Поражённый и раздавленный этой трагедией, он стоял на вершине, - не испытывая: ни наслаждения, ни удовольствия - а только: физическую усталость, душевную боль и духовную скорбь о напрасно и нелепо оборванных жизнях его товарищей.

Отдавая последнюю дань их безумному самопожертвованию, он устроил им на вершине огромную общую могилу - из камней, снега и холода... Он провёл на вершине несколько дней и, спускаясь с горы вниз, дал себе слово - вернуться сюда через год... Он уже не мог существовать без гор и вершин; слишком много духовных, душевных и телесных сил было положено к подножию их недоступности.

"Вот ключ к душе художника, _ подумала Магдалина. _ Он сознательно отказывается от земной славы - зная, что на пути к вершине её всех (без исключения) ожидает гибель... Силы человеку даются Богом не для того, чтобы рваться к вершине - а для того, чтобы удержаться от этого. И он здесь для того, чтобы предупредить других об этом. Вот почему он совершает свои восхождения тайно. Это его молитва к Богу о погибающих на пути к вершине - которых он пытается остановить, но которые не слушают его... Он, должно быть, очень одинок - потому что такая судьба под силу только сверхгению... Ведь даже гении приходят: по двое - по трое... И хотя они часто не признают творения друг друга - они всё же любят и оберегают друг друга, взаимно поддерживая между собой единый дух творчества... Сверхгению же отказано Провидением и в этой малости - ибо он: основоположник и творец великого Замысла целой эпохи... Поэтому он приходит один... никем не узнанный и никем не признанный...".

Теперь Магдалина уже почти знала, как нужно себя вести с этим человеком. Но она не торопилась, наслаждаясь каким-то внутренним трепетом ожидания - что вот, наконец, Бог послал ей человека, - который также одинок, как и она; и которому, также как и ей, нужна (её) любовь. "Как странно, _ думала Магдалина, _ переплетены дела Божественные и дела человеческие...".

Открыв следующую дверь, она оказалась в большой прихожей, заваленной чем попало... То-есть, собственно, это была мастерская наоборот. И если в самой мастерской шло созидание, то в прихожей шло разрушение. Здесь хранилось всё, что было забраковано хозяином - едва начатое и уже почти законченное. При том же, хозяин, видимо, был не только художником, но и скульптором. Поэтому, кроме: холстов, рам, мольбертов, этюдников, - наваленных по углам и развешанных по стенам, - здесь покоились: скульптуры, бюсты, слепки, торсы, головы... и прочее.

Магдалина едва успела окинуть взглядом все эти неудавшиеся автору творения; едва успела подумать о том - как всё-таки порой прихотливо и капризно воображение художников, и как часто порой оно приводит их в тупик... Как вдруг дверь распахнулась и на пороге появился сам хозяин, взбешённый и раздражённый.

_ Убирайтесь отсюда! Вы мне больше не интересны! Я прекращаю работать над вами! _ проорал он кому-то, и швырнул в угол прихожей какой-то неоконченный портрет.

Магдалина едва не приняла это на свой счёт и едва успела спрятаться за скульптуру какой-то обнажённой женщины с распущенными волосами. Но дверь с грохотом захлопнулась - и музыка за дверью стихла. Воцарилась гнетущая тишина. Магдалина выглянула из своего укрытия и осмотрелась. Её взгляд упал на портрет. Звезда, горевшая (и едва не погасшая от страха) над Магдалиной, позволяла ей внимательно рассмотреть этот портрет. Он был уже почти готов. Это был портрет мужчины лет 35-ти с красивыми длинными волосами и куцей рыжеватой бородой. Кого-то он напоминал Магдалине, но она никак не могла вспомнить - кого. Одет он был в какое-то подобие хитона или кафтана.

Некоторое время Магдалина внимательно рассматривала портрет... Наконец, она догадалась, почему портрет был выкинут (точнее, забракован автором). В нём было какое-то непреодолимое противоречие между внешностью мифического бога и выражением глаз земного человека. И всё-таки глаза этого человека были как-то неестественно напряжены, словно бы наполнены ужасом. Как будто автор силился довести их до уровня внешности, но у него, к его ужасу, получалось обратное. И этот человек на портрете, видимо, тяготеющий к обычному земному состоянию, как бы физически испытывал муки от этого противоестественного усилия. И именно этот ужас и отражался в его глазах.

Увлекшись рассматриванием портрета, Магдалина не заметила - как дверь снова распахнулась и на пороге оказался художник. От испуга Магдалина вздрогнула и из её груди вырвался чуть слышный стон. Руки её ослабли и портрет упал к её ногам.

Но всё это мало тревожило художника. Как зачарованный смотрел он на Магдалину. Его взгляд был таким пристальным и жадным, словно он пытался вобрать её в себя...

Вдруг он весь как-то засуетился, словно бы уже заработал некий двигатель его мышления, но ещё не набрал полные обороты, и вибрация от бешенного вращения его мыслей сотрясала всё его тело. Он бросился было к ней - видимо, убедиться, что она живая... Но вернулся; видимо, испугался, что это видение и, приблизившись, он может его разрушить...

_ Нет... не может быть... Этого не может быть, _ наконец, прошептал он.

_ Чего не может быть? _ нежным успокаивающим и ласкающим голосом проговорила Магдалина (уже оправившаяся от испуга), пробуя нужный тон общения с этим человеком.

_ Господи, _ прошептал он нервно, _ они уже стали говорить...

Было видно, что появление Магдалины его смутило и даже испугало. Однако, дело было не только в ней. Был кто-то ещё, кто безпокоил его какими-то безмолвными посещениями...

_ Что с вами? _ сделала было Магдалина шаг к нему, _ вам плохо?.. Чем я могу вам помочь?.. _ но он в страхе кинулся в мастерскую и забился там в угол, крича.

_ Нет, нет... Только не сейчас!.. только не сейчас!..

Видимо, у него начался какой-то душевный припадок. Нельзя было терять ни секунды. Нужно было быстро преодолеть пространство, разделяющее их, - иначе буйство, овладевшее его душой, овладеет и его телом, и тогда ей с ним не справиться. Магдалина по своему опыту знала - как часто души людей бывают беззащитны перед жизненными стихиями и как часто им необходима помощь чьего-то сильного и любящего тела. Именно тела, так как душевные болезни способны лечить только тела; и именно чужого тела, так как своё тело при больной душе быстро слабеет и тем ещё более усугубляет болезнь души.

Поэтому Магдалина, едва только почувствовала в нём признаки какого-то глубокого потрясения, - готового вот-вот перейти в ураганный распад души и, следовательно, в не менее опасную волевую экспрессию тела, - молнией метнулась к этому человеку - своим безумием просящего её о помощи, желая её и не веря в неё. Одно мгновение понадобилось Магдалине, чтобы преодолеть пространство разделяющее их и прижать к себе этого несчастного. Но она едва не опоздала, так как он уже тянулся к довольно увесистой вазе...

Жалость - вот первый шаг ко всему великому в нашей жизни, вот первый шаг к милосердию. Всё, с чем Магдалина некоторое время назад вошла в этот дом, разом вылетело из её прелестной растрёпанной головки. Она забыла о своей миссии, забыла о Гогенштауфене; забыла о себе, о своём наряде. Рядом с ней, - даже более - в её объятиях, - был человек, который был наволосок от гибели души; которому срочно нужна была её ласка, её сила, её молодость, её милосердие. Она сидела на полу в скорбной позе Мадонны Рафаэля и, прижимая к своей мягкой, нежной и тёплой груди его растрёпанную и безумную голову, ласково и настойчиво шептала ему.

_ Ну, ну... успокойся. Ты теперь не один... Я пришла, чтобы спасти тебя. Ты очень устал, милый... Ну, ну... всё будет хорошо...

Некоторое время его тело ещё извергало в неистовстве тягучую лаву его душевной усталости... Но вот всё утихло, и он успокоился. Все страхи, мучившие Магдалину - минули, рассыпались в прах, стёрлись из памяти. Теперь, держа на коленях большую, лохматую, тяжёлую и упрямую голову этого сильного, но уставшего человека; ощущая своими мягкими чуткими руками судорожные вздрагивания этого затухающего вулкана, - она вдруг поймала себя на мысли, что ласкает его как ребёнка, утешает его как мать.