Разговоров о провидении в 1788 году было поменьше, чем пять лет тому назад. Возможно, сдерживало то, что акция была направлена на спасение «язычников»-турок. Но высказанная параллель с революцией 1772 года и прежде всего огромный риск, с которым было сопряжено развязывание войны, говорили сами за себя. Густав III шел на войну как избранник провидения.
Как следовало из письма Армфельта, в Гельсингфорсе в конце мая царили страх перед войной и пораженческие настроения. Полковник Курт фон Стединк, второй любимчик, находясь в пути на фронт, в письме к королю от 30 мая из Сант-Микеля подтвердил эти сведения и сделал приписку о неудачном опыте обеих прошедших войн с Россией: говорили о казаках, которые едят детей, а дамы боялись казацких насилий. Сам Стединк с оптимизмом писал 9 июня об отсутствии у России военных приготовлений, но одновременно извещал Густава о том, что некий приехавший из Стокгольма офицер рассказывал, что о плане внезапного нападения под защитой флота известно уже давно — согласно этой версии, речь шла о высадке в Лифляндии. Еще 24 июня Стединк писал о возможности взять Кексгольм и Сортавалу со стороны Ладоги, но уже назавтра он сообщал, что в Вильманстранде русские получили значительное подкрепление. На самом деле русские стянули все доступные силы для обороны Петербурга и приграничных городов, когда стало ясно, что шведское нападение состоится.
План войны полностью зависел от возможности флота стать хозяином в Финском заливе. То, как Густав обдумывал этот вопрос, видно из нескольких его собственноручных промеморий и из нескольких писем к герцогу Карлу, который был генерал-адмиралом и должен был идти с флотом как формальный главнокомандующий.
Когда на совещаниях в Хага планировались внезапное нападение с моря и высадка на ингерманландский берег, одной из предпосылок плана являлось то, что основная часть русского Балтийского, флота уйдет в Средиземное море для обеспечения господства на нем в борьбе против турок. Теперь было не так. 9 июня, когда герцог Карл с флотом покидал Карльскруну, ни одна часть этих экспедиционных сил еще не ушла; лишь 21 июня шведский флот столкнулся за островом Дате с их первой эскадрой, состоявшей из четырех больших линейных кораблей и трех фрегатов. Герцог, имевший письменные приказы требовать салюта и устные приказы провоцировать русские военные силы, потребовал от русского флота салюта шведскому флагу, что русский адмирал после некоторых переговоров и исполнил перед лицом безнадежного для него превосходства шведов. После этого эпизода русские корабли продолжили путь к Копенгагену, где все же остановились. Это поднимало престиж Швеции, но и означало, что все русские военно-морские силы могли быть использованы на Балтийском море.
Первая собственноручная промемория короля Густава требовала, чтобы его флот вошел в Финский залив. Это должно было произойти «чем раньше, тем лучше, пусть хотя бы всего двенадцатью кораблями, остальные могут отстать». Флоту следовало как можно дальше «продвинуться» в Финский залив. Если они столкнутся с русским флотом и тот окажется силен, то следует избегать баталии и «маневрами» препятствовать русским выйти из Финского залива; если же русский флот окажется слабым, то атаковать его. Промемория предусматривает, однако, возможность того, что шведский флот запрет залив между Гангутом и Эстляндией, и в качестве задачи-минимум указывалась защита аландской гавани, шведских шхер и входа в стокгольмскую гавань. Эту промеморию трудно датировать, но, возможно, она написана в мае. Второе собственноручное официальное письмо, потом переписанное набело в форме приказа герцогу, не оставляет никакой альтернативы, веля идти к Гогланду, раздобыть там лоцманов и затем найти и атаковать русский флот «независимо от численности его кораблей». С теми силами, какими сейчас располагал герцог, его королевское величество ожидал услышать вскоре такие новости, которые сделали бы возможными «дальнейшие действия». Этот приказ был более поздним, чем приказ, датированный 29 июня, предписывавший герцогу запереть для русских военных судов Финский залив, и более поздним же, чем известие от Хастфера о стычке при Пумала в ночь с 27 на 28 июня, которую использовали как предлог считать войну начатой русскими.
О мыслях и настроениях Густава больше, чем приказы, говорят его письма к герцогу Карлу. 29 июня Густав писал, что получил известие о вынужденном салюте с русской эскадры, и ему лестно, что именно его брат-герцог унизил этим императрицу. Остальное письмо заполнено сообщениями о том-о сем, случившемся после отбытия герцога из Швеции, о ноте Разумовского, об отъезде Густава из Стокгольма и прочем. Большое значение имеет содержание ультиматума, который Густав намеревался послать императрице и дата под которым должна была быть поставлена в его ставке в Ловиса: возврат Выборга и Фредриксхамна, восстановление границы по реке Сестре, мир с турками при посредничестве Густава и на условиях восстановления границ, существовавших до русско-турецкой войны 1766 года. Затем следуют оптимистические новости с турецкого театра военных действий, и в заключение: «Если флот из Кронштадта уже миновал вас, надо его преследовать и заставить вернуться в Финский залив или же сразиться с ним».
Герцог, имевший представление об условиях морской войны, был настроен не столь сангвинически, как его брат. Он ждал подкрепления из трех линейных кораблей и фрегата, задержавшихся в Карльскруне, и приказал флоту идти к Свеаборгу, чтобы забрать на борт пресную воду. У герцога не было лоцманов и морской карты, и ему было страшновато рисковать судами в неизвестной внутренней части Финского залива. Царственный брат разгневался на то, что он пошел к Свеаборгу вместо того чтобы пойти на Кронштадт. До этого Густав писал из Пейпола, что от Нолькена узнал о выходе русского флота. «Надеюсь, вы не задумываясь начнете сражение, сколько бы их ни было; русские корабли скверно укомплектованы командами и на них полно больных. Можно вывести из игры главнокомандующего адмирала Грейга, он хорош, несмотря на положение, в котором находится. Ну вот, дорогой мой брат. Наша судьба в ваших руках, и с вашими умением и мужеством мы связываем все наши надежды. Помните, что Карл XII с двадцатью тысячами человек разбил восемьдесят тысяч русских и что соотношение между двумя флотами почти такое же самое, и сегодня русские на море против вас — это как русские на суше во время Карла XII».
Этот королевский метод счета вовсе не годился для герцога Карла. Но не оставалось ничего иного, как повиноваться приказу. Получив ожидавшееся из Карльскруны подкрепление, Карл 14 июля вышел с флотом в море. 17 июля западнее острова Гогланд он встретился с русским флотом.
Перед решающим сражением, состоявшимся у Гогланда, есть причины воспроизвести в памяти грозное предсказание Эренсвэрда о том, что будет, если шведский парусный флот отправят в 1788 году в бой. Неукомплектованность команд выражалась прежде всего в недостатке унтер-офицеров; это могло привести к роковым ошибкам при маневрировании судов. Судя по всему, Эренсвэрд, стараясь устрашить, преувеличивал, но его предостережение было несомненно верным. При всех обстоятельствах тот, кто уходил с флотом сражаться, был единственным, кто мог проиграть войну за считанные часы.
Шведский флот, лавировавший против легкого ветра во внутренней части Финского залива, состоял из пятнадцати линейных кораблей и пяти больших фрегатов. Русский флот, которому ветер давал преимущество, насчитывал семнадцать линейных кораблей и семь меньших фрегатов. Русская эскадра наполовину состояла из больших, чем шведские, судов с большим числом пушек, русские суда были тщательно вооружены для долгого плавания в Средиземное море, между тем как шведские вооружались в спешке и находились в рискованно неудовлетворительном состоянии. С другой стороны, шведские корабли были новее: то был обновленный Шапманом флот, шедший навстречу своему боевому крещению. Флагман шведов, герцог Карл, был неопытным любителем, который должен был передать действительное руководство компетентному командиру своего адмиральского судна Отто Хенрику Нурденшёльду; неудобств, связанных с двойным командованием, избежать было невозможно. Командующим русским флотом был шотландский адмирал Грейг, давно уже находившийся на русской службе, но являвшийся одним из лучших британских адмиралов того времени.