После состоявшегося 17 февраля бурного сведения счетов в тронном зале Стокгольм был переполнен слухами о насилии и арестах. Герцогиня с ее связями с семьей Ферсенов слышала утверждения, будто герцогов арестуют, и вызвалась их защищать. Это было положительно воспринято герцогом Фредриком, он был послушен. Напротив, герцог Карл был посвящен в истинные планы арестов, которые касались семнадцати ведущих оппозиционеров среди дворянства. Он послал Ферсену предупреждение, в результате чего у Ферсена собралась сотня дворян, вызвавшихся его защищать. Он между тем по своему обыкновению сохранял спокойствие и когда настал час — 20-го днем — дал себя арестовать, конечно же, с демонстрацией и великим скандалом. Самыми главными из арестованных были помимо Ферсена Шарль Де Геер, генерал-лейтенант Фредрик Хурн, канцлер юстиции Лильестроле, братья Маклиены, Шернельд, Фритски, полковник Альмфельт и секретарь Рыцарского дома Бунгенкруна. Первейший дворянин государства граф Брахе получил запрет выходить из дома, как и старый Пеклин. Несколько арестованных были доставлены во Фредриксхуф, где были устроены помещения для заключенных и который теперь, по словам Ферсена, был преображен в шведскую Бастилию. Туда 18 марта привезли также командующего шхерным флотом в Финляндии Микаэля Анкарсвэрда после его ареста на весьма неясных основаниях в Свеаборге. Очевидно, его считали настроенным оппозиционно, но он не имел ничего общего с риксдагом. Его негодование не поддается описанию.
В знак протеста против арестов несколько видных дворян объявили о своей отставке с королевской службы. Государственный советник Стоккенстрём и его брат — горный советник и гувернер кронпринца полковник Адам Вактмейстер должны быть в этой группе упомянуты особо.
После того, как дворянство лишилось своих лидеров, Густав III велел 21 февраля созвать сословия на общее собрание в тронном зале. Там он держал речь о раздоре в государстве, завершившуюся зачтением Акта единения и безопасности в его окончательном виде. На выдвинутое королем предложение принять Акт дворянство ответило решительным отказом. Теперь политическую роль сыграл Гудмунд Ёран Адлербет; он, несмотря на свое прежнее положение любимца короля, красноречиво протестовал против изменения государственного строя. Другими ораторами, выступившими на ту же тему, были Адольф Людвиг Хамильтон и Адам Вактмейстер. У арестованных лидеров оппозиции сразу же нашлась замена.
Но недворянские сословия поддержали Акт, правда, духовенство при четырех воздержавшихся, а крестьянство — при одном. Их тальманов уговаривали в тот же день подписать Акт. Герцог Карл держал речь в поддержку этого законопроекта. Пехота стокгольмского бюргерства несла охрану за дверьми тронного зала, и оттуда слышались воинственные крики, издаваемые ею по заданию, полученному в соответствии с желанием короля.
Много строили догадок насчет того, кто же присоветовал королю Густаву присвоить себе самодержавную власть. Вообще указывали на прусского министра фон Борке, который прибыл в Стокгольм в начале февраля и к которому большинство относилось дурно. Но Борке получил из Берлина инструкции отговаривать от любых изменений конституции и, по всей вероятности, инструкциям следовал. Нет никаких оснований предполагать, что Густав в это время позволял кому-то руководить собой в каком-либо из кардинальных вопросов вроде этого. Ход событий явственно показывает, как на Густава влияли перемены в настроениях, как он импровизировал с тактикой и что ни день вносил изменения в новый конституционный акт. Он делал ставку на прямые личные контакты с ключевыми фигурами политической игры. И ему с его шоковой тактикой удалось склонить большинство сословий к поддержке изменения. Чего он не предполагал, так это пробудить в широком общественном мнении энтузиазм к новому порядку. И дворянство, являвшееся несмотря ни на что задающим тон сословием, было смертельно унижено и реагировало соответствующим образом. Это замечалось, в частности, при дворе, где вокруг короля образовали пустоту, причем в немалой мере дамы, во главе которых были София Альбертина и Хедвиг Элисабет Шарлотта.
Если Густав думал, что арест лидеров дворянской оппозиции сломит сопротивление дворянства королевской политике действий с позиции силы, то ему скоро пришлось расстаться с такими иллюзиями. Попытка старого лантмаршала Левенгаупта договориться с дворянским сословием при обсуждении Акта единения и безопасности имела результатом полный беспорядок, и поэтому Левенгаупт перепоручил это задание временно исполняющему обязанности лантмаршала, которого назначил король, — полковнику при флоте Перу Лильехурну, закаленному и толстокожему роялисту. На сцене появились новые лидеры оппозиции, которые не имели такого авторитета, как у заключенных в тюрьму, но не уступали им в красноречии и конституционной стойкости, и дворянство крепко сплотилось вокруг них. 16 марта Акт безопасности был поставлен в Рыцарском доме на окончательное обсуждение, и после долгих дебатов, прошедших под знаком единства, новый конституционный Акт был целиком и полностью отклонен. Голосования не понадобилось. Не могло быть никакого сомнения в том, что Акт поддержали лишь три недворянских сословия. Густаву, правда, удалось настолько сбить с толку Левенгаупта, что тот по милостивому повелению поставил под ним свое имя вместе с тремя недворянскими тальманами, но это не имело реального значения. Столкнулись разные взгляды на законность Акта единения и безопасности. Решение трех сословий означало, согласно достигнутой на риксдаге 1786 года договоренности, решение риксдага, и Густав III считал поэтому новый основной закон принятым. Но для решения по вопросам привилегий требовалось одобрение всех четырех сословий, а Акт единения и безопасности, безусловно, такие вопросы затрагивал, поэтому оппозиция и отказалась его признавать. Толкование короля было принято, так как король теперь располагал доминирующей силой, но правовые основы этого толкования были более чем сомнительными.
Между тем предстояло решить вопрос, предполагавшийся поначалу главным вопросом риксдага: об отчаянном финансовом положении. Это было задачей секретного комитета из 30 человек, несколько осложненной тем, что почти все его члены-дворяне являлись арестованными оппозиционерами. После того, как дворянство провело дополнительные выборы и внедрило в комитет новых оппозиционеров, он начал свою работу. Она была отмечена энергичностью и деловитостью и общим стремлением найти приемлемое решение вопросов о государственном долге и финансировании войны.
Руут сделал первый ход с целью обеспечить возможность внутренних займов под гарантии сословий. Постепенно он утратил инициативу, перешедшую к епископу Валльквисту, линия которого состояла в том, что сословия сами должны взять на себя управление государственным долгом, а взамен они будут распоряжаться средствами государства без каких бы то ни было препятствий со стороны короля. Густав с самого начала занял пассивную позицию, выглядел несколько смущенным, и это напоминало о докладах Лильенкрантса в 1770-е годы. Согласно известию Валльквиста, король никогда не имел верного представления о размерах государственного долга и теперь тоже толком не разбирался в финансовых вопросах. Однако он легко предоставил в распоряжение сословий свои и государственные средства с некоторой оговоркой относительно возможных иностранных субсидий, которые, по его утверждению, могли быть предоставлены при условии абсолютной секретности и суммы которых, следовательно, королем не могли быть раскрыты. Казалось, он испытал облегчение от того, что сословия взяли на себя ответственность за финансы. Политическая теория, которую он однажды усвоил, тоже утверждала, что те, кто держит в своих руках средства государственного управления, должны и определять ассигнования.
Заботы короля были сконцентрированы прежде всего на требовании членов комитета, особенно оппозиционеров, о том, что размер государственного долга следует не держать в тайне, но сообщить сословиям, коль скоро им предстоит взять на себя ответственность за управление долгом. 23 марта король уступил, возможно, под влиянием своего прежнего учителя математики советника канцелярии Феррнера, который в эмоциональной промемории к комитету ратовал за открытость в вопросе о долге. Густав держал для себя открытым путь к будущему отступлению, когда намекал, что в силу «изменившихся обстоятельств» он может переменить решения относительно управления государственным долгом в соответствии со своими полномочиями по параграфу 47 формы правления. Его отчаянное экономическое положение не давало ему большого пространства для маневра при попытках переубедить сословия.