Семейный договор, проект которого Густав показал Бернсторффу в начале переговоров, он, согласно его собственной надписи, сочинил в Мальмё 27 и 28 октября, то есть за несколько дней до отъезда в Копенгаген. Срок пребывания в Мальмё зависел от благоприятного ветра в Зунде, а это едва ли могло предоставить Густаву какое-то заранее известное время для спокойной работы, и на переговорах фигурировал лишь один-единственный экземпляр, собственноручно им написанный. Бернсторфф ознакомился с текстом: Густав читал ему вслух параграф за параграфом, но собственного экземпляра, который мог бы показать датскому кабинету министров, Бернсторфф не получил. Все это производит впечатление импровизации. Согласно сообщению, сделанному Густавом Бернсторффу — но не шведскому риксроду — проект подражал бурбонскому семейному договору между Францией и Испанией. Основные пункты напоминают, однако, другой проект семейного договора — того, который Густав предложил Екатерине II во Фредриксхамне в 1783 году, хотя, разумеется, с контрагентами было все наоборот. В тот раз Швеция должна была вступить в союз с Россией, дабы воспрепятствовать ее вмешательству при шведском нападении на Данию. Сейчас же речь шла о союзе с Данией в такой форме, что та аннулирует свой альянс с Россией. В первой статье шведский и датский короли обещали «никогда не оказывать тайной или явной помощи кому-либо из их врагов, будь то в случае, если подвергнутся вражескому нападению или сами будут вынуждены напасть на них». В седьмой статье исключалась возможность того, что в данный союз будет вовлечен какой-то другой король или фюрст, а в восьмой оба короля обязывались сообща защищать того из них, кто подвергнется нападению со стороны какой-либо державы «из ненависти, недоброжелательности или зависти к настоящему союзу».

Как и следовало ожидать, этот договор был неприемлем для Бернсторффа, который сразу высказался о желательности принятия в семейный договор России в качестве третьей участницы, и эта точка зрения соответствовала той, какой на фредриксхамнских переговорах придерживалась Россия. Согласно собственной реляции Бернсторффа, его реакция на договор была резкой, а по отзыву Густава, датчанин «лично был полностью согласен», но выразил «пожелание», чтобы Россия была принята в альянс. Оба согласны в том, что Густав очень убежденно высказывался против России и прежде всего указывал на отсутствие стабильности в этой стране как на причину, препятствующую союзу с ней. После беседы с Бернсторффом Густав обменялся мнениями с Шакк-Ратлоу, который еще определеннее настаивал на присоединении России к семейному договору, но, по Густаву, в общих выражениях высказывал пожелания о дружбе и единении Дании и Швеции.

Согласно Густаву, после обсуждений этого дня имелся повод предполагать, что Дания без долгих размышлений «войдет в дело в полном соответствии с желанием его королевского величества». Это трудно расценить иначе, как блеф перед риксродом. Однако Густав, в отличие от Бернсторффа, упоминает, что имел обмен мнениями с несколькими членами датской королевской семьи и что встретил понимание своего взгляда на Россию и у кронпринца Фредрика, и у наследного принца Фредрика. Густав также заявляет, что при обсуждении проекта альянса в датском кабинете министров оба принца, Бернсторфф и первый генерал Хут голосовали за немедленное его принятие, в то время как четверо других, возглавляемые Шакк-Ратлоу, голосовали против, из-за чего дело и провалилось. Можно прямо констатировать, что в отчете кабинету министров Бернсторфф не мог описывать свое сопротивление проекту договора, если он как член кабинета занимал противоположную позицию. Поэтому вернее всего было бы заключить, что свидетельство Густава слишком ненадежно, чтобы использовать его в качестве источника при изучении реакции представителей датской стороны. Но факт, что его проект договора был отклонен.

Некоторая разница между оценками Бернсторффа и Шакк-Ратлоу все же должна была быть. Бернсторффу было поручено ознакомить короля Густава с отказом кабинета министров, включавшим в себя три пункта, содержание которых сводилось к тому, что согласие будет достигнуто, если Россия вступит в союз как третья главная сторона или же если она лишь одобрит этот договор. Среди бумаг Бернсторффа находится маленький собственноручный конспект, написанный на немецком языке, — «3 пункта к моей инструкции ответа, который должен быть дан шведскому королю на заседаний кабинета 31 октября 1787 года». Ему не могли доверить отвечать Густаву без буквальной инструкции. Кроме того, в сообщении Бернсторффа присутствует странный и не поддающийся проверке эпизод, который играет главную роль в его отчете о ходе переговоров. После отказа Густава принять упомянутые три пункта и горячей сцены с попытками уговоров и угрозами, Бернсторфф, по его словам, взывая к благородным чувствам короля, убедил его в том, что его истинный путь к славе лежит не через войну, а через посредничество между Россией и Турцией. Позиция Густава будто бы полностью изменилась в сторону удовлетворенности и доброжелательности. За этим могло стоять все что угодно, учитывая красноречие Бернсторффа и актерство Густава: если это правда, это завело переговоры в тупик. Но определенно то, что между этими двумя людьми установились добрые личные отношения.

Густав действительно был доволен. 6 ноября он из Фреденсборга писал Софии Альбертине: «Я пускаюсь в обратный путь, очень удовлетворенный моим путешествием». Это необъяснимо, если бы достижение импровизированного и неосуществимого семейного альянса являлось его единственной большой целью, но, судя по всем признакам, ожидания Густава были более скромными и были рассчитаны на более короткую перспективу. Единственной бумагой, переданной им контрагентам, была, что для него вполне характерно, односторонняя декларация, в которой он заявлял, что заключением семейного договора он стремится единственно к укреплению мира и доверия и что ни одна третья держава не может обидеться на столь невинный и естественный союз. Дабы удовлетворить желаниям короля Кристиана и его сына, Густав с истинным удовлетворением заявлял, что он не имел намерения помешать добрым связям датского короля и российской императрицы, но, напротив, желал их сохранения ради всеобщего спокойствия. Его дружеские чувства к королю, его шурину, и к кронпринцу, его племяннику, а также его личные чувства к императрице, которые он с радостью проявлял при всяком случае и которые, кроме того, зиждились на тех чувствах, которые, как он знал, она питала к нему, его восхищение ее выдающимися качествами — все говорило за это. Сей документ был настолько вопиюще лжив, что мог быть доверен лишь действительно чужому окружению, и он был оставлен Шакк-Ратлоу, чтобы окончательно сбить его с толку.

Комбинацией наступательного шарма и неопределенных угроз Густав разрыхлил общество датского двора и сам по себе неоднородный кабинет министров, который формально давал советы всемогущему и совершенно сумасшедшему королю. Через свою правую руку, министра д’Альбедюлля, Густав в заключительной фазе переговоров добился от Кристиана VII официального письма, выразительными словами заверявшего, что благодаря визиту Густава заложены новые основы дружбы и «безоговорочного доверия» между Данией и Швецией; визит дал Густаву возможность проникнуть в замыслы Кристиана и понять основы его политической системы. Новые чувства найдут свое проявление в развитии событий: ничто не сможет помешать миру и единению двух монархов. Густав сам принимал участие в редактировании этих документов, необходимость в которых он мотивировал потребностью убедить шведский риксрод в том, что датское путешествие короля не было напрасным. На это официальное письмо Густав ответил соответствующим заявлением, в котором, в частности, подчеркивал, что убедился в том, что у датского короля нет никаких обязательств, которые могли бы помешать его желанию сохранить в неприкосновенности мир и «союз» с Швецией.

Последнее, мягко говоря, не очень соответствовало истине. Но на это надо смотреть в свете более раннего письма Густава с заверениями в дружбе к императрице — письма, которое Густав оставил Шакк-Ратлоу. И как отдельно взятый документ его более позднее собственноручное письмо способно было внести сумятицу в международную политику, если бы его содержание стало известно. Письмо было отправлено к датскому двору с Густавом Маурицем Армфельтом, и д’Альбедюлль получил задание добиться, чтобы Армфельта наградили орденом Слона, высшим орденом Дании, которого удостаивались только княжеские особы. Это требование вызвало большой переполох и подвергло суровому испытанию новоявленную дружбу между Густавом и кронпринцем Фредриком. В конце концов Фредрик уступил, после того как пожелал получить и получил от Густава письменную просьбу на сей счет. Орденские знаки были отправлены через пролив с просьбой вручить их в день рождения Густава, 24 января. Густав не исполнил просьбы — он слишком спешил.