Этот мирный взгляд на жизнь обер-адмирал перенес на Финляндию и на находившийся в скверном положении шхерный флот. И почти само за себя говорит, что он как раз был подходящим человеком для проигрыша морских сражений.
С прибытием в Финляндию Густав III отправился в Борго, где учредил свою ставку. Согласно его словам в письме к Армфельту от 8 июня, он «свалился на голову, как бомба» и вызвал большой переполох. Клингспур, отвечавший за заготовки для армии, совершил, между тем, чудо, не имея денег. Самому же Густаву было скучно. Неприятель слаб, армейский флот вышел в море, не хватало лишь денег, а то бы все пришло в движение. Спустя шесть дней слова были уже не столь оптимистическими: русские неожиданно совершили нападение в направлении Саволакса и разбили гораздо меньшие шведские силы, удерживавшие русских близ Кюро. Однако в дополнении от 16 июня Густав мог сообщить о победе Стединка при Поросальми, которая случайно задержала русское продвижение. Но поскольку Стединк не располагал и половиной численности нападавшей русской армии, ему пришлось отступить на север к Ёройс, чтобы не оказаться в окружении. Это означало, что южный Саволакс оккупирован русскими. Единственным утешением в этом печальном положении дел было то, что Ёран Магнус Спренгтпортен был при Поросальми тяжело ранен и временно выбыл из игры как сведущий советчик русских; он до этого собрал Саволакскую бригаду и командовал ею.
Однако главной заботой короля Густава было отсутствие денег, препятствовавшее всякой активности, поскольку офицеры и солдаты не получали жалованья. 11 июня он доверительно сообщал Армфельту, что упландские офицеры настолько бедны, что едят суп из крапивы, и чтобы найти средства против такой нищеты, надо выпустить большие билеты государственной долговой конторы. На следующий день он писал Рууту, что с деньгами заминка и это не позволяет ему начать кампанию. 15-го король опять писал Рууту в более душераздирающих выражениях: «Если вы хотите спасти Финляндию, вы должны прислать нам денег». Требовались государственные долговые обязательства, и Густав представлял себе, что «бумажные фабрики в Швеции не сгорели». Его понятия об экономике были до неприличия примитивны. Армфельт в тот же день тоже получил напоминание о возможности использования бумажных фабрик.
17 июня наихудшая нужда миновала, поскольку Рууту удалось прислать 70 000 риксдалеров под гарантию государственной долговой конторы. Одновременно Густав занимался переговорами о государственном займе от Пруссии — через Борке в Стокгольме и через Карисьена в Берлине. В обоих случаях надо было избежать того, чтобы Шведская Померания вошла в заем невыкупаемым залогом, между тем как было очевидно, что именно возможность наложить секвестр на Померанию побуждала Херцберга пойти навстречу. В обоих случаях Густаву удалось избежать потери Померании, одновременно заставляя ее служить приманкой. Он даже заключил в Дроттнингхольме договор с Борке о займе в два миллиона гамбургских талеров под обеспечение доходами из Померании и Висмара, но после многих дипломатических хитросплетений должен был сменить его на соглашение о займе, заключенное Карисьеном в Берлине 31 мая, предусматривавшее заем в сумме 1 100 000 прусских талеров серебром, то есть треть суммы дроттнингхольмского договора, под гарантию лишь ценных бумаг, если они есть у государственных сословий. Лишь в сентябре это соглашение могло дать результат выплатами после соответствующих ратификаций. Между тем эти переговоры скрасили летние месяцы и также дали проблеск надежды на прусское вооруженное вмешательство в войну против России.
С обеспечением выплат жалованья армии можно было начинать заявленное наступление. Наконец-то Густав мог искать славы на поле брани.
Предстояло двигаться по дороге вдоль побережья, и Густав лично возглавил армейский корпус численностью свыше пяти тысяч человек. 24 июня он писал Армфельту: «Мы идем маршем со вчерашнего дня и сегодня ночью форсируем реку между Вереля и Фильпола; пора, мы намерены спасти Саволакс». Рекой, которую перешли, была пограничная река Кюммене, и 28 июня Густав мог кратко уведомить Армфельта о том, что перешел ее и отбросил неприятельский армейский корпус в пять тысяч человек, который теперь и преследовал. Это было небольшое сражение при Уттисмальме, ставшее боевым крещением Густава. 30 июня он писал и Армфельту, и Рууту, что у него болит голова и он снова пойдет против неприятеля; кроме того, Руут узнал, что Густав сидел в седле 28 часов подряд и вновь садится на лошадь. Армфельту король написал, что есть намерение атаковать Хёгфорс с трех сторон и разбить врага «нашей колоссальной артиллерией». 4 июля Густав писал Рууту, что накануне побил неприятеля при Ликала и устроил там свой лагерь. «Прощайте, мой дорогой Руут, теперь дела идут хорошо». Армфельту он на другой день написал более подробно о военной ситуации: днем стоит ужасная жара, а ночью зимний холод, «и поскольку я нахожусь на открытом воздухе, это обеспечивает отличный отдых». Было необходимо остановиться здесь для отдыха: «Солдаты, животные, король и генералы — мы совсем выбились из сил». Но армейский корпус графа Мейерфельта медленно продвигался близ побережья, занял остров Пюттис и был занят ремонтом всех мостов через реку Кюммене. Густав приписывал отступление русских при Пюттисе страху, который он вселил в них при Уттисмальме, где с полутора тысячами человек разбил по меньшей мере 4000 русских. Собрали стрелы, выпущенные в Густава и его людей «киргизскими татарами», которых он к своей досаде не видел. Письмо отчасти написано в тоне шуточного сказочного повествования, который Густав применял, когда пребывал в добром расположении духа. Он явно был горд тем, что разделяет со своими солдатами тяготы похода, а судя по известиям от других людей, он не всегда находился вне опасности.
Но при Лиикала и Хёгфорсе наступление остановилось, и Фредриксхамн так и не подвергся сколько-нибудь серьезной опасности. Густав винил в этом шхерный флот, «этот окаянный гребной флот, в котором сидит дух прошлого года». Граф Эренсвэрд не сделал и, можно предположить, не сделает ничего существенного. Его окружение обмануло его, напугав большими силами русских, о которых при всем том ничего не было слышно, несмотря на то, что с русской стороны каждый день дезертиры приходили дюжинами. Густав подумывал, не написать ли герцогу Карлу, чтобы прислал к нему Лильехурна или Мудёе — обоих контр-адмиралов, с офицерами корабельного флота, которых можно было бы посадить на гребной. Эренсвэрд письмом предложил Густаву вернуться назад через реку Кюммене, поскольку враг слишком многочислен, и сопроводил все это столь многими скудными доводами, что Густав не нашел в себе сил повторить их. Он письменно угрожал Эренсвэрду призраком его отца, если шхерный флот не выполнит своей задачи.
Это раздраженный король писал Армфельту в пространном письме от 10 июля. Армфельт показал письмо Микаэлю Анкарсвэрду, желая услышать его мнение, и тот был глубоко озабочен. Он уже слышал, что король написал нечто подобное Рууту и генералу Синклеру, и был убежден в необоснованности обвинений в адрес Эренсвэрда и шхерного флота. Эренсвэрд рассердил короля отказом искать русский шхерный флот, чтобы разбить его, где бы он ни находился. Поскольку русский шхерный флот приблизительно втрое превосходил по численности тот, которым располагал Эренсвэрд, будучи запертым при Порккала, то его отказ был весьма обоснованным.
Позиция короля Густава при Лиикала не преследовала никакой стратегической цели помимо того, что представляла отдаленную угрозу наступавшей русской армии в Саволаксе. Она и оставила Саволакс, не вступая в соприкосновение с армейским корпусом короля. Правда, Густав отправил генерал-майора Каульбарса на север, чтобы тот напал на русских при Кайпиайсе, но Каульбарс не получил поддержки — вероятно, из-за несогласованности, был разбит и отступил на шведский берег реки Кюммене. Поскольку тем самым фланг королевского армейского корпуса оказался оголенным, Густаву самому пришлось переправляться обратно через реку, и это привело его в бешенство. Он велел предать Каульбарса военному суду, с тем чтобы тот был приговорен к смертной казни.