Пон, таким образом, был настроен относительно благосклонно, хотя полученные им инструкции несли на себе печать недоверия французского кабинета к личности Густава. Корраль, написавший донесение в тот же день и не удостоенный подобной беседы с глазу на глаз, высказался о Густаве с большей откровенностью: уже одно его присутствие в столице заставило недовольных изменить свои речи. Корраль также доложил о том, что Пон рассказал о своей беседе, и о действиях и инструкциях маркиза и сделал собственное заключение: если французский двор не окажет Густаву действенной поддержки, то в дело к пользе Густава вмешается Великобритания, да и Пруссия, дабы задержать заключение мира между Оттоманской Портой и империями. Это суждение окажется верным, но не сведения о том, будто Густав намеревается ехать в Карльскруну и Сконе. Король по обыкновению распространял заведомо ложные сведения о своих предстоящих передвижениях.

Посол Франции держал себя с подобающей важностью и явно располагал хорошими каналами информации относительно политической обстановки в Стокгольме. В донесении от 13 сентября он совершенно категорически утверждал, что обер-штатгальтер Карл Спарре стоит во главе партии недовольных и со своими приверженцами старается преувеличить размеры опасности для южных провинций Швеции, дабы принудить короля к созыву риксдага. Пон подозревал Спарре в связях с аньяльцами и одновременно в том, что он лицемерит, выказывая безграничную преданность королю Густаву. Пон нашел ситуацию настолько серьезной, что выпросил у короля согласие на тайную беседу, которая и состоялась в обычном заговорщическом стиле короля вечером в Карлбергспарке, вероятно, 7 сентября. Пон подчеркнул, что Франция хочет сохранить свой старый союз с Швецией, но и отметил, что это имеет для Франции какой-то смысл только до тех пор, пока Швеция самостоятельна, но так не будет, если при нынешних настроениях в стране соберется риксдаг. Пон нашел, что король Густав уже почти решил его созвать — король ведь в тот же день зачитывал Терсмедену свое приглашение на риксдаг, — но всеми силами боролся против этого решения. «Я приводил против этого плана все резоны, стараясь переубедить короля, и добился успеха. Сей государь принял решение вовсе не созывать риксдаг и велел объявить об этом риксроду», Пон предложил посредничество Франции в мирных переговорах, и Густав, санкционировав его право просить у его величества короля Франции bona officia[54], добавил: он считает все, что его величество пожелает сделать для обеспечения ему мира, который он хочет получить при посредничестве его величества, новым доказательством дружбы, кое он навсегда сохранит в памяти. Партии в Швеции, — пишет Пон, — результат русских интриг; императрица надеется получить влияние на Швецию проявлением сдержанности и соря деньгами.

Итак, по-видимому, Густав держался образцово, но в действительности он вовсе не расстался с мыслью о собрании сословий, а лишь отложил его. Пон на опыте французского королевства должен был считать катастрофой всякое народное представительство, и Густав тотчас воспользовался случаем переложить на него ответственность за отсрочку с риксдагом. Густав писал послу 9 сентября, что если бы Пон нашел способы сделать ненужным риксдаг, он, Густав, был бы рад. Мысль ясна: если Франция сможет добыть ему денег, то и встреча сословий ни к чему. В эти дни Густав вылавливал денежные средства, забросив все крючки.

Корраль ждал случая отправить незашифрованную депешу со специальным курьером, который должен был отвезти в Париж сообщение Пона с предложением о посредничестве; предполагалось, что французы переправят потом испанское донесение в Мадрид. Это само по себе говорит, что Корраль не написал ничего такого, что бы противоречило взглядам и сведениям Пона по данному вопросу, но Корраль косвенно предложил другое видение проблемы сословий, нежели у французского посла. Корраль писал: большая и более здравомыслящая часть нации, особенно горожане, никак не настроены на изменение конституции, поскольку помнят об опрометчивых действиях и тирании при старой анархии, между тем как дворянство и офицерский корпус думают иначе, и можно предположить, что отважатся на революцию и насилие. Благодаря глубокому знанию шведской политической среды Корраль понимал возможности короля Густава изолировать дворянство и мятежных офицеров.

19 сентября Пон с досадой узнал о том, что Сталь фон Гольштейн передал французскому королю просьбу о bona officia одновременно с тем, что, как полагал Пон, он уговорил Густава III поручить ему просьбу о том же. Однако Пон, не понимая целей этой двойной игры Густава, полагал, что король был смущен тем, что согласился на то, чему двумя днями раньше противился. Теперь могло статься, что курьер Густава с его собственноручным письмом к Сталю от 9 сентября успеет прибыть раньше курьера Пона с донесением от 13-го, особенно если король предупредил Сталя о необходимой поспешности. Между тем Пон вообще был настроен отрицательно по отношению к шведскому королю, считая, что он совершил ошибку, развязав войну, прежде не убедившись в настроениях умов в Швеции. Возможно, что в рассуждениях Пона слышится кислый от разочарования голос Ферсена.

Однако после 11-го Густав III стал недоступен для нравоучений, исходивших и от дипломатов, и от господ советников: он уехал в Даларна, где энергичный Терсмеден подготавливал его приезд, в том числе особенно разговорами с задававшими тон крестьянами. В пути священники и крестьяне повсюду встречали Густава выражениями симпатии, и 14-го он присутствовал на литургии в Мурачюрка. Затем он взошел на курган, с которого, как говорили, Густав Васа обращался к крестьянам. Густав III не был, как полагают, облачен в национальную одежду с лентой ордена Серафимов, — на нем была лейб-гвардейская униформа. По отзывам свидетелей, он весьма красноречиво обращался к народу, призывал его последовать славным традициям и помочь защитить отечество, и речь была воспринята с одобрением. В беседе со старейшинами прихода он получил обещание, что будет собрано добровольное ополчение. Согласно дневнику Терсмедена, один из влиятельных крестьян в Мура имел контакт с Шернельдом и пытался чинить этому препятствия, но безуспешно. На следующий день Густав продолжил путь до Лександа, говорил с народом с церковной паперти и встретил там, по его собственным словам, еще большие пыл и энтузиазм, чем в Мура.

Путешествие в Даларна породило в Стокгольме панические слухи, которые для короля Густава были невыгодны. Причиной распространения слухов стал Армфельт с его недостаточной политической осмотрительностью и болтливостью. По-видимому, он самостоятельно составил план вооруженного переворота, предполагавший, что король поднимет жителей Даларна, они пойдут на Стокгольм и овладеют ведомствами и банком. Герцогиня дала волю всему своему праведному негодованию, после того как Армфельт, очевидно, проверил свои планы на ней и Софии Альбертине под тем предлогом, что сам он ничего не знает, но имеет скрепленный печатью приказ короля. Во время пребывания Густава в Мура Армфельт написал ему письмо со скрытыми и многозначительными намеками на желательность «un parti hardi»[55] и чрезвычайной ситуации. Густав ответил из Лександа: «Думаю, надо избегать возбуждения страхов и беспокойства в ситуации, когда, как кажется, меня должна занимать исключительно защита государства от внешних и внутренних врагов. Именно такие действия вызовут уважение в Европе к государю, который целиком поглощен спасением государства и посвящает себя этому делу, не обращая внимания на кличи партий и не принимая мер личной предосторожности против возбужденных подданных. При всем том полагаю, что это в равной мере согласуется с тем, к чему обязывают мудрость и осмотрительность, дабы воздействовать на партийных руководителей, чьи бессильные крики, уверяю вас, не могут ни повлиять на меня, ни испугать. Густав призвал Армфельта либо прямо писать о том, что у него на уме, либо же подождать с известиями до встречи в Вермланде. Три дня спустя он получил план Армфельта и написал из Фалуна, что сжег его как слишком опасный для «le total»[56], но хороший в ситуации крайней необходимости.