Когда Разумовский объявил об опровержении Бернсторффа относительно изменения датской политики, Корраль воспринял это холодно и счел, что это согласуется со сказанным ему королем Густавом. Госсан сильнее разделял общее волнение, но без симпатии к Разумовскому. В беседе он пытался убедить Густава в суетности военной чести, но встретил совершенное непонимание. Но вот пришел ответ французского кабинета, ответ, достойный оракула: король Швеции должен бы радоваться возможности избежать вмешательства в русско-турецкую войну, поскольку ведь нападающая сторона — турки и они не могут ссылаться на союзный трактат. Густав превознес перед Госсаном этот умный ответ, и тот, лучась радостью, докладывал, что все вот-вот вернется в прежнюю колею и что король начал оказывать ему прежнее доверие.
Это было написано в депеше от 21 декабря 1787 года. Густаву удалось ввести французского поверенного в делах в полное заблуждение. В действительности он явно полагал, что Версаль предоставил ему полную свободу в этой игре.
С начала 1788 рода Густав III приступил к прямым приготовлениям к войне с Россией.
Лишь очень небольшой круг доверенных советчиков сколько-нибудь детально знал эти военные планы. Во время и после визита короля в Копенгаген Армфельт играл главную роль как доверенное лицо, но она была ограничена только представительскими функциями, такими как принять и носить орден Слона, — личное обаяние Армфельта, как считалось, оказывало благоприятное влияние на более молодых членов датского королевского дома. Вероятно, он знал почти все о пока еще смутных военных планах, не действуя в то время как военный советник. Перед отъездом в Копенгаген он в письме к принцессе Софии Альбертине писал, что советовал занять пассивную выжидательную позицию в условиях существующей неопределенной конъюнктуры. Он казался обеспокоенным тем, что при буйном воображении его государя инициатива может завести далеко, и одновременно желал успеха политике короля. Согласно донесению Госсана от 7 декабря, Армфельт вспылил, услышав, что Разумовский называл его «слоном», — внешний облик Армфельта обнаруживал все более явственные признаки достатка — и выразился так: «Сей изящный господин мог иметь причины сбавить тон; поскольку теперь мы объединены с Данией, русские больше уже не диктуют нам законы, а кроме того, сейчас мы располагаем средствами, благодаря которым можем ничего не опасаться с их стороны». Черновик письма Армфельта показывает, что он еще до начала 1788 года предвидел войну с Россией, войну, которая, как предполагалось, вспыхнет в мае. Но он не участвовал в ее планировании и высказывал критические намеки относительно тех негодных советчиков, которые подталкивали короля к авантюрным действиям. Прошел слух, что Армфельт будет отправлен с особым дипломатическим поручением в Копенгаген, Лондон и Берлин, но ничто не указывает на то, что Густав III действительно вынашивал такие планы.
При подготовке любой войны главным советчиком был Юхан Кристоффер Толль, и это уже само по себе являлось для Армфельта сильным побудительным мотивом к миролюбию. А что Толль думал и считал в глубине души — это вопрос, живо обсуждавшийся исторической наукой, но не получивший никакого определенного решения.
До июля 1787 года Армфельт был специалистом по планам нападения на Данию-Норвегию и в этом своем качестве был ценим королем Густавом. С известием о начале войны между Турцией и Россией Толль по поручению короля написал инструкцию командующему войсками в Финляндии генералу Фредрику Поссе, датированную 27 сентября 1787 года. В ней звучит: «По милостивейшему повелению настоящим извещаю, что поскольку Порта объявила войну, то Швеция не имеет более никаких обязательств в связях перед этим государством; поскольку к тому же есть основанная на кровных узах, личной дружбе и уважении к ее императорскому величеству склонность короля жить с нею в нерушимой тесной дружбе, а также его желание и намерение привести в должное состояние и сохранить государство и счастье и благосостояние подданных в продолжающемся мирном покое, то королевская воля такова, что слова и спокойствие его королевского величества станут доказательством и подтверждением вышеназванных основополагающих принципов». Поэтому у Лоулайса не должно быть никакого лагеря со всей армией, но финскую оборону следует усиливать, особенно сооружения при Свеаборге. Даже если у короля Густава и нет повода думать, что императрица изменит свой дружественный образ мыслей, бдительность в Свеаборге и Свартхольмене желательна, дабы не появилось искушение застать Швецию врасплох.
Это письмо истолковывают как доказательство того, что Густав уже тогда решил начать войну с Россией, но такой вывод неоснователен. Письмо скорее свидетельствует о гибкости Густава, ведь оно было отправлено за четыре дня до рокового 2 октября, принесшего с собой поворот военно-политических целей. В тот день Густав инструктировал одного из своих доверенных людей в финляндской армии полковника Саволакского пехотного егерского полка Бернта Юхана Хастфера относительно того, что должен быть учрежден карельский егерский корпус, однако не иначе как уговорив народ Карелии, чтобы он сам этого пожелал. Хастфер должен был через переписку обсудить это дело с Толлем. Это было сделано. Хастфер переговорил с крестьянами и 12 декабря предложил Толлю обучить егерские войска ходьбе на лыжах, так как в Емтланде имелся подобный положительный опыт. Но все эти действия носили ограниченный характер и предпринимались с соблюдением больших мер предосторожности. Явственно проступали опасения пробудить у России подозрения. Осуществлять действия, направленные на сближение с Данией, было довольно-таки хлопотно.
Материалы наличных источников не позволяют установить, насколько Толль был вовлечен в пересмотр военных планов на протяжении ноября и декабря 1787 года. Хастфер 15 января 1788 года сетовал на отсутствие известий от Толля. Толль 5 декабря переслал Густаву полученное от своего брата шпионское донесение о настроениях при копенгагенском дворе с изложением оптимистических слухов, в частности, об откровенных высказываниях Хью Эллиота относительно преимуществ сотрудничества Швеции, Дании и Англии. На самом деле такая точка зрения Эллиота и возможность передать ее вестминстерскому кабинету являлись самыми оптимистическими штрихами в запутанной картине тогдашней дипломатии.
10 ноября, сразу после встречи в Копенгагене, Густав инструктировал шведского министра в Лондоне Густава фон Нолькена, требуя от него добиваться альянса с Великобританией, который бы гарантировал и поддержку мощного британского флота, и субсидии. Обосновать искренность такой политики Швеции было задачей непростой, учитывая, что до сих пор Швеция была постоянным союзником Франции, и прошло время, прежде чем это предложение получило хоть какой-то отклик. Но развитие событий в Юго-Восточной Европе и все более явное взаимопонимание Франции с двумя империями автоматически создало предпосылки к тому, чтобы Великобритания могла испытать новые возможности сохранить в равновесии мощную комбинацию континентальных государств, тем более что Пруссия со своей стороны без больших видов на успех опробовала предложение о посредничестве. Рухни Турция, и обе империи обоснуются в восточном Средиземноморье по согласию с Францией, и это станет большой неудачей британской политики. Соответственно, если Россия начнет заправлять двумя королевствами, обладающими входом в Балтийское море, ситуация еще более ухудшится. Комбинация, над которой работал Эллиот, предлагала альтернативную возможность.
Итак, после зондажа на более низком уровне, 13 декабря Нолькен получил аудиенцию у министра иностранных дел лорда Кармартена. Беседа шла на общие темы, однако было констатировано, что возможность альянса между Францией, Австрией и Россией должна означать ситуацию, в которой Швеция могла рассчитывать на поддержку и помощь только со стороны Великобритании. Кармартен воздержался от каких бы то ни было посулов, однако он понимал, что решающей для Швеции была ее зависимость от субсидий. Через своего представителя он сообщил Нолькену, что при условии вхождения в альянс Швеция получит просимые ею субсидии, которые Нолькен определял суммой в 350–400 тысяч фунтов стерлингов ежегодно. Нолькен доложил об этом, и его доклад достиг Стокгольма 12 января.