Промемория представляет интерес прежде всего как свидетельство неуверенности Густава и того, как трудно ему было высвободиться из-под влияния матери. Промемория несет в себе отпечаток того, что была написана с умыслом. Спустя две недели Моден прибыл и имел первую ночную беседу с Густавом, которая, очевидно, показала, что их понимание ситуации является весьма близким. 13 ноября Густав писал к своему доверенному придворному и другу Нильсу Густаву Бьельке, вероятно, в поисках поддержки и одобрения своей позиции. Моден был настроен на вооруженный переворот, но когда Густав сообщил об этом Лувисе Ульрике, та обмолвилась, что понимает, что сам Густав более всего желал бы революции, но она решительно против этого, король будет на ее стороне и надо вести переговоры с колпаками. Густав тогда сказал, что послушается ее и оставит планы переворота, но на другой день, получив известие о том, что Турция объявила войну России, вновь ободрился. Королева, писал Густав, боится переворота еще больше, чем шляпы, но ничто так не избавит нацию от страха перед «призраком единовластия», как король, который найдет в себе мужество именно взять власть и окажется достаточно умеренным, чтобы вернуть ее нации. Шляпы перед Моденом твердо отстаивали свои требования созыва риксдага и заявляли, что готовы на незначительные изменения конституции в пользу королевской власти.

Через неделю, 23 ноября, Густав был готов изложить свою программу французскому посланнику. Густав начал с констатации, что какие бы «иллюзии» ни питал граф Ферсен относительно успехов в переговорах с советом, он, Густав, смеет утверждать, что нет ничего более трудного и ненадежного, чем это, и рано или поздно придется избрать чрезвычайный, но необходимый путь, который давно уже предлагала Франция. В этом отношении вернее точка зрения герцога де Шуазеля, чем шведских политиков, хотя он и был далеко от Швеции. Объявление Турцией войны России, путешествие датского короля и сближение прусского короля с Францией — все это вместе создало столь благоприятную и одновременно непредвиденную ситуацию, что нельзя колебаться в вопросе о большом сражении.

Чем ближе подходил час переворота, тем больше Густава одолевали мысли о просвещенных и совестливых гражданах, присягавших быть верными свободе. Особенно же для самого Густава, от рождения находившегося между троном и подданными, «un intérêt solide et juste»[12] состояла и в хорошо упорядоченных законах свободы для нации, и в сохранении королевской власти. Им двигало не нетерпеливое желание отличиться — это мысленный ответ Лувисе Ульрике, — а убежденность в том, что без быстрого и общего изменения государство погибнет. Чем меньше будет при осуществлении этих перемен насилия и беззакония, тем лучше. Член риксрода Густав Адольф Ерне предложил помощь со стороны двух своих шуринов Карла и Фредрика Эренсвэрдов, которые были соответственно артиллерийскими полковником и подполковником, и это делало менее необходимым содействие Ферсена. В назначенную ночь каждый член риксрода должен быть арестован в своем доме с возможно меньшим шумом. В 9 часов на следующее утро по улицам Стокгольма будет бегать герольд, от имени короля призывая сословия собраться через 30 дней в Вестеросе — Вестерос был подходящим местом, и Вестманландский полк надежен. До риксдага не будут решаться никакие государственные дела. Тогда можно было бы предвидеть, что умное изменение конституции будет произведено в условиях перемен в умах, когда народ поймет, что король, невзирая на государственный переворот, не намерен отменять свободу. Густав надеялся, что Франция поддержит идею изменения наиболее опасных статей конституции.

Конституционные идеи Густава того времени изложены в специальной промемории. Сначала он утверждает, что деспотизм присутствует во всяком государственном строе, где объединены исполнительная и законодательная власть, будь то в руках одного человека, нескольких семей или собрания всех граждан. При такой форме правления нет свободы, поскольку произволом одного человека или честолюбием группы либо же фанатизмом масс каждый индивид может быть насильственно лишен своего имущества и даже жизни, не имея возможности сослаться на защиту закона. В Швеции подобная анархия наступила, когда ее форма правления развилась из монархии к аристократическому правлению и наконец к демократии. Страх перед единовластием привел к тому, что были урезаны права короля и расширены права совета, но злоупотребление последним своими полномочиями привело к деспотизму сословий. Баланс властей в Швеции нарушен, и государственное устройство колеблется между аристократическим, осуществляемым советом в промежутках между риксдагами, демократическим — между созывами риксдага и собранием сословий, и чистой деспотией, когда риксдаг собран. Король не в состоянии защитить своих подданных от насилия и несправедливости. Члены совета считают своей задачей высказываться против своего короля, но пребывают в затруднительном положении между королем и сословиями, а сословия всегда разобщены и никогда не могут принимать полезных решений во благо государства, поскольку постоянно заняты тем, что либо нападают, либо защищаются. Эта противоречивость интересов и является причиной несчастий Швеции.

Дабы вернуть Швеции ее старую свободу, надо восстановить ее старые законы или по крайней мере в новых законах следовать принципам, которые прежде делали Швецию счастливой и уважаемой. Это можно было бы осуществить путем учреждения двух государственных властей, предписав им границы, которые они не имеют права нарушать. Одна власть — законодательная, она принадлежит нации; вторая — исполнительная и принадлежит королю. Совет не должен быть ничем иным, как королевским советом, и должен работать под его государственной властью. Конституция должна быть сведена в краткие статьи. Король один будет управлять государством. Риксрод будет помогать ему и советовать, но не править, а голос короля всегда будет решающим. Сословия никогда не должны будут возражать против того, чтобы собраться, если король созывает их. Встреча сословий никогда не должна длиться дольше трех месяцев. Лишь совет обладает правом облагать народ налогами, в том числе чрезвычайными, а также устанавливать законы с согласия короля. Поскольку члены совета будут лишь королевскими советчиками и представителями сословий, они будут назначаться и королем, и сословиями. Король будет предлагать по три кандидата на каждое место в совете, сословия — проводить голосование по этим кандидатурам, и затем король назначит тех, кто набрал наибольшее количество голосов. Члены совета не могут быть отставлены от должности или лицензироваться без согласия и короля, и сословий. Одного из членов совета король назначает президентом канцелярии. Только королем будут решаться вопросы о переговорах с иностранными державами, о войне и мире, а также об экономическом регулировании — возможно, с учетом положения в других странах. Все правовые вопросы должны быть, как прежде, доверены королю, который сообразуется с мнением совета, между тем как право помилования принадлежит только королю. Ни одно частное лицо не может быть арестовано и заключено в тюрьму без законных на то оснований и обвинения; никто не может быть предан какому-либо иному суду, чем тот, под юрисдикцией которого данное лицо находится по закону. Предлагаемый тем самым основной закон должен соблюдаться «religieusement»[13] и не может быть изменен ни в каком отношении ни королем, ни сословиями.

Нетрудно констатировать, во-первых, что конституция, набросанная Густавом, не продумана последовательно; во-вторых, что почти вся полнота власти переходит в королевские руки, несмотря на принципиальное учение о разделении властей и заботе о свободе, которая определена как сам фундамент здравой и приемлемой конституции. В ее написанном по-шведски черновике, датированном 15 ноября, имеется важное отличие от того текста, который был разработан для Модена. Один параграф гласит: «Сословиям государства принадлежит право определять размер повинностей и чрезвычайных налогов, а также принимать законы». Вычеркнутый параграф соответствует и законам природы по Мерсье, и принципу разделения законодательной и исполнительной власти, который Густав считал столь необходимым. Но во французском тексте совет, который был так крепко привязан к королю как его совещательный орган и который набирался из группы людей, избранных королем, получил и власть налогообложения, и законодательную; последнюю совместно с королем. Нелегко сказать, чем было вызвано это фундаментальное изменение; возможно, важную роль сыграла необходимость убедить посланника единовластного французского монарха. По-прежнему остается впечатление неуверенности Густава в этой его первой кризисной политической ситуации. Это впечатление усиливается его способом представления Модену конституционной истории Швеции в отдельном маленьком сочинении. Из старых шведских законов, которые надлежало восстановить, Густав недооценивал форму правления 1634 года, которая не была совсем временной, предназначенной лишь для периода опекунского правления, — и это несмотря на то, что Густав II Адольф и Аксель Уксеншерна всегда являлись для Густава примерами для подражания. Но форма правления 1634 года была слишком аристократической для Швеции именно в конце ноября 1768 года. Однако монархические мечтания взяли в молодом кронпринце верх.