Центральной темой королевской пропаганды были интриги Разумовского и их обратное воздействие на дворянство и офицерский корпус. Насколько много было в этом реального? Ответ на все существенное в данном вопросе можно прочесть в слишком мало используемом документе: сводном отчете Разумовского о настроениях в Швеции, отправленном из Гамбурга в Петербург 10 сентября 1788 года. Разумовский не был удачлив как русский министр, но он и не был бесталанным наблюдателем и интриганом, и его собственное свидетельство заслуживает внимания.

Две трети Швеции недовольны, полагал Разумовский; не сказано, имел ли он в виду политические круги, географические регионы или все население в целом. Лишь немногие не порицают короля и правительство, но тем не менее определять политику Швеции должны будут успехи русского оружия. К этому выводу Разумовский пришел, поразмыслив над тем, какие люди хотели бы играть роль в оппозиции. Но, к сожалению, едва ли имелся человек, обладавший необходимыми способностями: лишь Ферсен имел все такие качества, но он строго придерживался своих старых принципов и слышать не хотел о слишком большом ограничении королевской власти. Он сказал что, если состоится сессия риксдага, он будет энергично возражать против возвращения к форме правления 1720 года. Может быть, удалось бы заполучить Ферсена, сыграв на его слабостях: честолюбии, алчности, заботе о семье. Часть оппозиционеров вернулась в страну, первейший из них Клаэс Де Фритски, обладающий твердостью, энергией и знанием конституции, но у него нет того, что хотели бы видеть массы в Швеции, и что имеет отношение к происхождению, известности и т. п. Полковник Альмфельт был одним из самых полезных Разумовскому людей, поскольку поставлял информацию; от него могла быть польза на риксдаге. Из врагов короля особого внимания заслуживал обер-штатгальтер Карл Спарре. Посредством тайных записок Разумовский условился о встрече со Спарре, но она не состоялась, так как за обоими следили шпионы; не следует жалеть ничего для того, чтобы «заполучить его разум через его подкупаемую душу». Далее можно было принимать в расчет семью Брахе; граф Брахе был, конечно, ожесточен на короля Густава, но бездарен. И все же имелись люди, сильно возмущавшиеся королем и способные удержать Брахе на верном пути: такими были барон Шернельд, «семья Крунстедтов» и 24-летний Адольф Риббинг. Бернсторфф с Шарлем Де Геером имели оперативный план, но Разумовский не доверял Бернсторффу и считал Де Геера слишком глупым для участия в разработке планов. В дополнительном письме Разумовский назвал еще лагмана Ройтерхольма, проявлявшего большое рвение в пользу России, и банкира Шёна, оказавшего неоценимые услуги.

В перечне Разумовского обращает на себя внимание полное отсутствие аньяльцев. Самая важная из его связей — это, без сомнения, Карл Спарре, высший руководитель шведской разведывательной службы и один из лидеров временного правительства советников в Стокгольме. Альмфельт, Шернельд и Риббинг удивления не вызывают, как и Шарль Де Геер. Под «la famille de Cronstedt»[53] наверняка имеется в виду прежде всего полковник Нильс Крунстедт, только что приговоренный к смертной казни за неподчинение приказу, но помилованный, и его брат, ландсхёвдинг в Евле. Интересный, но оставшийся без ответа вопрос: имелся ли также в виду подполковник Карл Улуф Крунстедт, капитан флагманского корабля в обоих сражениях при Свенсксунде и спустя двадцать лет обретший славу Герострата как комендант Свеаборга?

Для оценки ситуации сентября 1788 года важнее всего знать, что ни один из руководителей финской армии не был связан с делами России. Несмотря на широкое распространение мятежных настроений, выдвинутые Екатериной условия, когда они стали известны, вызвали возмущение и возврат к порядку. И так постепенно Спренгтпортен и Егерхурн остались одни на стороне русских.

В действительности, Густаву III в это время вдруг повезло благодаря ряду непредвиденных внешних обстоятельств. Турки, вместо того чтобы быть разбитыми взаимодействовавшими императорскими армиями, одерживали победы. Русскому кабинету удалось не только поссориться с финляндскими революционерами, но и вызвать раздражение ведущего государственного деятеля Пруссии Херцберга заключением союза с Польшей, воспрепятствовав тем самым его стремлению к приобретению территорий в Западной Пруссии. Теперь для Пруссии стало важно помешать тому, чтобы Швеция, неоспоримый противовес России на Севере, была разбита коалицией Россия-Дания. Кроме того, Херцберг мог рассчитывать на возможность приобретения шведской Померании в обмен на уместную помощь Швеции. Союз между Пруссией и Великобританией был уже ратифицирован и вступил в силу 7 сентября, и вестминстерское правительство, знавшее об активизации французской дипломатии в направлении замирения на Севере, было склонно воспрепятствовать тому, чтобы Швеция возвратилась в зависимость от Франции. Результатом этой комбинации интересов стало то, что сильнейшая военная держава континента и сильнейшая морская держава мира готовились жестко нажать на Данию, дабы принудить ее к миру и нейтралитету.

В Стокгольме царили естественные замешательство и неуверенность, поскольку в силу многих причин трудно было составить себе ясную картину, что же, собственно, происходило и происходите Финляндии. Человек, столь близкий к Густаву, как Гудмунд Ёран Адлербет, мог со всей серьезностью предположить, что мятеж финских офицеров был спланированным ими и королем спектаклем, чтобы получить у русских передышку. Между членами временного правительства имелись противоречия, и среди них был самый опасный из всех заговорщиков — Карл Спарре.

Приезд Густава 1 сентября изменил положение. Он символизировал волю к продолжению войны.

По возвращении в Стокгольм Густав III оказался в центре политических событий и перестал писать письма. Отчасти потому, что был очень занят устными переговорами и обменом мнениями, но, вероятно, также и потому, что ему не было совершенно ясно, на каких людей и на какие группы он может положиться, а значит, и не понимал, что ему следует прежде всего предпринять. Ему надо было возглавить народное ополчение против Дании — вот все, что было ясно. Великая неопределенность была вызвана нехваткой денег, и в связи с этим стоял вопрос, надо ли созывать сословия или нет. Он должен быть уверен во всех трех недворянских сословиях, чтобы иметь возможность противостоять дворянству, но для обретения этой уверенности ему надо было больше знать о настроениях в стране.

Его настроения и поведение в эти дни описаны внешними наблюдателями, прежде всего герцогиней Хедвиг Элисабет Шарлоттой. В ее так называемом дневнике записи именно за эти дни представляют собой связный рассказ, продуманный, взвешенный и отмеченный необычно отчетливым стремлением к критике короля Густава, инспирированной как адресатом Софией Пипер, урожденной Ферсен, так и герцогом Карлом, тяжелое положение которого в финской ставке пробуждало в ней сочувствие. Густав не мог об этом не знать и, казалось, совершенно намеренно демонстрировал перед семейным кругом свое легкомыслие. Герцогиня увидела все оттенки гаммы — от планов отречения от престола до угроз сокрушить дворянство и выпустить на волю дух социального переворота. Все это шокировало ее и заставляло теряться в догадках, чего же на самом деле хочет Густав; ему, вероятно, это и было нужно.

2 и 3 сентября Густав заседал с риксродом. Первый день был посвящен сообщению короля об Аньяльской конфедерации и завершился обращением к совету высказаться о том, как следует наказать за измену. Назавтра он получил ответ совета, состоявший в том, что поскольку Густав сам пообещал преступникам прощение, если они придут с повинной и вернутся к повиновению, то ему и следует прежде всего подождать их ответа. У Густава не было иного выхода, как принять эти советы, поскольку фактически он отдал решение на суд риксрода. Затем пробил час Карла Спарре — он доложил об оборонительных мероприятиях и военном положении государства. Он нарисовал мрачную картину: страна беззащитна, если Дания вступит в войну на стороне России. Неприятель будет господствовать на море, сможет разрушить Карльскруну, угрожать Гётеборгу, перережет сообщение с Финляндией, так что она не сможет обороняться и достанется России. Даже Стокгольм может оказаться под угрозой.