Последним значительным вкладом Густава III в дело правления и стало сохранение контроля над самим собой и своим окружением после покушения. Это свидетельствует о некоторых самых важных чертах его характера: мужестве, самообладании и искусстве притворства. Поначалу никто не смел думать, что он ранен смертельно, и заговорщиков хватали одного за другим, а они не пытались оказать сопротивление. Настроения, возникшие после покушения, вдруг восстановили дружбу между Густавом и дворянами из его окружения. София Магдалена посетила его на следующее утро, держала его руку и выражала свое негодование. Принцессы и придворные дамы заверяли его в своей преданности, и состоялась сцена великого примирения с оппозиционно настроенной баронессой Клинковстрём. Короля посетили Ферсен с супругой, а также оппозиционер граф Брахе, заливавшийся слезами. Жители Стокгольма, заполнившие внутренний двор дворца, издавали возгласы скорби и отвращения к заговорщикам. Конец жизни Густава был преисполнен примирения.

Сразу после выстрела Густав осведомился об одном французском актере, слывшем якобинцем, но посланный ответил, что у того безоговорочное алиби — он лежал в своей постели. «Тем хуже, — сказал король. — Значит, это сделан швед». Однако к вечеру он укрепился в мнении, что это дело рук якобинцев, кем бы они ни были. На следующий день узнав, что полицмейстер Лильенспарре разоблачил Анкарстрёма как человека, у которого были пистолет и нож, король выразил желание, чтобы больше не называли никаких имен подозреваемых. Из заговорщиков Риббинг и Лильехурн имели наглость присоединиться к свите в королевской гостиной, вероятно, чтобы отвести от себя подозрения. Их довольно скоро схватили. Основные подозреваемые были вполне надежно выявлены, еще пока Густав был жив.

Тем самым была ослаблена агрессивная оппозиция в стране. Сам Густав III продолжал принимать посетителей и был милостив. Еще 24 марта он принял Адлербета и разговаривал с ним о литературе и об Академии литературы, истории, языка. Но силы оставляли его. Шрёдерхейм описывает, что просторная спальня короля была погружена в темноту и освещалась лишь бумажной лампой на плошке с маслом; в комнате царил суровый холод. Король желал, чтобы свита разговаривала и развлекала его, но нельзя было говорить о насущных и волнующих делах, прежде всего о «происшествии». Однажды король спросил, как воспринял все это его сын — никто не сумел толком ответить на это, поскольку кронпринц упорно молчал, но казался взволнованным. Все было очень неопределенно.

Густав стоически вынес очень болезненные попытки извлечь из раны гвоздики, из которых был изготовлен дробовой заряд Анкарстрёма, но вынуть удалось немного.

Для врачебного искусства того времени случай был безнадежным. 28 марта началась агония.

Сделанные очевидцами описания последних часов Густава III сходятся в том, что они представляли собой весьма поучительный спектакль. Густав подписывал последние документы своего правления, епископ Валльквист готовил его к смерти и причастил. Король громко читал «Отче наш» и просил благословить его. Он попросил Армфельта приветствовать друзей, но на вопрос, хочет ли он их видеть, ответил: «Да, я-то хотел бы увидеть их, но к чему им видеть беднягу?» Затем он заснул и умер, не успев попрощаться с королевой и кронпринцем, утром 29 марта.

Этот конец Густава был неизбежным логическим концом его великой королевской роли, которую он с мужеством и самообладанием исполнял до самой смерти. Его вера в Бога была искренней и проявлялась в нужные моменты. И его друзья не увидели его унизительной телесной слабости.

Интеллигентный и критически мыслящий пробст Нурдин 29 марта потрясенно записывал в своем дневнике: «Покойный король был одним из величайших людей, каких я знал. Глубокий в крупных делах, мягкий, готовый к прощению, умный и самый здравомыслящий человек, с каким я когда-либо имел дело». Но Нурдин с одобрением же отзывается о герцоге Карле, который, скорбя, взял себя в руки и энергично и умно принял дела правления. Важной его заслугой стало установление порядка и спокойствия в среде стокгольмских военных.

Однако спустя несколько дней Нурдин лаконично замечает, что французская театральная труппа получает увольнение и прекращается строительство нового дворца в Хага — Версаля Густава III.

Жизнь в Швеции становилась спокойнее. И скучнее.