Ситуация для шведского флота не была предпочтительной, но он выдержал испытание. Он выстроился к бою с переменой противного ветра, который был благоприятен для Грейга. В 4 часа пополудни сражение началось: беспощадная канонада продолжалась час за часом. Стоял прекрасный летний день; ветер все больше стихал, и пороховой дым не сдувало, он толстым черным туманом висел над водой и над сражавшимися. К вечеру над морем легла еще дымка. Штиль и повреждения на тех и других кораблях сделали затруднительными все маневры. В 10 часов вечера сражение прекратилось; стороны потеряли по 70-пушечному линейному кораблю, взятому в плен. Шведская потеря — корабль «Принц Густав», был окружен четырьмя русскими кораблями, боролся с ними на протяжении полутора часов и спустил флаг лишь тогда, когда кончились все боеприпасы. Грейг засвидетельствовал пленным офицерам свое почтение за их храбрость.

Каждый из противников считал себя победившим. Шведский флот, меньше пострадавший, остался на месте сражения, а русский, кажется, был в значительной мере выведен из боеспособного состояния. Вероятно, возобновление наутро битвы привело бы к решительной победе шведов. Но у них не осталось боеприпасов; шхерный флот имел приказ не вмешиваться в сражение и не оказал никакой помощи. Герцогу Карлу оставалось попытаться дойти до Гельсингфорса под защиту свеаборгских пушек. Там его ждал удар: не было сделано никаких приготовлений для оказания помощи многочисленным раненым. Недостатки в вооружении и просчеты в организации превратили полупобеду в стратегическое поражение.

Великий наступательный план Густава III провалился. Провидение не помогло — вольтеровский Господь неподвижно сидел на своих небесах, а на земле против безрассудного зачинщика войны разразилась буря.

Лицедейство

С невозможностью после сражения при Готланде осуществить великий план нападения на Петербург начались беды Густава III. Внешние контуры происшедшего давно уже хорошо известны: растущее недовольство среди армейского командования, заговор в Лиикала и контакты заговорщиков с Екатериной II, Аньяльская конфедерация и беспомощность Густава III перед оппозицией, остававшейся дома с военными средствами насилия. Один из вопросов, издавна привлекающих внимание потомков, состоит в том, насколько глубоко укоренившимся был финский сепаратизм, нашедший свое выражение в связях заговорщиков с петербургским кабинетом. Другой вопрос — степень враждебности лично к королю Густаву и к его политике, давшая пищу для недовольства и мало-помалу толкавшая его на контрмеры.

В настоящем труде изучается не политическое, военное и социальное развитие Швеции в правление Густава III, а Густав III сам, поставленный перед острыми, во всем существенном им самим созданными проблемами, под ответными ударами в начале войны с Россией. Царственный герой, лишенный своей героической роли. Как он к этому отнесся?

В действительности это нелегко описать однозначно, так как его реакция была очень различной и менялась на протяжении коротких промежутков времени. Естественно, что он был несчастен и глубоко разочарован — в этом все свидетельства сходятся. Но насколько он утратил способность к действию, был побежден, готов все бросить? Это зависит от того, какие ситуации отражают материалы источников, и здесь, как и в дни, отмеченные оптимизмом и высокомерием, он показал игру, которая, возможно, им искренне переживалась, но одновременно была формой представления, предназначенного ввести в заблуждение врагов. Почти все зависело от того, кто был его публикой в том или ином случае.

Из советчиков Армфельт в это время был к нему несравненно ближе других. Влияние Армфельта еще более усиливалось по мере того как Толль впадал в немилость, чтобы со временем получить роль козла отпущения. Согласно общепринятому мнению, Армфельт внушал королю такой взгляд на своего старого соперника и антагониста; сам король это отрицал, но едва ли убедительно, поскольку враждебность Толля по отношению к Армфельту одновременно приводилась как одна из причин удаления Толля из королевского окружения. Густав ссылался на докучность и «беспорядочность в приготовлениях» Толля, что не препятствовало королю непосредственно доверять Толлю трудные и важные задания — сначала по обороне Сконе, а затем по вооружению флота в Карльскруне. Спустя примерно год Густав увидел в Толле прожженного интригана, нечто вроде злого гения. Это освещает одну из сторон оценки Густавом людей: он здраво осознавал их способности, но не характеры. Другая сторона — его безусловное доверие к Армфельту, который был, конечно, лояльным любимцем, но легкомысленным человеком настроения. Письма к Армфельту носят характер почти монологов. И не потому, что свободны от игры, — то была игра на внутренней сцене.

19 июля Густав сообщает Армфельту новости о сражении при Гогланде с тем толкованием его исхода, которое он сразу же для себя принял и на котором настаивал: победа, омраченная лишь потерей графов Вактмейстеров на разбитом и захваченном русскими линейном корабле «Принц Густав». Однако в конце письма слова: «Прощайте, мой добрый друг. Война — дело гадкое. Мне надо сделать больше, чем я должен был сделать когда-либо в своей жизни, и все же бывают праздные минуты, вселяющие в меня меланхолию». Нет речи обо всех убитых и раненых, которые стали самым очевидным результатом сражения при Гогланде, — лишь о графах Вактмейстерах, которые могли пострадать. И прежде всего: собственная рабочая ситуация Густава. Что это были за унылые мысли в минуты бездействия? О погубленной стратегии или о триумфе брата Карла как победителя в крупном морском сражении, между тем как сам Густав был занят писаниной?

В двух коротких письмах от 25 июля Густав предлагает две радостные новости: Англия давит на Данию, с тем чтобы она сохраняла свой нейтралитет, и слух о том, что один русский генерал пал в сражении при Кярнакоски; надеялись, что это русский главнокомандующий генерал Михельсон. 30 июля Густав интересуется, нет ли со стороны русских зондирования на предмет возможности мира, а спустя день впервые признает факт плохих настроений в армии и пребывает в отчаянии от противного ветра, когда пишет из лагеря перед Фредриксхамном. «Говорят, что маркиз де Пон прибывает с полным карманом мирных предложений. Посмотрим. Надо по-прежнему быть твердыми, как скала. Прошу, пришлите мне письмо из академии; оно бы утешило меня в эту минуту. Прощайте. Бог даст, смогу снова увидеть и обнять вас. Г.» За этим следует приписка: «Дружба — приятное утешение. Я чувствую это в настоящую минуту, и если потеряю вас, у меня не останется ничего. По-прежнему говорю, как Агамемнон…» — и следует цитата из «Ифигении» Расина, смысл которой сводится к тому, что счастлив тот, кто довольствуется низким положением, живет вдалеке от военных тревог короля в неприметности, куда поселили небеса. Густав вошел в роль трагического короля.

Еще 1 августа он мог вызвать в памяти директора оперы Армфельта образ генерала Сигрута с шхерным флотом как спасительного deux ex machina[52], но последовал решительный крах: отступление от Фредриксхамна и паралич армии в результате неповиновения приказам, который, в частности, свидетельствовал о явном неуважении к самому Густаву. 6 августа он пишет: «Я ничего не говорю вам о моей боли и моем отчаянии. Вы разделяете их. Жаловаться — удел слабых душ; сильные откладывают боль в глубь своего разума и ищут возможности подняться опять. Пока еще я не вижу способа исправить положение и завершить войну, но знаю, что могу сделать для поддержания нашей репутации. После того как в Аньяла будет устроен магазин, я должен идти маршем на Вильманстранд, драться и разбить генерала Михельсона; если разобьют нас, то все будет кончено, но уважение к мужеству останется. После выигранного сражения я по крайней мере смогу с честью предложить мир и без стыда появиться с Стокгольме. Пока же в 3 часа пополудни мы выступаем на Сумма, где Вы ожидаете нас». Призвав Армфельта к осторожности и воодушевив его напоминанием о том, что он единственный из командующих сухопутной армией имел успех в борьбе против врага, Густав заключает: «Прощайте. Надеюсь увидеть Вас вечером. Для меня служит утешением возможность излить свои печали в сердце друга. Такая возможность — дар небес: она часто утешает, если имеется».