Но Екатерина так не считала; она взяла назад все свои многообещающие посулы относительно ревизии границы и денежной помощи. Штакельбергу она подчеркнула, что хочет сохранить ту страну, которой владеет, и не желает ничего знать о долгах и финансах Швеции. Вероятно, она теперь считала Густава достаточно запутавшимся во французской политике, чтобы быть легкоуправляемым в северной. Это было до определенной степени верно, так как 10 июля Густав инструктировал Армфельта относительно того, что в самом худшем случае тот может не настаивать на некоторых скалистых финских местностях, чтобы поддержать некий королевский дом в его стесненных обстоятельствах. Но тем важнее был вопрос о деньгах, которыми должно было финансироваться военное предприятие. Густав был занят тем, чтобы убедить императора Леопольда II и князя Кауница предоставить австрийские войска в распоряжение французских принцев графов Прованского и Артуа, получить для тех же целей солдат курфюрста Пфальцского и ландграфа Гессенского и получить дозволение императора высадить на берег в Остенде свои собственные войска, поскольку французские гавани теперь наверняка хорошо охранялись. Прежние намерения Густава либо сразу же ехать домой, либо надолго остаться на континенте скоро потеряли актуальность. Он должен был наблюдать одновременно за двумя политическими сценами.
14 июля, в двухлетнюю годовщину начала французской революции, Густав III написал одно из своих исполненных рассуждений и относительно открытых писем к Армфельту — в письме вопросы распределения придворных должностей, внешней и внутренней политики и личные чувства и настроения перемешались так, как это обычно бывало у него, когда он давал свободу мыслям. Андерс Хоканссон, его новый министр финансов, составил промеморию о политических мерах, которую Густав нашел «хорошо сделанной глубоко мыслящим человеком с ясным зрением». Но король, в отличие от Хоканссона, не желал участия Дании в альянсе — то был вновь обретший актуальность испанский проект. Если Испания хочет быть в союзе с Швецией и Россией, ей придется отказаться от Дании; Испания слишком заинтересована в альянсе, чтобы не сделать такой уступки. Было сомнительно, что Испания даст денег, поскольку у нее очень мало этого товара, а деньги были первейшей целью Хоканссона; но если она и даст денег, то все равно должна уступить в вопросе о Дании. Швеция и Россия объединились, Испания не может раздобыть других союзников против Англии, а без денег от Испании можно найти очень весомые причины неприятия этого альянса.
Другим пунктом промемории Хоканссона, бросившим короля в «дрожь», было требование созыва риксдага для приведения в порядок финансов. Густав на политику риксдага смотрел как на своего рода войну, в которой в отличие от поля брани не обретешь никакой славы. «Несмотря на успех 1789 года (довольно дорого купленный, за счет моего личного спокойствия и удач моего окружения), еще пылает огонь 1786 года, огонь, который без этой сессии никогда бы не зажегся; впрочем, покуда существуют якобинцы, можно быть уверенным в том, что будут предприниматься все возможные усилия для переворачивания всего и вся». Густаву предстояло написать Хоканссону с требованием двух вещей, после исполнения которых он вручит себя в руки Хоканссона: 1. «Восстановление на престоле французского короля, дабы обеспечить меня надежной и прочной поддержкой». 2. Очень подробный план всего, что он намерен делать, и, наконец, способ управления первым сословием, способ не дать ему истребить себя самого, вызвать новый бунт и вынудить Густава обижать его. Как им управлять, как заставить его прийти к согласию с остальными сословиями? Густав хорошо знал, как разумом, мягкостью и убеждением можно направить на нужный путь три недворянских сословия, ибо они способны на действительный энтузиазм и истинный патриотизм. Но дворянство… как общаться с этим собранием, скверно организованным, исполненным по отношению к своему королю ненависти и жажды мщения, исполненным глупости и корысти, неспособным услышать доводы разума и осознать свои собственные интересы, всегда находящимся во власти своих капризов, лени и распущенности либо управляемым несколькими интриганами. Проведя 20 лет в борьбе с партийными интригами, Густав достаточно натерпелся от них. Но спасение Франции предоставляло шанс. Те офицеры, которые будут там сражаться, встретятся с французским дворянством, хватившим лиха от анархии и просто дышавшим монархической формой правления, а это станет для шведов добрым примером. «Вот тогда-то я найду средства управлять такими душами, которые покупают». Поэтому реставрация во Франции должна предшествовать всему остальному.
В вопросе об условиях союзного договора с Россией Густава теперь заботили, собственно, только субсидии — требуемую сумму в 500 000 рублей он считал весьма умеренной, но предвидел новые проволочки со стороны Штакельберга. Армфельт находил, возможно, что король слишком жадничает, но Густав видел перед собой бездомных и лишенных средств французских принцев, а Хоканссон угрожал ему созывом риксдага, и поэтому Густав хотел иметь ресурсы. Затем Густав снова возвращается к Франции и мошенническому национальному собранию, которое хотело распространить дух переворота на другие страны. Посему восстановление Франции должно предшествовать всему остальному.
Как представляется, программа действий Густава III хотя и была отмечена печатью тщеславия и амбиций, как предвидели Екатерина II и ее советчики, но была более дальновидной и тонкой, чем это осознавали в Петербурге. Восстановленная Франция принесет Густаву и внутреннюю, и внешнюю безопасность; если он будет играть при реституции ведущую роль, то станет ближайшим союзником Франции и тем самым освободится от зависимости русского союза. Мысль о том, что нравоучительный пример французского дворянства укротит дворянскую оппозицию в Швеции, может показаться наивной, но это действительно в значительной мере произошло после смерти Густава III, когда по Европе распространилось понимание глубокого социального воздействия французской революции. Один сам за себя говорящий случай можно заметить уже в 1791 году: это семья Ферсенов, в которой привязанность младшего Акселя Ферсена к Марии Антуанетте нейтрализовала его отца Фредрика Акселя Ферсена как антироялиста.
В ситуации, какой она была летом 1791 года, довольно-таки парадоксально, что три очень разные державы были явно и бесспорно заинтересованы в восстановлении королевской власти во Франции: Россия, Испания и Швеция. Россия — чтобы найти противовес английскому могуществу на море, Испания — по той же причине, а Швеция — чтобы снова получить традиционного союзника — великую державу. В начале июля Армфельт в письме к Густаву III описывает, как он, Корраль и Штакельберг «провели вместе время удивительно и волнующе» в отчаянии от того, что французской королевской чете не удалась попытка побега. Эта сцена иллюстрирует сложившуюся внешнеполитическую ситуацию, но естественно, что русский интерес к Франции гораздо сильнее определялся сложившейся ситуацией, нежели интерес испанского королевского дома и Густава III.
Густав держал открытыми свои сношения с Великобританией, невзирая на свою направленность на союз с Россией. 22 июля он написал из Аахена личное письмо Уильяму Питту, в котором засвидетельствовал английскому премьер-министру свое уважение, внушенное не только талантами Питта, но также его верностью своему королю и суверену. Густав убежден в том, что Питт испытывает «ужас» перед разыгравшимся во Франции кровавым беспорядком и что его глубокий ум осознает опасности, которые могут таиться в догмах революционеров для его отечества. Густав призывал Питта присоединиться или сочувственно отнестись к усилиям, которые другие страны найдут необходимыми для восстановления порядка и искоренения зла во Франции. Лорд Крауфорд, который должен был передать это письмо Питту, должен был также передать от Густава устные известия.
Вторжение во Францию с моря при всех обстоятельствах было невозможно без обещания со стороны Британии сохранить нейтралитет. Но письмо к Питту означало желание дружественных связей несмотря на переговоры с русскими о союзе.