Что касается созыва риксдага, то Густав уже знает мнение Пона. Густав подчеркивает, что созыв зависит не от криков армии или оппозиции, а исключительно от деловых соображений и необходимости в банковских ресурсах, ибо лишь банк может обеспечить его тем, что ему надо, а Густав не может это сделать без согласия сословий. Войска нельзя оставить без оплаты перед лицом врага. Но созыв риксдага можно отложить еще на 14 дней, а если ожидаемая денежная помощь придет, то и на больший срок.
Отличие от 1786 года состояло в том, что в тот раз беднота была разагитирована оппозицией и крестьяне объединились с дворянством — случай в анналах Швеции уникальный. Но сейчас, наоборот, народ раздражен на господ, которых открыто обвиняет в измене государству. Возникает большая опасность, которую могут понять и самые простые умы. Духовенство, обеспокоенное за свои права, которые король оспаривал в связи с жалобами, и старая враждебность недворянских сословий к дворянам, теперь вновь пробудившаяся, заставят дворянство призадуматься. Густав не скрывал от себя, что конфронтация столь многих противоречивых интересов сделает риксдаг бурным, но королю надо добыть много средств, чтобы удержать государство на высоте. Вот таковы причины, и Густав был бы счастлив, если бы Пон смог «избавить государство и меня самого от судорог, которые могут стать поистине вредными».
Этого Пон не мог — давление относительно субсидий было сильным, но он ничего не мог предложить. Вместо этого он отправился в Карлстад, откуда 7 октября докладывал, что он объединился с английской и прусской сторонами, чтобы остановить датское наступление. Про нужду закон не писан, а Швеции нельзя дать погибнуть. Это косвенным образом означало, что французскому послу пришлось согласиться на подчиненную роль в дальнейшем развитии событий. 21 ноября он утверждал, что в стране растут настроения в пользу короля Густава, а недовольны только дворяне. Король сам занимается своими делами и не сообщается с Уксеншерной, который остается в таком же неведении относительно планов короля, как и все прочие. Мистер Кине, со своей стороны, 14 ноября сообщал, что оппозиция теперь настолько задвинута, что король мог бы внести в конституцию любые изменения, какие ему заблагорассудятся. Корраль 5 декабря сообщал, что духовенство надеется вернуть себе на риксдаге часть тех больших прерогатив, которые были узурпированы дворянством.
В действительности же Густав, наверно, никогда не сомневался в необходимости риксдага с самого своего возвращения из Финляндии. Колебания, разыгрываемые им перед Поном, были не чем иным, как экономическим вымогательством.
Поразительная перемена в настроениях народа не была только спонтанной — она, как выяснил Стиг Буберг, в большой степени явилась результатом пропагандистской кампании, подобной которой Швеция прежде не видела. В деле пропаганды при помощи летучих листков и других публикаций оппозиция с самого начала уступала, поскольку закон об ответственности типографий за содержание печатаемых текстов эффективно сдерживал их охоту идти на политический риск. Оппозиция распространяла рукописные летучие листки, но их действенность, естественно, не могла идти в сравнение с текстами, напечатанными в тысячах экземпляров. Похоже, король Густав и его приверженцы лишь глубокой осенью 1788 года полностью осознали свое преимущество в деле пропагандистских возможностей, но уж тогда случая не упустили. В октябре было напечатано стихотворение «В отставку малодушных офицеров», оно сопровождалось нерегулярной, но действенной пропагандой обороны с церковных кафедр. Однако бурю вызвало прежде всего произведение под названием «Перепечатка пришедшего из Финляндии письма от 14 сентября 1788 года». В его основу было положено подлинное письмо полковника Маннерскантса к брату, но отредактированное и приукрашенное. В бунте и недостаточном патриотизме среди офицерского корпуса в Финляндии письмо обвиняло изменническую пропаганду Ёрана Магнуса Спренгтпортена, имевшую целью отделение Финляндии от Швеции. Обвинения в очень общем виде были направлены на офицерский корпус; ярко выраженными исключениями явились лишь имена генералов Мейерфельта и фон Платена и полковника Микаэля Анкарсвэрда. В листке звучали также нотки неприязни к дворянству, и это естественным образом могло связываться с нападками на группу профессионалов в армии, на три четверти состоявшую из дворян.
Письмо из Финляндии было прочтено и одобрено Густавом III в Гётеборге до его публикации в том же городе в типографии Нурберга. Оно вызвало неслыханную сенсацию и потом было переиздано несколькими печатниками в Швеции и Финляндии. В Стокгольме сообщали, что 16 000 экземпляров были распроданы за три дня, а из провинции сообщали, что сочинение пользовалось громадным спросом. По единодушным свидетельствам, его читал и усваивал простой народ. За этим листком в конце ноября последовали «Напоминания недовольным в стране», перешедшие к фронтальному наступлению на все дворянское сословие. Этот листок противопоставлял благодеяния, оказываемые Густавом III своим подданным, неблагодарности дворянства. Дворяне за заслуги своих предков имеют земельные угодья и высокие должности, но на войне они обманули доверие короля малодушием и взятками. Они клевещут на короля и тиранизируют «наибольшую и полезнейшую часть граждан». Сочинение содержит такое обращение к дворянству: «Ты, малодушная и презренная часть граждан Свей». То был призыв яснее некуда к недворянским сословиям требовать отмены дворянских привилегий без прямой формулировки такого призыва. Брошюра, что вполне естественно, вызвала в дворянстве сильное негодование, поскольку возложила на сословие как таковое ответственность за мятеж в финской армии. Кажется, поначалу она была распространена в Стокгольме; неизвестно, кто был инициатором ее издания, но это должен был быть человек, хорошо знакомый с тактическими планами короля Густава в преддверии риксдага. Брошюра вышла пятью изданиями и широко разошлась.
Уже в октябре в пропагандистскую войну бросился и поэт Бенгт Лиднер — со стихотворением «Ода к финскому солдату», которое призывало к отпору измене, но не содержало нападок на личности или общественные группы. Лиднер рассчитывал поправить свое социальное бытие обретением какой-нибудь скромной должности на королевской службе и действительно получил пенсию.
Некоторые пропагандистские сочинения поначалу распространялись как рукописные летучие листки, но подхватывались провинциальной прессой. Все более деятельное участие газет в роялистской пропаганде способствовало также перепечатке таких сочинений, прежде всего в провинции. Насколько удается определить инициаторов и закоперщиков этой агитации, в ней поразительно велика была роль духовенства. Ведущие роялисты в среде духовного сословия, такие как епископ Валльквист в Ваксьё и пробст К. Ё. Нурдин, активно участвовали в распространении верноподданнических взглядов. Люди, работавшие в непосредственном окружении короля, такие как личный секретарь Ю. А. Эренстрём и государственный секретарь У. Ё. Франк, тоже были вовлечены в агитацию. Пропаганда за рубежом велась через шведских дипломатов в пределах их практических возможностей для подобной деятельности.
Главную ответственность за это формирование общественного мнения несет сам Густав III. Это давало ему возможность играть перед своим народом роль невинно оскорбленного вместо роли агрессора в войне, которая вылилась в борьбу против норм формы правления. Екатерина II благодаря Спренгтпортену и аньяльцам могла быть теперь представлена истинной зачинщицей войны, в которой решался вопрос о сохранении Финляндии в составе Шведского государства. Теперь не имело значения, кто выстрелил первым при Пумала. Густав III мог пожинать плоды общей непопулярности России на сцене международной политики. У отдельных критических голосов не было в шведских краях никаких шансов быть услышанными.
Такова была ситуация, когда собрался риксдаг 1789 года.
О созыве сессии риксдага было объявлено 8 декабря, а 2 февраля 1789 года риксдаг открылся. Время подготовки было кратким, но нигде не оказалось неподготовленных. Выборы в недворянских сословиях принесли, как и ожидал король Густав, солидное большинство. Дворянство же было раздражено королевской пропагандой и готово к сопротивлению. Дворян прибыло необычно много: были представлены 900 родов. Можно было, как предсказывал уже Густав III, ждать «судорог».