Эрик Лённрут
Великая роль
Король Густав III, играющий самого себя
Предисловие
Замысел написать эту книгу был довольно-таки смелым. Поначалу не предполагалось, что она станет изданием к 200-летнему юбилею Шведской академии. Мои исследования о Густаве III начались с конкретного изучения его военной политики в 1787–1788 годах. Постепенно замысел расширился до идеи изучить личность Густава III, когда я осознал, что это единственный путь к пониманию его политической деятельности. Своеобразие этой личности сделало необходимым проследить ее развитие от становления политической зрелости в 1768 году до конца его жизни, прерванной заговором убийц в 1792 году. Результатом явилась картина, в некоторых отношениях отличающаяся от представлений более ранней литературы по этой теме.
Сказанное не означает, что я недооцениваю эту литературу. Она охватывает такие превосходные старые работы, как «Политическая история Швеции в правление короля Густава III» Класа Теодора Однера, «Густав III» Людвига Ставенова и его раздел о густавианском времени в «Истории Швеции до XX столетия», а также часть о морской войне 1788–1790 годов в труде Арнольда Мунте «Шведские морские герои»; гениальный, но недостаточно обеспеченный источниками очерк Хенрика Шюкка «Густав III» и глубокие исследования Бета Хеннингса о различных периодах жизни Густава. Кроме того, существует много частных исследований шведских и зарубежных авторов. Я хотел бы отдать долг признательности этим своим предшественникам, вклад которых в изучение темы во многом облегчил мою задачу. Вместе с тем было невозможно лишь просто суммировать их взгляды и результаты. Я осознал необходимость опираться на собственные исследования со своим собственным отношением к материалам источников, и это привело к новому общему взгляду на Густава III.
Это связано с изменившимися воззрениями. На протяжении XIX и долго в XX веке историки были склонны к моральному суду над людьми прошлых времен, что легко приводило к односторонности и поверхностности, особенно при оценке столь противоречивой личности, как Густав III. Он превозносился как великий шведский король, благородный образ которого оплакивался вначале его приверженцами, затем Эсайасом Тегнером и Бернхардом фон Бесковым и вплоть до Бета Хеннингса. Короля осуждал величавый ряд моралистов от Гудмунда Ёрана Аддербета до Фредрика Лагеррута и Олле Хольмберга. Почтение к особе монарха иной раз приглушало критику, как у Однера в его исследовании о политике Густава по отношению к России после Верельского мира и у Мунте в его суждениях о командовании Густавом армией и флотом в 1789–1790 годах. С другой стороны, конституционный образ мышления нашего времени способствовал недопониманию идеалов и ценностей Густава.
Целью моей работы было проследовать за Густавом, описать его и вынести о нем суждение, исходя из его собственных идей и предположений. Это означает все возможное понимание, но такое, которое не подразумевает ни одобрения, ни прощения. И это оказалось чрезвычайно трудной задачей — увидеть, насколько возможно, Густава III изнутри со всеми психологическими сложностями и сквозь любую маскировку. Я не думаю, что в этом можно преуспеть в полной мере, но дело стоило того, чтобы предпринять такую попытку. Сказать что-либо новое о Густаве III может лишь он сам, и только он. И если мне удалось немножко помочь ему на пути к этому, то это уже кое-что.
В методическом смысле это означало, что работать следовало по возможности независимо от мемуарной литературы, то есть избежать влияния точек зрения мемуаристов и давать им слово лишь для освещения конкретных ситуаций и фона событий, дабы увидеть жизнь именно такой, какой она была в действительности. Нужно было подчиниться требованиям строгой критичности. Густавианские мемуары — литературный жанр сам в себе, они — цветок шведского мемуарного искусства и часто настолько пленительный, что трудно освободиться от его способа восприятия людей и событий. Но мемуары — часто более вымысел, нежели действительность, и сколько бы Густав III ни представал в центре их описаний — это моментальные снимки, сделанные с большего или меньшего расстояния. К нему самому приближаешься при помощи оставленных им писем, сочинений, промеморий и заметок, а также донесений дипломатов и сотрудников о его словах и предприятиях. Это колоссальный по объему материал, и вся жизнь исследователя потребовалась бы только на то, чтобы его разобрать и подвергнуть критическому анализу. В моем случае потребовалось сосредоточить внимание на том, что я счел существенным, то есть на том, что, по-моему, считал существенным сам Густав III.
Густав III был невероятно деятельным королем, который во все вмешивался, хотел властвовать над всем и влиять на возможно большее, сопереживать всему, что происходило вокруг него и что ему было дорого. Можно было бы написать книгу только о его карусельной игре, руководствуясь оставленными им рисунками и указаниями относительно сцен. Можно было бы писать о его строительных планах, руководствуясь перепиской и архитектурными чертежами, прежде всего его собственными, можно много написать о его театральной деятельности, с некоторыми ошеломляющими фактами о его ограниченности как мецената искусства и много — о его обхождении с поэтами. Можно было бы написать исследование о его мероприятиях по гуманизации уголовного права и поистине нудную книгу о его переписке с царствующими особами и с представителями светского общества в других странах. И еще непрекращающуюся хронику его жизни с двором. Но все это происходило на периферии его бытия, даже если то или другое и могло сильно занимать его. Главным и решающим для того наследия, которое он хотел оставить истории, была роль короля, выражающаяся в правлении, международной политике и ведении войны. Вот содержание роли, которое надо понять. И это требует источниковедческой критики, которая вовсе не проста, ибо приводит к тому или иному толкованию на психологическом уровне.
Густав III обладал большим даром воображения и порой вел себя так, что мы в наше время с трудом восприняли бы как нормальное поведение. Я предпочел воздержаться от увлечения психиатрией и глубинами психологии и сосредоточиться на том, чтобы собрать достоверные материалы источников, которые легли бы в основу диагнозов для исследователей поведения. Вообще трудно провести различие между нормальным и патологическим поведением в прошлые времена, особенно если та личность, которую изучаешь, была королем по профессии. Поэтому я решил сделать банально простые определения человеческого типа Густава, исходя из бесконечного множества примеров его повседневной деятельности. Он был эгоцентричным истериком, который порой терял ощущение действительности, но раньше или позже вновь обретал опору в том мире, в котором жил. Это был человек культурный, страстно любивший драматургию и литературу, более или менее осознанно формировавшийся под влиянием своих исторических и литературных идеалов. Человек, велевший, чтобы собрания сочинений Корнеля, Расина и Вольтера находились на книжной полке его юного сына, обладал ясной направленностью на героическое. Его деятельность как короля должна была найти свое оформление скорее в исполнении героической роли, но роль, которую он играл, была многогранной. Его окружение часто жаловалось на его притворство и недостаточную искренность. Частью его политических ходов было часто демонстрировать чувства и редко говорить правду. И перед близкими доверенными людьми, и перед самим собой он драпировался в неких персонажей. Единственная возможность найти нить в его игре — это попытаться привести примеры игры действий и деклараций перед разными государями, их посланниками и перед его собственными подданными на разных уровнях. А потому непременным условием для возможности проследить его толкование своей королевской роли является просмотр обширных материалов источников. Особенно это относится к последним пяти годам жизни Густава, когда на сцену он выходил в роли героя. Эти годы тоже заняли в книге большое место.