Скоро окажется, что этим стремлениям не было большого простора. «Думаю, я должен известить Вас, — писал Густав 30 ноября Карлу Фредрику Шефферу, — что здесь пребывают в высшей степени необычном бездействии и что я очень удивлен тем, что французский министр не вдохновляет более душ; крайне необходим Ваш приезд сюда, дабы возвратить немножко жизненных сил во все умы. Никто не работает, включая графа Ферсена, который, кажется, более занят мадам Риббинг, нежели заботой о спасении государства». Шефферу придется оставить свое земледелие, он находится в таком же положении, как Квинкций Цинциннат, который бросил свой плуг, лишь когда должен был спасать государство. «Вы не менее добрый гражданин, чем он, а государство в большей опасности, а посему не сомневаюсь, что Вы приедете, и жду Вас возможно скорее». Царственный революционер с притязаниями на единовластие вдруг преобразился перед своим старым гувернером в нерешительного, но сведущего ученика.

Ферсен на самом деле не бездействовал — это он дергал за ниточки и возвращал к порядку тех политиков партии шляп, которые были готовы поддержать планы военного переворота. Без политической поддержки, за исключением узкого круга людей, близких ко двору, ни королевская семья, ни Моден не могли создать условий для переворота. Такой поддержкой стала собственная принципиальность — или неуклюжесть — совета колпаков, которая сыграла на руку их противникам, когда совет принял меры к подготовке судебного процесса против Каммар-коллегии, с которой находился в конфликте. То был вызов высшей бюрократии в правящих коллегиях, среди которой преобладали шляпы, и это заставило руководителей шляп действовать, дабы не утратить своей репутации как политического фактора власти. Но практические меры должны были исходить от короля. Согласно одному плану, предложенному Карлом Фредриком Шеффером, Адольф Фредрик должен был временно сложить с себя правление, чтобы принудить совет к созыву сословий. По конституции, непредвиденное отречение короля являлось поводом для выведения из употребления штемпеля с королевским факсимиле, что должно было бы придать силу закона решениям совета, даже если король воспротивится их проведению.

Адольфу Фредрику между тем могла быть доверена лишь пассивная роль — устроить сидячую забастовку и не дать совету колпаков уговорить себя. Активные действия с королевской стороны должны были быть произведены кронпринцем Густавом, и он, само собой разумеется, не дал бы шляпам политически использовать себя за просто так. 11 декабря в два часа дня он разразился воодушевленным письмом к Густаву Фредрику Синклеру, который был тогда главной фигурой в политических планах двора. Шифрованное письмо начиналось словами: «Час пробил». Надо действовать, более уже не советуясь с Ферсеном, пренебрегавшим всем из-за своей страсти к мадам Риббинг. Королева была более чем когда-либо одержима своими идеями, но ее удастся заставить отказаться от них. Херманссон, Стоккенстрём, Ерне и Шеффер составили бумагу, которую подписали, обязуясь отдать королю всю исполнительную власть, оставляя за сословиями только налоги и власть законодательную. Никто не должен соглашаться на революцию для введения самодержавия; сословия должны санкционировать перемены, а если этого не произойдет, положение королевской семьи станет еще более опасным. Королева должна уяснить, что если нынешний случай будет упущен, будет невозможно оправдаться перед потомками королевской семьи и перед всеми гражданами; сам же Густав должен будет уйти с общественной сцены. Далее Густав развивает план акции и прилагает к письму декларацию Адольфа Фредрика. Если по прошествии пятнадцати дней после отречения совет все еще не уступит, должно грянуть последнее сражение, то есть осуществится военный переворот, но в этом случае тоже нельзя не созвать сословия. Если придется оставить эти планы, то по крайней мере послужит утешением то, что все просвещенные и честные люди смогут увидеть, что Густав не мог сделать более того, что сделал.

Лувиса Ульрика уступила. Недатированное письмо Густава к ней, очевидно, написанное позднее в тот же день, 11 декабря, свидетельствует о том, что ситуация развивалась быстро. Теперь Густав посоветовался с Ферсеном, Шеффером, Хёпкеном и Тиласом; все они были согласны в том, что он должен отправиться в коллегии непосредственно после заседания совета, с тем чтобы они узнали о сложении королем с себя правления и считались с этим обстоятельством, Тилас добавил, что «это даст больше, чем появление короля в совете с целой ротой и со шпагой в руке». Густав рассказал, как он пытался убедить графа Хурна, одного из лидеров колпаков, поддержать короля в совете; вероятно, то была уступка вынашиваемым Лувисой Ульрикой планам взаимопонимания и согласия.

Ситуация была запутанной до крайности. Густаву, преисполненному жажды деятельности, приходилось мириться со сложившимся положением. В понедельник 12 декабря планы начали осуществляться: Адольф Фредрик огласил в совете свою декларацию с требованием созыва сословий и угрозой сложить с себя правление, если совет не подчинится. Декларация была написана Шеффером, и король, кажется, позволил себе при чтении некоторый драматизм, после чего в полном соответствии с наставлениями немедленно отбыл. Густав остался и понаблюдал за проявлениями замешательства. После трехдневной передышки, которой добился совет, прежде чем определит окончательно свою позицию, прошел и такой слух, что колпаки должны провозгласить кронпринца королем. Это побудило Густава в письме к Бьельке пообещать, что перехватит герольда, который получит приказ выкрикивать о смене монарха на площади Ридцархюсторгет, вырвет у него это объявление и будет призывать к верности Адольфу Фредрику. Между тем его горячность получила более логичный выход, когда 15 декабря совет подтвердил свой отказ созвать сословия. Тогда Адольф Фредрик немедленно реализовал свою угрозу об отречении, опрокинул свой трон и был вытолкан Густавом из зала, прежде чем кто-либо из советников успел его уговорить. Наступил великий час Густава: он должен поспешить в коллегии и убедить их не повиноваться совету с королевским штемпелем. Речь не шла о беге сломя голову по стокгольмским улицам — его передвижение должно было быть обставлено определенной церемонией. Он ехал в государственной карете с государственными лакеями. В протоколе Каммар (Камер)-коллегии записано, что о визите Густава объявил камергер, после чего ее президент и члены выбежали, встретили Густава у ворот и сопроводили наверх в коллегию. Хотя Густаву едва-едва удалось, опередив государственного советника Фрисендорфа, прибыть раньше него в Кансли (Канц)-коллегию, все же визит Густава возымел предполагаемое действие, поскольку коллегии признали приостановку деятельности правительственной власти.

Согласно донесениям Модена, план военного переворота все время оставался актуальным. В этом сомневались, но на недостаточном основании. В ситуации хаоса, который царил после того как каждая из двух противостоящих властей — король и совет — предъявила свои притязания на правление, поведение военных неизбежно должно было стать решающим фактором. Совет попытался подкупить стокгольмский гарнизон увеличением жалованья и порционов, но в конце концов эта попытка натолкнулась на отказ Статс-конторы произвести выплату. Это вместе с заявлением Ферсена и Карла Эренсвэрда, полковников, соответственно, гвардии и артиллерии, о том, что они не могут нести ответственность за спокойствие в столице, вынудило совет 19 декабря пойти на уступки. Канцлер Юстиц-коллегии Стоккенстрём обозначил отступление приемлемой формулой, сославшись на чрезвычайное положение в стране как на повод для созыва риксдага.

Первое выступление Густава как главной политической фигуры оказалось удачным. Но победа не обрела формы, на которую он до конца надеялся: она была одержана благодаря привлечению королевского дома, но не на его условиях. Ферсен, этот наружно столь вялый и из-за своей влюбленности неспособный к действиям партийный лидер, все время играл решающую роль за кулисами: против Модена, среди политиков партии шляп и наконец как военный фактор власти в Стокгольме. Он в первый раз перечеркнул планы Густава защищать королевскую власть — но далеко не в последний.