...