Единственное, что в этом сгустке яда можно счесть достоверным, это то, что Фредрик Адольф и София Альбертина питали друг к другу симпатию и поддерживали отношения друг с другом. Ряд писем Фредрика Адольфа к сестре свидетельствует о его озлоблении на венценосного брата, отказавшегося использовать его в армии. Но о каких-либо заговорах письма ничего не говорят. Фредрик Адольф, который, согласно единодушным свидетельствам, обладал ограниченным разумом и добрым сердцем, остался лоялен по отношению к тому, которого отныне называл «le Tyran» (Тираном).

«Le Tyran»

4 или 5 мая 1789 года — потом он не помнил точно дня — позабытый государственный преступник Микаэль Анкарсвэрд сидел в своем заключении в Дроттнингхольме, ни в чем не обвиняемый, но время от времени подвергавшийся угрозам смерти со стороны пьяных выходцев из Даларна, служивших в добровольном ополчении, которое несло караул. Армфельт, начальник охранявшей его стражи и одновременно личный друг, вошел к нему, начал говорить о предстоящей кампании в Финляндии и попросил Анкарсвэрда составить ее план. Анкарсвэрд, решив, что тот шутит, ответил, что план уже должен быть готов. Нет, заверил Армфельт, никто об этом нисколько не думал, и потому было бы очень хорошо получить идеи от подозревающегося в измене заключенного. Возражение Анкарсвэрда в том смысле, что он уже на протяжении трех месяцев лишен какой-либо информации, были оставлены без внимания, и дело кончилось тем, что Анкарсвэрд сочинил краткую промеморию, которую Армфельт должен был показать королю.

7 мая Анкарсвэрд был наконец принят в Дроттнингхольме Густавом III, сразу же получил уверения в милости к себе короля и узнал, что никто ни в чем его не обвинял, но он не одобрял войну и обладал в Финляндии слишком большим влиянием, чтобы во время риксдага оставаться на свободе. Король тут же предложил Анкарсвэрду стать его личным генерал-адъютантом и косвенно — а через Армфельта прямо — возложил вину за арест Анкарсвэрда на герцога Карла. Однако тот спустя три дня «чрезвычайно милостиво» принял Анкарсвэрда, и в тот же день он занял место в секретном военном комитете вместе с Армфельтом, Руутом, Мунком и фон Карлссоном под председательством короля Густава. Через несколько недель Анкарсвэрду было поручено в одиночку составить промеморию о ведении войны на море и проект приказа для генерал-аншефа в Финляндии.

Так, согласно собственным памятным запискам Анкарсвэрда, изложенным в форме дневника, за считанные дни в его судьбе произошло изменение от тюремного заключения до самого высокого доверия. Отсюда видно также, насколько на авось велась эта война, на которую Густав III получил теперь зеленый свет от сословий. Правда, осуществлять командование сейчас, после мятежа и бунта, приходилось в условиях хаоса, но еще до завершения риксдага кто-либо из высокого командования все же мог бы быть однажды привлечен к разработке плана. Этого не было сделано. Владевшая королем до конца неуверенность в возможности финансирования войны тормозила, вероятно, всю работу мысли в этом направлении.

Между тем перед своим отъездом в Финляндию в начале июня Густав III принял необычные меры предосторожности. Вместе с Армфельтом он посетил и расспросил «кофейную старушку» мадам Арвидсон, гадавшую на кофейной гуще. По-видимому, он был не первым ее клиентом из королевской семьи, ибо гадалка, на голову которой осенью 1788 года за ее лживость призывал проклятия герцог Карл, едва ли была какой-то другой. Королю Густаву она, кажется, нагадала победу и удачу, и Армфельт сопроводил это скептическим комментарием. После успехов, достигнутых Густавом и его войсками в начале июля, король явно испытал к кофейной старушке доверие и велел снова к ней обратиться, что, согласно отчету Армфельта в письме от 23 июля, он, Мунк и Руут и сделали; Теперь старушка нагадала крупные победы, завоевание Фредриксхамна, смерть императора, страхи императрицы и еще прочих «тысячу глупостей», как писал неисправимый Армфельт. Вероятно, тем самым она на время утратила свой авторитет в глазах Густава III.

Сами по себе стратегические предпосылки ведения войны в Финляндии были, пожалуй, легко обозримы. Прибрежная дорога от Гельсингфорса через Ловиса и Кюммене на Фредриксхамн и Выборг с Петербургом как конечной целью была для наступления единственной действительно приемлемой. Правда, армия могла пройти из Саволакса на Выборг или напасть на Нейшлот, и наоборот, русская армия через Саволакс могла вторгнуться в Финляндию в направлении к Куопио, но подобные предприятия должны были иметь лишь ограниченные масштабы. Все передвижения войск по прибрежной дороге должны были, однако, быть поддержаны и защищены шхерным флотом. В противном случае армия подвергалась риску того, что неприятельские силы, высадившись за ее спиной, перережут ее коммуникации. То же самое относилось, разумеется, к русской армии и русскому шхерному флоту.

Шхерные флоты неоспоримо господствовали в мелких фарватерах шхер Финского залива. Но в двух пунктах, у мысов Гангут и Порккала, материк выходил к открытому морю. Здесь большие парусные флоты имели возможность пресечь все движение по морю вдоль побережья западнее Гельсингфорса. Тот флот, который будет бесспорно господствовать в Финском заливе, сможет осуществить широкомасштабные десантные операции, как это в прошлом году планировали Густав III и Толль. Если бы там властвовал русский парусный флот, он мог бы запереть финский шхерный флот восточнее обоих мысов и не дать ему получить подкрепление из Швеции, между тем как русский шхерный флот мог бы беспрепятственно сосредоточиться в каком угодно пункте южного побережья Финляндии.

Именно так и произошло летом 1789 года. Маленькая русская эскадра в начале июня подошла к Порккала и высадила на мыс солдат. Русские легко могли получить подкрепление со своей военно-морской базы в Ревеле (Таллине), расположенной по другую сторону Финского залива. Единственная возможность высвободить запертый шведский шхерный флот состояла в том, что шведский парусный флот получит преимущество на Балтике и придет на помощь. Именно на это надеялись все в Финляндии и в финских фарватерах. Особенно это касалось человека, который должен был быть наиболее скептически настроенным относительно реальных возможностей, — обер-адмирала Карла Аугуста Эренсвэрда, по собственной просьбе получившего командование шхерным флотом в Финляндии, а прежде несшего всю полноту ответственности за вооружение корабельного флота в Карльскруне.

Почему Эренсвэрд так поступил — вопрос дискуссионный и не получивший удовлетворительного объяснения. Благоприятное толкование состоит в том, что он, осуществляя командование, хотел воспрепятствовать предполагаемому объединению шхерного флота с корабельным и таким способом спасти дело своего отца — отдельный шхерный флот. Менее благоприятное толкование таково, что Эренсвэрд намеревался избежать запутанной ситуации в Карльскруне, где генерал-адмирал герцог Карл при всех обстоятельствах будет иметь верховное командование. К этому можно добавить, что Эренсвэрд, вероятно, после утраты Толлем своей доминирующей роли чувствовал себя лишенным настоящей поддержки в военном руководстве. 6 мая 1788 года он писал Толлю: «Если ты мне друг, то, уверяю тебя, и я твой друг. Если мы действуем с доверием, то понимаем замыслы друг друга, не пренебрегая службой его величеству и не откладывая дела в долгий ящик. Люди, делающие вместе важные дела, должны быть столь связаны, что дружба тоже становится личной. Я заверяю тебя в моей дружбе столь же искренне, как ты объявлял мне о своей». Было очевидно, что Эренсвэрд не принадлежал к кругу доверенных любимцев короля Густава и продолжал переписываться с Толлем в дружеском тоне после того как тот был отправлен с невыполнимым заданием защитить беззащитную Сконе от датчан. Король осенью 1788 года тоже сохранял по отношению к Толлю дружелюбный тон и продолжал выказывать ему доверие, но в 1789 году интонации его писем становятся все более и более официальными. Отсутствие Толля в центре власти и событий было все более долгим, но он по-прежнему имел собственные взгляды, в частности, не одобрял безрассудный план поджечь русскую эскадру, стоявшую на копенгагенском рейде. Это покушение пытался произвести фенрик Бенцельшерна, оно не удалось и всерьез грозило разрушить хрупкий нейтралитет в отношениях между Швецией и Данией. Толля несправедливо заподозрили в том, что это он спланировал данное действие, но он отрицал это под присягой. Быть ему признанным другом становилось все труднее. Однако Эренсвэрд им оставался; у него были возвышенные взгляды на самые неожиданные вещи, и он очень уважал политику. В письме к Толлю от 8 октября 1788 года он высказал мнение о том, что не может быть, чтобы Швеция погибла: «Мы ведь живем не в варварские времена, когда одни государства складывались, другие освобождались. Просвещенные времена, торговля и науки, удобная и блестящая жизнь обеспечили спокойствие нации и сохранили свободу действий наших законодателей. Никто теперь не трудится упорно за одну славу, поскольку можно задешево покупать дома и всегда все снова возвращается к покою, как только не хватает на застеленную постель».